Западно-Сибирская равнина – одна самых больших и заболоченных в мире. Внутри нее выделяют Кондинскую низменность, буквально сотканную из озер, болот и рек. Конда собирает воду с обширной блюдцеобразной низины и впадает в Иртыш недалеко от слияния с Обью. Из-за малого перепада высот, особенностей климата и гидрорежима для местности характерно длительное половодье, которое растягивается до середины лета.
Затопленные речные поймы обладают уникальными условиями для нагула рыбы. Их рыбопродуктивность оценивается в 50-60 кг/га за год, в то время как речные воды обеспечивают 15-20 кг, таежные озера – около 10. Другой особенностью региона является регулярный зимний замор из-за недостатка в воде кислорода. Из-за этого рыба активно мигрирует и концентрируется в местах, где можно выжить – в омутах, у перекатов, ключей. Еще до ледостава многие виды рыб покидают Конду, поднимаясь по притокам в верховья, где расположены многочисленные проточные озера, – третья особенность региона. Рыбные маршруты стабильны и предсказуемы, чем издревле пользовались люди, запирая реки в удобных местах. Запорный промысел один из самых архаичных и добычливых на сибирских реках.
Мы познакомились с Александром в коммунальном гараже села Болчары. Он работает бульдозеристом, но также держит рыболовный запор на небольшой речке, оформив рыбучасток. Наш отряд археологов как раз разведал низовья Александровой речки и выявил там поселения бронзового века. Исток реки оставался необследованным. Я вкратце объяснил суть проекта, необходимость осмотра запора и окрестностей. Александр не стал ничего выспрашивать, сказал лишь, что в выходные поедет и заберет меня с собой.
В жаркую июльскую субботу мы переплыли Конду на моторке, пересели в Ниву и после часа петляний по старым лесовозным дорогам достигли берега таежного озера, где была причалена единственная лодка. Заимка Александра была на противоположном берегу, куда не было сухого пути. Пофыркав, старый Нептун завелся, и мы поехали навстречу полуденному солнцу, минуя несколько мысов, заросших сосняком. Вода была слегка желтоватой, но не кофейной, как в местных реках, текущих с болот. Озеро питалось ключами, что делало его пригодным для зимовки рыб. Запор перекрывал единственный ручей, вытекающий на юг. Через полтора километра он соединялся с небольшой речкой и еще через 30 километров впадал в Конду.
Мы пристали на низком торфяном берегу у малозаметного прогала среди малорослых сосен. За ним на поляне виднелась изба, к ней по верховому болоту подходил зимник, непроезжий летом. Другим краем изба выходила к ручью, берега которого поросли невысоким березняком. Ручей был крохотным: перепрыгнуть можно, глубиной с полметра. Сообщение о том, что здесь ловят несколько тонн рыбы, пришлось принять на веру. Но сам факт, что ручей предназначался под промышленный лов, говорил о многом.
В колхозные времена ручей закрывал дед Александра, ходил пешком из ближайшей деревни, расположенной на берегу Конды. День туда, день сюда – лесовозной дороги с гатями еще не было, техники тоже. Надо было следить за запором, готовить его к зимнему лову, строгать лесины для ремонта запора и построек. С целью проверки приехали и мы. Первым делом осмотрели запоры. Их два, ограничивают участок ручья метров 40 длиной – такую ловушку-заводь называют кондинским котцом. Загороженный участок шире и глубже ручья, рыба входит через сомуты – сходящие на конус плетеные рукава, встроенные в оба запора. Остальное сечение реки забрано секциями из тесаных жердин. Они свободно пропускают воду и мальков, но задерживают всю рыбу шире полутора сантиметров. Весной мигрирующей рыбе дают свободно зайти в озеро, перекрывая после этого ручей. Летом-осенью вся выходящая из озера рыба скапливается в котце, который превращается в садок. Правила рыболовства Западно-Сибирского бассейна разрешают стационарные ловушки на малых несудоходных речках, куда не заходят ценные породы (сиговые).
Лов начинают после ледостава, когда встают зимние дороги и рыба, подгоняемая замором, уходит из озер в реки. На озерных истоках ставят котцы и следят за их наполнением. Момент нельзя упустить, поскольку при резком похолодании замор может быстро распространиться по реке и уничтожить всю рыбу – это подстегивает рыбаков работать сутками напролет. Регулярность и степень заморности водоемов определяет видовой состав рыб. Наиболее приспособлены к кислородному голоданию озерные караси, которые никуда не бегут, а зарываются в донный ил до весны. В котце их никогда нет. Основная добыча запоров – мелкий частик (плотва, елец, окунь, ерш), крупной рыбы (язь, щука) не более 30 процентов.
Заходный запор у избы был в норме, но сразу смутило малое количество рыбы в омуте позади него. Мы прошли по тропке до крепостного запора и сразу заметили повреждения. Через проем в запоре рыба покинула котец. Поломка однозначно была делом рук или лап, а не стихийных сил. Неделю назад все было в порядке. Александр извлек поврежденную секцию – несколько жердин было сломано. Медведь? Случается, что хищники залазят в ручей, привлеченные обилием рыбы и гоняют ее в котце, иногда могут что-то поломать, но странной была траектория удара, приведшая к небольшому, но фатальному для ловушки повреждению. Мало переломить жердинки, надо подцепить когтем секцию и отогнуть назад – нетипичное для медведя движение. И где другие следы куража? Косолапый бы точно истоптал травяные берега вокруг и так взбаламутил илистое дно котца, что взвесь долго бы не улеглась. Но берега были не примяты, дно хорошо просматривалось, храня на поверхности мелкие пузырьки газа – верный признак нетронутости.
Оставался вариант человеческого вторжения и намеренного вредительства, но Александр нехотя его проговаривал. Попасть на запор можно, только приехав на лодке. Лодка на озере одна. Надо быть сверхнаглым, чтобы поставить на нее свой мотор, приехать и спустить чужую рыбу. Чтобы подъехать к озеру, нужен транспорт, а дорога песчаная и след отпечатается. Следов подъезда не было. Кто тогда? Задача не имела очевидного решения, а запор требовал ремонта. Александр принес запасные жердины из сарая, разложил их на специальных П-образных козлах и начал туго оплетать толстой синтетической веревкой, так что между жердинками оставался небольшой зазор. Не так давно местные ханты использовали для плетения кедровый корень, который в размокшем состоянии подобен мочалу, а жердинки тесали топором из колотой вдоль сосны. Учитывая винтообразный ствол местных болотных сосен, найти подходящие деревья было непросто. Сегодня одинаковые жердины выходят из-под станка, оплетают их веревкой, сделанной из нефтепродуктов. Рыбе совершенно безразлично.
Была сплетена «циновка» пяти метров длиной и двух с половиной метров высоты. Поскольку поврежденная секция была крайней, с большим захватом берега, Александр укоротил ее бензопилой, чтобы проще было забить, не поломав. Предстояла самая трудоемкая работа – замена старой секции. Мы с трудом ее выдернули, расшатав, вставили новый фрагмент и огромным березовым молотом вогнали в торф. Главное бить точно сверху, чтобы не расщепить и не сломать жал. Стык секций связали проволокой. Берег в месте работ дополнительно укрепили здоровыми глыбами торфа.
Вечером мы выехали на озеро за карасями. Дул сильный ветер и пришлось повозиться, устанавливая сеть в мелком травяном проливе. В ожидании рыбы мы пошли проверить прилегающий бор, где, на мой взгляд, должны были сохраниться жилища древних рыболовов. Обнаружили два древних городища с выраженными впадинами от жилищ-полуземлянок, у барсучьих нор нашли орнаментированную керамику от разбитых сосудов. Гипотеза подтвердилась, дав основания для более обстоятельной разведки на следующий год, с шурфовкой и топосъемкой выявленных объектов.
Удивление открывшейся стариной у Александра был нескрываемым. Я рассказал о нашем предположении, что рыбу древние поселенцы промышляли точно так же, как он – запирая единственный исток. Это самый простой и доступный способ пропитания общины. От бора до ручья не более 300 м по берегу озера. Связка рыболовных запоров и древних поселений очень устойчива и имеет материальные подтверждения по всему миру: в Скандинавии, на Аляске, в Британии.
Финский этнограф Уно Тави Сирелиус проделал огромную работу на рубеже XIX-ХХ веков, описав и классифицировав многообразие рыболовных ловушек финно-угорских народов. В то время реки Европейского Севера невозможно было представить без них, но сегодня мало кто об этом помнит. Западно-Сибирская специфика заключается в том, что запорный лов – еще живая традиция, которую можно изучать этнографически, в то время как на большей части Европы и Северной Америки – погребенная история, доступная лишь археологам.
Наблюдая действующий промысел, мы можем больше понять о жизни в прошлом – можно ли было прокормиться за счет запорного рыболовства и какова его роль в освоении древним человеком Сибири. В Канаде, Англии и прочих развитых странах древние запоры, их поиски и исследование – повод для национальной гордости, поскольку возраст конструкций, как правило, исчисляется тысячами лет до нашей эры. В России такие изыскания единичны, находки случайны (например, поселение при запоре «Замостье-2» в Вологодской области). Откопанные запоры каменного века не становятся знаковыми объектами, а действующие запоры/заколы/заездки и вовсе малоизвестный способ выживания в Сибири и на Дальнем Востоке.
Мы вернулись на озеро, но было еще слишком рано. Жирные золотистые караси набились в сеть только под утро, и достали мы их по дороге домой. Пока же солнце медленно садилось за кромку леса, Александр продолжал расспрашивать меня про давние времена. Я говорил, какое у него прекрасное озеро, сколько еще неведомых открытий оно таит, но вполне может статься, что они не будет сделаны, потому что страна большая, памятников древности много, а исследователей мало. «Народная» же археология, как правило, сводится к расхищению старины.
На обратном пути мы заехали на другой запор, что ниже по течению речки, приток которой запирал Александр. Это было большое хозяйство, где безвылазно жил рыбак-бобыль. Котец занимал излучину реки ниже большого проточного озера. Река здесь была 5-6 метровой ширины, ее изгиб срезал рукотворный канал с дополнительным запором для спуска вешних вод. Объем проделанных работ заметно превышал силы пенсионера, и было понятно, что это колхозное наследство. Рыбак тоже был колхозный, промышлявший тут раньше в составе бригады. На таких людей устойчивый спрос у владельцев рыбопромысловых участков. Лучше даже, чтоб работник был не из местных, а из числа вербованных на север в советское время: на лесоповал, на химподсочку, чтоб никто не вспоминал его и не беспокоился. Наемный работник караулит рыбу, стережет конструкцию от всяких напастей, вроде той, что постигла запор Александра. Если на маленьком запоре еще можно обойтись визитами, то большой котец лучше не оставлять без присмотра. Цена потери рыбы тут кратно выше.
Мы зашли к старику выпить чаю, поговорить за жизнь, проверить обстановку – вдруг удастся прояснить эпизод с поломкой запора. Случай вызвал оживленную беседу, но продвинуться с расследованием не удалось. Выдвинуть непротиворечивую версию никак не получалось. Впрочем, главным было поделиться историей с ближайшим соседом по реке, по промыслу, опытным котцевиком, – может, что надумает, когда поразмышляет в одиночестве.
Оставив старику хлеба, мы двинули домой. Снова переехали речку. Даже в нижнем течении она была слишком маленькой, чтобы привлечь внимание случайного рыболова. Ничего не указывало на то, что в верховьях речки находятся озера, притягивающие рыбу с Конды. В эти периоды речка оживает. Чтобы успешно рыбачить тут, надо хорошо знать рыбные циклы и вовремя реагировать на перемещения рыбы. И, судя по обнаруженным древним поселением в низовье и верховье реки, люди очень давно обрели эти знания, научились регулировать ход рыбы запорами, что способствовало оседлому образу жизни.
Изобилие рыбы и дичи позволило закрепиться в таежной зоне Западной Сибири по меньшей мере 8 тысяч лет назад во многом за счет развития запорной техники и всевозможных ловушек. Еще в начале ХХ века исследователь Севера А.А. Дунин-Горкавич писал про сургутских остяков: «…а рыба добывается исключительно мордами, при помощи сплошных заграждений мелких речек». С приходом русских местное население было вовлечено в товарную экономику, ХХ век стал временем расцвета запорных технологий в рыболовстве. Но промысел угас после того, как регион из рыбного превратился в нефтяной.
Практика запорного лова стремительно исчезает, сохраняясь только там, где не тронута среда, а доход от промысла перекрывает издержки на его организацию. Устройство кондинского котца требует 7-10 кубометров пиломатериала, не считая расходов на промысловый стан, состоящий из избы, площадки для заморозки рыбы, навеса и склада. С учетом бездорожья, растущих цен на ГСМ и падающих – на рыбу, непредсказуемости стихийных сил, необходимости лицензирования, все меньше желающих связываться с запорами. При этом низовья Конды стремительно осваиваются нефтяниками. Так, в 2017 г. по соседству с Болчарами было открыто крупное нефтяное месторождение имени Александра Жагрина, где до 2023 г. намереваются пробурить 223 скважины. Можно уверенно говорить, что развертывание инфраструктуры нефтедобычи приведет к свертыванию традиционного природопользования, как случилось во множестве других мест Ханты-Мансийского округа.
