Довольно часто в литературе и в кино, в дореволюционное время, в годы советской власти и в наши дни их изображали неистовыми, замкнутыми аскетами с взглядом исподлобья, с аршинной бородищей. За свою веру они, якобы, могут дойти до безумства и жестокости, даже до убийства близких. Отупевшие от молитв фанатики, они не знают в своей жизни ничего: ни игр, ни развлечений, ни любви, ни творчества, а с утра до вечера бьют поклоны да спорят о своей старой вере. Следует заметить таким авторам, что у старообрядцев вообще не принято вступать в спор о вере, особенно с еретиками, ибо спор – есть грех. В таких случаях они просто замолкают и уходят в сторону.
На Урале их называют по-разному: кержаками, раскольниками, староверами, старообрядцами. Думаю, что самое правильное – староверы, так как мы – православные христиане старой веры, не пожелавшие принять церковную реформу середины семнадцатого века, проведенную патриархом Никоном и царем Алексеем Михайловичем Романовым.
Я тоже родился в старообрядческой семье – так мы себя называли – в большом уральском селе Быньги, что в шести километрах от г. Невьянска Свердловской области. Тогда, в начале 40-х годов, почти половину населения составляли кержаки.
Родни у нас было более ста человек, не считая самую дальнюю, и сватов-иноверцев, так как мои старшие сестры вышли замуж за православных. В Быньгах это были Корюковы, Коробейщиковы, Хохловы, Казанцевы, Сапожниковы, в Невьянске – Кирьяновы, в Верхних Таволгах – Матвеевы, в с. Южаково – Южаковы. Это в основном по отцовской линии, но были родственники и по матери. Мой отец Савва Ефимович и мать Агафья Федоровна носили до свадьбы одну фамилию – Корюковы, которая довольно часто встречается на Урале, в Сибири и в Поволжье.
Были у нас в родне своеобразные интересные личности. Часто вспоминаю старшего брата матери дядю Лифантия Федоровича. Он жил бобылем в своем родительском кирпичном доме на берегу реки Нейвы, недалеко от кладбища. Их семья в старые годы, до революции, была зажиточной по тем временам, они имели маслобойную фабрику. Конечно, фабрика это слишком крепко сказано, по нашим понятиям, скорее это было небольшое строение, похожее на баню, где давили коноплянное и льняное растительное масло. Но что поделаешь – фабриками у нас называли в то время и столярные, и сапожные мастерские, и гончарные, и пимокатные домашние помещения, где в свободное время производили ту или иную продукцию. Народ не любил сидеть без дела, когда на огороде и в поле заканчивались сезонные работы.
Дядя после смерти родителей забросил это производство, так как вернувшись с Первой мировой войны, не женился и жил один бобылем. Девушку, которую любил, выдали замуж, и он дал себе обет безбрачия. Были, да и теперь есть такие упорные однолюбы. Он очень серьезно относился к своей вере и не очень серьезно к своей жизни. Не признавал достижений науки – радио, телефон, а позднее, телевизор и кино, считал их бесовскими штучками.
– Это дьявол говорит и показывает себя, так он нестойких заманивает в свой ад! Ты Сейко (он почему-то так звал меня, видимо, от Алексейко) не ходи в кино, не поддавайся на эти бесовские штуки, своим умом живи! Ты парнишка баскинький, не дурак, память у тебя хорошая, читай больше и думай о жизни, может чего и добьешься. Вон твой отец нигде не учился, надоумил его один еврей немного читать и считать, а до остального Савва сам дошел, своим умом, жил, да книжки почитывал. В армии дослужился до старшего унтер-офицера, а здесь – до председателя колхоза. А все потому, что книжки читал!
В начальных классах я не отличался хорошей дисциплиной и послушанием, и часто моя учительница Клавдия Дмитриевна ставила за поведение тройки или, в лучшем случае, четверки. Не все дети старообрядцев были тихонями и в школе, и на улице. Узнав об этом, мой старший брат Авдей, вернувшийся после войны с флота, решил меня приструнить, заявив, что, мол, с такими отметками лучше не приходи домой. Я целый день старался вести себя смирно, но на последнем уроке сорвался и получил за поведение двойку в дневник. Как на грех, это было 30 марта, в мой день ангела. Помня слова брата, я не пошел домой, а направился к дяде Лифантию.
Старик, услышав мои проблемы, озабоченно посмотрел на меня и, почесав свою седую бороду, махнул рукой:
– А, а! Ничего! Молодец, что пришел! – Он помолчал минуту и тихо, как бы по-свойски, добавил, – я сам, в твои годы, таким сорванцом был, на голове ходил. Ничего, переживем!
Он был рад моему приходу, видно, скучно было старику одному в большом кирпичном доме. Он надел чистую рубаху-косоворотку, кожаные сапоги, смазанные после зимы ароматным дегтем, овчинный полушубок и свою поношенную фетровую шапку, после чего мы отправились с ним в сельпо, где дядя купил мне гостинец – кулек конфет « подушечка» и печенья, все-таки именинник пришел к нему в гости.
Вечером мы с ним поужинали, и он опять начал сказывать о своих сражениях.
– Пушки-то у нас были огромные, тощий солдат залезет в ствол, мы вчетвером таскали снаряды на носилках, как ухнет – земля трясется. А охраняли нас уральские казаки. Однажды напали ночью австрийцы, а часовой наш, молодой казак, выстрелил из винтовки, потом выхватил шашку и давай крутить вокруг себя, так никого и не подпустил, пока его товарищи не выручили… А однажды так шарахнуло по нам снарядом, дак только руки и ноги по воздуху летели… Да, греховное это дело – война! – грустно закончил он.
– Дядя, а ты кого-нибудь убил на войне?
Старик вышел из своего оцепенения, строго посмотрел на меня.
– А кто знает, куда наши снаряды летели, может и в людей. Давай спать.
Самая грамотная в нашей родне по вопросам веры была тетка Анна Коробейщикова, самая старшая после смерти моего отца, который скончался в 1946 году. Невысокая, расторопная и мудрая своим природным разумом, она говорила не торопясь, тихо, но без запинки, ласково глядя на меня своими чистыми добрыми глазами.
– Мы все, почитатели истинной христовой веры, пришлые в этих краях, здесь же раньше язычники дикие проживали. После Никоновой реформы это случилось. Мы оброшные, с реки Керженца, где наши прадеды дали клятву не изменять своей вере, поэтому и зовут нас кержаками, как бы дразнят так, а мы гордимся этим прозванием. Молимся двуперстным крестом, в часовнях или дома, без священников, вот так, – и она старательно складывала мои детские пальчики в двуперстие и учила, как правильно креститься и делать земные поклоны «по – писанному». – А те, кто ходит в церковь, те православные никониане, крестятся трехперстием, «щепотью», не так, как мы. У них попы ведут молитву, а у нас – батюшка, выбранный от всей общины. Мы много потерпели и от разных властей, и от церкви, с тех старых времен до теперешних…
Добрая моя малограмотная тетя Анна не ошиблась. Уже в наше время, библиотекарь Татьяна Андреевна дала мне копию Пермской летописи за 1889 год, где в разделе «Староверы в Быньгах» подтверждено, что они переселились в наши места после пуска Быньговского завода в 1718 году из Невьянска и с Нижегородской губернии, где и протекает знаменитая речка Керженец. «Благо староверов в здешнем краю было уже много, значит, дорога была протоптана, а в непроходимых лесах можно было обзаводиться и скитами. В Быньгах есть фамилия Мягковы. Такая же есть и в селе Городце Нижегородской губернии. Говорят, что она произошла от названия речки Мегчечицы. В запрудной части нашего завода, на берегу пруда, в огороде Мягкова, староверы построили часовню. Основание ее относят к 1775 году.
Другая часовня была построена в 1795 году на огороде Пузанова. « В 1847 году 8 июля Пузановская часовня была передана по Высочайшему повелению быньговскому единоверческому обществу, и единоверцы вместо часовни, уже ветхой, решились построить церковь». (Шишонко В. Н. Пермская летопись, Пятый период. Часть 3. С. 1702 – 1715. Пермь. Типография Земской Управы, 1889 год.)
Так с детских лет я понял, что мы люди особой, гонимой веры, и нам нельзя посещать православные храмы.
У нас в селе было две кирпичных церкви и две деревянных часовни. Храм во имя Святого Николая Чудотворца был построен уже после Демидовых, Саввой Яковлевым, который купил у Демидовых Невьянские заводы, в том числе и Быньговский. Этот храм называют в народе Белой церковью, в ней молятся православные. Другая единоверческая церковь во имя Казанской иконы Божией Матери, каменная, называемая в народе «Красная церковь». Храм был заложен в 1852 году, а окончательно построен 19 июня 1861 года, освящен в 1871. В декабре 1931 года постановлением № 1653 президиума Уральского областного исполнительного комитета он был закрыт, «ввиду неиспользования указанной церкви в культовых целях больше года, а также наличия в с. Быньги другого храма». С 2007 года началось ее восстановление, и ее священник о. Игорь уже ведет в ней службу. В ней молятся двуперстным крестом, как старообрядцы, по старым книгам, но молитву, в отличие от них, ведет священник и подчиняется православной церкви.
Две часовни были старообрядческие, часовенного толка, в них молились не только старообрядцы из нашего села, но приезжали на молитвы, особенно в праздники, кержаки из других сел и городов.
В тридцатые годы все церкви и часовни были закрыты. С церквей были сняты колокола, Красную церковь отдали колхозу под склад зерна. Но старообрядцы, привыкшие к гонениям, продолжали молиться по домам, где крестили детей, брачили молодоженов, отпевали и поминали умерших.
Вот, как рассказала моя старшая сестра Татьяна, моя крестная мать, о моем крещении. Я был в семье последним одиннадцатым ребенком, и все мои старшие братья и сестры с удовольствием принимали в этом участие.
– Тебя крестил дедушко, в своей избушке, в Легушанке, на берегу Нейвы, в Алексеев день. Он был очень старый, с огромной седой бородой, я уж и имя его забыла. Он дал мне ведро и попросил принести воды из реки. Я зачерпнула в проруби воду и принесла в избушку. Там уже собрались все наши. Дед немного подогрел воду на плите, вылил ее в купель, а затем прочитал молитву и окунул тебя три раза с погружением. Иван (мой старший брат – погиб в Венгрии) стал твоим крестным отцом, а я матерью крестной.
Православные тоже крестили детей в Белой церкви, она практически действовала, «втихую», все эти годы богоборчества. Затем в годы войны, с целью объединения народа и власти, все храмы, по указу Сталина, были открыты, и в них стали молиться, кроме Красной церкви и часовни посреди села, из которой еще до войны начали строить клуб. Старообрядцы стали посещать другую часовню, за прудом. Я вспоминаю, что примерно до пятого класса, в Пасху и Рождество регулярно ходил с матерью в эту часовню, где встречал немало своих одноклассников и одноклассниц. Но потом, в старших классах, после вступления в пионеры, а затем в комсомол, многие перестали посещать храм – сказывалась антирелигиозная пропаганда, и мы постепенно отходили от постов и молитв.
Посты в нашей семье, как говорила мать, раньше соблюдали строго, особенно до войны, а в войну и после, в голодные годы, постовала лишь одна мать, что делать – есть всегда хотелось. Так что не приходилось разбираться, ели и постное и скоромное. Мы состояли в колхозной семье, имели приусадебный участок 25 соток. Единоличники, то есть рабочие и служащие завода, промартели, школ, больницы и совхоза получали участок в 15 соток. Многие, и мы в том числе, имели свой скот: корову, бычка овец, коз и птицу. В селе было четыре больших табуна, не считая совхозных и колхозных. И хотя платили налог за каждую голову, что-то оставалось и себе. Кроме того, в колхозе было организовано общее питание работающих колхозников, кормили и детей в многодетных семьях. Одним словом, выживали, с голоду в колхозе никто не умер, хотя на заводе в Невьянске, говорят, такие случаи были.
Но некоторые семьи посты соблюдали строго. Недалеко от нас, в Легушанке, жили старообрядческие семьи Кипеловых и Даниловых, где постовали все, от мала до велика. Люди приспосабливались к постам, коротким и длительным. На зиму заготавливали много солений: капусту, грибы, огурцы, помидоры, сушили ягоды, черемуху. Постоянно делали свекольный квас, паренки из мелкой моркови, сладкие, как фрукты, тушили в печи репу, которая тоже становилась сладкой, как дыня, делали кулагу, о которой сейчас забыли даже гурманы, запекали завариху. В посты стряпали пельмени с капустой, с редькой или картошкой, пекли лепешки и оладьи. Мы дети любили зимними вечерами запекать картошку на чугунной плите камина. Нарежешь пластиками, посолишь немного – и на плиту. Подпечется с одной стороны, перевернешь на другую. Вкусно! На плите поджаривали горох. Насыплешь в сковороду и ждешь, когда начнет щелкать, значит, готово. Ешь за милую душу! Так и выживали, и что хочется заметить: толстяков и толстушек в те годы, практически не было. Очень много работали и дети, и взрослые.
У старообрядцев сложилась своя мода, свои фасоны одежды. Одежда, которую они носят на работе и в обычной жизни, мало чем отличается от старинной, а у молодежи – от современной европейской одежды. Те же брюки, рубашки, пиджаки, пальто или шубы. А вот на молитву они одеваются по-особому, не так, как православные. Женщины надевали черные косоклинники, белые рубашки или кофты, головы покрывали темными платками. Мужчины надевали на молитву темные брюки, однотонные русские рубашки, а поверх – черные длинные кафтаны. Сейчас все меняется, уже разучились кроить и шить такую одежду, но все же те, кто не имеют ее, стараются одеваться на молитву по-старому, в черные одежды. А в повседневной жизни и женщины, и мужчины ходят, как все.
У старообрядцев на Урале и в Сибири сложилась за столетия и своя деревенская усадебная культура.
Кержацкие семьи, как правило, были в годы моего детства довольно многочисленные, так как аборты и прерывания беременности считались великим грехом. Жизнь в труде, и духовной благости исключала пьянство, употребление табака и наркотиков, очень презиралось и всячески осуждалось сквернословие, воровство, скопидомство, поощрялись честность, бережливость, трудолюбие, поэтому, в основном, все жили довольно справно, даже и в наше нелегкое время. Все это отразилось и на строительстве усадьб.
Старообрядцы рубили просторные, высокие, зачастую, пятистенные избы, простые по убранству, но светлые, с множеством окон, которые на ночь запирались ставнями и железными «баутами». Во дворе, на главной средней верее ворот, прибивалась иконка или медный крест, конечно же восьмиконечный староверческий, а не латинский и не мальтийский, чтобы входящие и исходящие могли положить три поклона. Проход с улицы шел через крытый двор, внутреннее крыльцо, сени и прихожую. В ней, сразу у порога, были вешалки для одежды и полочки для головных уборов и рукавиц. У некоторых над головой – широкие полати из толстых строганных досок, где спят двое или трое детей или подростков. Слева большая русская печь с камином, на которую забирались по деревянному приступку. Печи делались с широкими лежанками. Например, на нашу печь, в морозные зимние дни, забиралось до пяти человек, взрослых и детей. Там на горячих кирпичах, широких, старинных, отшлифованных человеческими телами, лечили простуду, радикулиты, читали вслух книжки, дети играли. Когда за окнами воет вьюга, на печи рай и для взрослых, и для детей.
Между печью и задней стеной – неширокий проход к умывальнику. Когда в морозы телилась корова, ягнилась ярка или коза, малышей заносили в этот проход, чтобы они не простыли в стайке, и закрывали проход приступком, а когда они обсыхали, их уносили обратно к матери.
Дальше, от печи к окну, отгораживалась заборкой кухня, где стоял стол для стряпни, шкаф для посуды, в углу у печи закуток для ухватов, кочерги, помела и веника. В углу кухни, у окна – маленькая полочка, на которой стояла иконка Николая Угодника. Наискось от печи, в правой стороне – «красный угол», где тоже небольшая божница на несколько икон, на которые обычно крестились все, и свои, и приходящие верующие люди. В этом же углу стоял большой обеденный стол, за который обычно садилась есть вся наша семья. У передней стены, под окнами – широкая толстенная лавка, на которой в случае необходимости могли спать один или двое останавливающихся на ночлег путников или гостей. Проход в кухню закрывался плотной занавеской, у некоторых дверями. У старообрядцев не принято, чтобы посторонние или мужчины из своей семьи, включая детей и подростков мужского пола, заглядывали туда и видели, как женщины готовят еду. Даже к кадушке с водой, если в кухне стряпали женщины, старались не подходить, а просили, чтобы им дали напиться и, приняв кружку, пили , не заходя в это царство женщин. Воду из колодца всегда носили на коромысле женщины или девушки. Если, в силу каких-либо причин, болезни или отсутствия женщин, за водой приходилось сходить мужику или парню, он старался делать это затемно и при этом нес ведра в руках, без коромысла. Такое было, и сейчас еще есть, разделение труда и своих обязанностей.
Завтракать, обедать и ужинать садились все вместе, предварительно помолившись на иконы. Кто не молился, например, мой старший брат Феоктист был комсомольцем ( в войну ушел на фронт добровольцем и погиб), он хотя и не крестился, но стоял со всеми вместе и садился за стол тоже вместе со всеми. Были и такие, кто стеснялся молиться со всеми, а уходил для этого в другую комнату, после чего садился со всеми вместе, и только тогда все приступали к трапезе. Из-за стола тоже выходили все вместе и заканчивали трапезу молитвой. Если кто из детей забывал это и убегал на двор, мать обычно говорила: «Ангел-то, покушав, помолился да полежал, а бес-то потянулся да побежал!» И мы всегда при этом смеялись над бесом и над тем, кто поступил так же.
Самой большой, чистой, светлой и святой частью избы являлась горница. В ней помещалась большая божница, где самые лучшие «намоленные» иконы, лампады, кадило, коробочка с ладаном, лестовки. Здесь же и самая хорошая мебель, зеркало не стене, портреты и фотографии семьи, коврики и украшения. В горнице принимали дорогих гостей, справляли праздники, играли свадьбы, отпевали умерших членов семьи. Зеркало в такие дни обычно занавешивалось. Полы в горницах были или крашенные, или застилались цветными самотканными половиками.
В некоторых больших домах были еще маленькие горенки или спальни. Там, как и в горнице, стояла большая кровать, столик для книжек и всякой всячины, шкаф для посуды, сундуки для разной одежды, скатертей и прочего белья. Жили скромно, имели по одному комплекту одежды и обуви, которая переходила от старших к младшим. Повседневная одежда хранилась в прихожей, сушилась на печи или полатях.
К избе пристраивались «зады», то есть сени, чулан, амбарушка и крыльцо. Дальше шел задний двор, где стояли две стаи для скота, а до коллективизации и для лошадей, амбар для зерна и корма скоту. У каждого справного хозяина имелся сарай, то есть сеновал возов на двадцать сена и соломы. Там витал неповторимый запах ароматной сухой травы. Летом старшие братья устраивали там лежанки для спанья и наслаждались этим запахом и ночной прохладой. Городским жителям, которые дышат дымом из заводских труб и выхлопными газами от машин, этого не понять, даже приблизительно.
Жители, не имеющие сарая, сено и солому метали в стога на огороде, подальше от строений. У кого не было крытого двора, делали повети – навес из жердей и покрывали его картофельной ботвой или соломой. Под поветями хранили и поленницы дров.
Обязательно в каждой старообрядческой семье была баня на огороде или улице. Кто делал ее по-черному, без трубы, кто по-белому. В черной бане дым от каменки шел под потолком и выходил в специально прорубленный дымоход, и в отдушину, поэтому был риск измазаться сажей, но зато витал своеобразный изысканный аромат от березовых дров, запаренного на мяте и крапиве веника и от сосновых стен. Настоящие знатоки банного искусства до сих пор делают бани по-черному. Баня по-белому тоже хорошо, чисто, надо только создать в ней неповторимый колорит и аромат из разных трав и листьев кустарника.
Без бани нет жизни в сельской местности. Раньше в банях рожали детей, стирали белье и одежду, выпаривали микробов и разную заразу. В банях парились, мылись, лечились от простуды. В святки в банях девушки гадали себе женихов, ворожили, а некоторые постигали черную или белую магию, ну а парни устраивали различные шутки-страшилки, пугая их. Одним словом, без бани никуда!
В некоторых семьях у старообрядцев было по две избы: летняя и зимняя. Летняя – просторная, светлая, с высокими потолками. Зимняя же, наоборот, небольшая, с низкими потолками, с небольшими окнами, высоким порогом и маленькой дверью, чтобы тепло не выходило, и с широкими полатями под потолком. В ней жили в самую холодную зимнюю пору, с целью экономии дров, а весной снова переходили в летнюю избу.
Довольно часто встретишь в литературе, что, мол, кержаки не признавали красоту, ни в быту, ни в жизни. Бани по-черному, избы без наличников, никаких украшений не делали и не терпели. Полагаю, что это – полнейшая чушь! В Быньгах и других деревнях Невьянского района, где проживает много старообрядцев, я видел много старинных изб с резными наличниками и воротами. В деревне Таватуй, и сечас еще найдешь не один десяток домов, украшенных деревянными кружевами, резными воротами и крашенными фронтонами. И все это делали примитивными простыми инструментами – пилками, стамесками и лобзиками. А все население деревни составляли староверы-поморцы, такие же беспоповцы, как и старообрядцы часовенные. Все, кто посещал дома кержаков, отмечали: « В домах у них всегда чисто, бело и каждая вещь на своем месте, в переднем углу иконы, а в богатых домах – молельная в особой комнате, на устах постоянно Иисусова молитва; провинился перед кем – уже готово «прости Христа ради!» Даже домашний скот староверы содержат лучше, чем остальные». ( Из упомянутой Пермской летописи.)
Так же, не верны суждения, что кержаки всегда суровы и угрюмы, не любят и не умеют веселиться, знают, мол, с утра до вечера поклоны бить. Традиционные семейные радости и религиозные праздники старообрядцев мало чем отличаются от православных. Так же празднуют рождение детей, приглашают женщин из родни и подруг матери ребенка на «зубок», когда у него прорежется первый зубик. Ходят только женщины, соответственно и угощения чисто женские: сладости, пироги, наливки и сладкие напитки. Гости приносят подарки матери и ребенку.
Радостно отмечаются и дни ангела, то есть, не день рождения, а день крещения и того покровителя, в честь которого дано тебе имя. Мой день ангела 30 марта, мать обычно в этот день пекла пирог постный, так как пост, обычно из капусты или грибов, но учитывая, что к нему добавлялось несколько дешевеньких конфет и какой – нибудь подарок в виде карандаша или свистульки из дерева или глины, то радость моя была великой. Кроме того, весь день ощущаешь к себе повышенное внимание со стороны родных и даже соседей, поэтому праздник этот помнился долго.
Праздновали и все большие праздники: Рождество, Пасху, Крещение, а также Новый год по новому и старому стилю. Обязательно праздновались 1 Мая и День Победы. Из нашей семьи на войне были трое моих братьев, из них Феоктист и Иван погибли, Авдей вернулся живым. Как же было не праздновать этот великий Праздник?!
Есть верующие, не желающие брать в руки оружие, так называемые пацифисты. Но они встречаются среди различных религий и даже среди атеистов. Старообрядцы, несмотря на гонения властей, никогда не отказывались защищать свое отечество, поэтому служили, да еще как воевали! Кто знает историю Великой Отечественной войны, наверное, помнят, что первое серьезное поражение немцам под Москвой, нанесли сибирские дивизии, в которых служило много старообрядцев с Урала и Сибири. Все они носили на шее восьмиконечный старообрядческий крест, А так как это были привычные к морозам люди и хорошие охотники, умеющие бить белку в глаз, то все это и привело их к победе под Москвой, а после и к другим успехам, на тех фронтах, где они сражались.
Славно праздновали, да и сейчас еще празднуют старообрядцы свои свадьбы, но полвека назад они все же были интереснее. Все начинается с просватанья. Когда Авдей вернулся с Японской войны в 1947 году, все его сверстницы и подружки были уже замужем. Поэтому в дело вступили свахи. Поехали вначале к одной невесте, но получили отказ – у нее уже был жених. Затем поехали в Невьянск, где и высватали молодую красивую кержачку Серафиму Викторовну Богомолову. Одна фамилия чего стоит!
А дальше все, как положено: выкуп невесты, приданого, привезли целый воз разного рукоделия, белья, занавесок, задергушек, одежды и обуви и даже семиструнную гитару. Затем их обрачили в часовне, невеста, к великой радости мамы, была старообрядкой и придерживалась всех религиозных праздников. Затем молодые, с двумя дружками и кучерами, на двух конях, украшенных лентами и цветами, с бубенцами, ездили в легких кошевках, с визитами, приглашали гостей на свадьбу, как с нашей, так и с невестиной стороны. А вечером около нашего дома собрались гости, целая толпа, около ста человек и соседи пришли поглазеть на невесту и ее гостей.
Всю ночь наша изба ходила ходуном от игр и плясок, от музыки гармошки. После пели песни, старинные и лирические из кинофильмов, фронтовые. Понятно, что никакой попсы и электроники не было. Были розыгрыши, веселые интермедии, сатирические сценки, исполненные кем-то из гостей, заранее подготовленные. При этом девушки и парни переодевались в костюмы цыган, ворожеек, разыгрывали старых глухих и глупых женихов и находчивых свах. Было очень весело и интересно не только взрослым, но и детям. Свадьбы запоминались на всю жизнь.
Несколько лет назад, по телевизору, показали жизнь старообрядческой общины русских беженцев в Бразилии. За двести лет эти люди, а их там целая деревня, не утратили среди южно – американской природы ни языка, ни русской культуры и традиций, ни фасона одежды – те же платья и сарафаны, русские косоворотки и свободного покроя порты, шляпы и картузы. Но более всего меня поразил обряд свадьбы, очень похожий на наш, в уральской или сибирской глубинке.
Много говорят и пишут, что староверы женятся и выходят замуж только за единоверцев. Да, этого желают все и родители, и родня, и сам жених, чтобы в их семью пришла девушка с такими же традициями, обычаями и верой. Но это сейчас не всегда получается, и старообрядцы женятся на девушках другой веры или религии: мусульманках, иудейках, язычницах. Что делать – любовь не зальешь водой. В таких случаях невесту перекрещивают в старую веру и только после этого, брачат . Так случилось с моим братом Георгием. Его невеста Александра Степановна была из православной семьи, но согласилась перейти в нашу веру, и живут они в ладу и согласии почти пятьдесят лет, скоро будут отмечать золотую свадьбу.
Бытуют и такие мнения в народе, что старообрядцы никому кружку воды и куска хлеба не дадут, если он из другой веры. Наш родительский дом стоит на проезжем тракте, ведущим в деревни: Таволги, Сирбишино, Шумиху, Бродово, в село Петрокаменское. Довольно часто проезжие или прохожие путники просились на ночлег. Моя мать настоящая верующая кержачка, даже после смерти мужа, никому не отказывала в ночлеге. Часто у нас ночевали в прихожей незнакомые люди: верующие и неверующие, крестящиеся на иконы или не крестящиеся, мать никому не отказывала, особенно в холодное время. Но с особой радостью встречала единоверцев, с которыми долгими зимними вечерами вела неторопливую беседу о жизни и вере, о прошлом и настоящем. И благодарные за ночлег люди, на следующее утро, уходя, кланялись матери в пояс, нам же, детям иногда дарили гостинцы.
Мать для таких прохожих имела специальную посуду. Были, есть и будут пожилые и молодые люди, которые даже в семье едят из своей посуды.
Мой школьный товарищ Володя Щербаков жил у своего деда – старообрядца Киприяна Федоровича, в большом доме на берегу Нейвы. Отец его погиб на войне, не увидев сына, и дед упросил сноху, чтобы внук жил у него. Нам было тогда лет по тринадцать, и мы дурачились однажды у них в доме. Вовка играл на баяне цыганочку с выходом, я подыгрывал на гитаре. Войдя в раж, он отставил баян, схватил две алюминиевые ложки, зажал их между пальцами и стал отбивать такт, стуча по пяткам, при этом выплясывая, как настоящий цыган. Получалось неплохо, но вдруг, одна ложка сломалась пополам. А в это время в избу вбежала его бабушка, увидела все и чуть не заплакала.
– Что ж ты, Вовка, наделал?! Это же дедова ложка! Он только ею и ест, лет уже двадцать, даже в гости берет с собою. Ах, ой-ой! Что будет!?
Володя тоже сообразил, что наделал, дед его был набожным человеком, с такой вот, причудинкой – даже дома ел только из своей посуды.
Мы начали склеивать ложку клеем, но в это время зашел сам дед, крепкий такой, как осенний груздочек, с окладистой бородкой, краснощекий, веселый, видимо что-то приятное произошло на работе.
А внук потупился виновато и показывает сломанную ложку, которая не склеилась хорошо и болталась, как висюлька. Дед понял все, враз переменился в лице, посуровел, окинул всех грозным взглядом, особенно единственного любимого внука, затем супругу.
– Ты почто ложку дала ребятам?!
– Да в огороде была, а они тут пляску устроили под музыку. Я прибежала, а ложка уже была сломана. – оправдывалась бабуля.
Дед овладел собой, резко махнул рукой.
– Убери ее с глаз моих! – и ушел на кухню.
На другой день Володя рассказал мне, как дед долго выбирал себе новую ложку, изучал ее, щупал, затем почистил наждачной бумагой и освятил святой водой. Только после этого стал есть ею кашу.
В нашем селе в годы войны некоторые старообрядческие семьи принимали эвакуированных беженцев с Украины, Ленинграда и других областей, попавших под оккупацию. У нас жила семья из Ленинграда: учитель дядя Толя, его супруга и две дочки Нина и Оля. Он работал в колхозе зоотехником, старшая дочь Нина училась в школе вместе с моей сестрой Таней, а жена сидела дома с маленькой Олей. Наши семьи жили, как родные, пользовались одной посудой, вместе готовили пищу и ели за одним столом. Никогда никаких распрей не было на этой почве; люди попали в беду, приехали, практически, без вещей и посуды и не до того было в те страшные годы, чтоб разбираться, кому из какой посуды есть. Даже если мы и согрешили, то учитывая такие обстоятельства, Бог простит!
Меня часто занимал вопрос, почему в годы богоборчества, когда закрывали храмы и снимали колокола, верующие не оказывали противодействия властям? Да, собирались около храмов, осуждали, но кроме тихого ропота и отдельных выкриков, так я слышал от односельчан, никакого сопротивления не было, народ не бунтовал, а некоторые жители сами участвовали в реквизиции храмового имущества. Народ голодал после Гражданской войны, а в монастырях и храмах было накоплено немало ценного имущества. Власти же говорили, что все ценности пойдут на закупку хлеба и паровозов. Помнил народ и то, что в годы Северной войны сам царь Петр Первый так же снимал со звонниц колокола и переливал их на пушки и реквизировал церковную казну и утварь. «Что ж, царю можно, а нам нельзя!» – думали те, кто участвовал в изъятии храмовых ценностей.
У нас в селе еще до войны в одной из старообрядческих часовен работал клуб. Сняли купол с крестом, устроили на первом этаже кинозал, на другом – танцплощадку.
Однажды мой двоюродный брат Петр Коробейщиков зашел в бывшую часовню, где его когда-то крестили, увидел этот вертеп, расстроился, а был выпивши, и устроил там погром. Парень он был здоровый, крутой, ну и повыгонял праздную толпу, как Христос торгующих в храме. Поломал заодно некоторые перегородки, говорят, даже несколько половиц выворотил из пола.
Его арестовали, судили за хулиганство, и он отбыл за это около двух лет в лагерях. Думаю, что хорошо еще отделался – могли вменить и политическую статью. Спасло то, что был сильно пьян и не произносил политических лозунгов. Так и закончился этот единственный протест против осквернения храма в нашем селе.
Вторую часовню сломали позднее, летом 1969 года, так же, вопреки воле верующих, под предлогом, что она находилась рядом с сельской больницей и мешала ее работе. Триста лет стояла на пустыре ядреная, срубленная на месте, из кондового леса, старательными кержаками, и вдруг кому- то помешала! Явно, что раздражала она местные партийные власти, так как во время религиозных праздников сюда приезжали молиться верующие не только из Невьянска, но и из Нижнего Тагила и даже из Свердловска. А какие иконы были в часовне! Образа старого невьянского письма, искусно писанные талантливыми мастерами неповторимой школы иконописи.
Так и не стало в большом уральском селе, где почти половина жителей старообрядцы, ни одного храма. Но люди молятся, кто у себя дома, некоторые ездят в деревню Верхние Таволги, где есть молельный дом, некоторые в Невьянск, где на старом кладбище действует старообрядческий храм. В нем ведет службу наш земляк Васильев Василий Панфилович, наставник Невьянской общины. Я знаю его с детства и всю его благочестивую семью: отца, мать, братьев. Сам он после нашей семилетней школы закончил Невьянский техникум, затем Нижнетагильский педагогический институт, преподавал, а когда вышел на пенсию, по настоянию местных старообрядцев, стал их пастырем. Человек он умный, убежденный до глубины души в своей спасительной вере, грамотный, много читает современной религиозной литературы, страстно верит в возрождение старообрядчества и все делает для этого. Но не все сейчас верят в возрождение старой веры. В недавно изданной книге « Демидовские гнезда» ( стр. 68) напечатан очерк «Страна древнего благочестия». Автор его Всеволод Слукин не видит перспектив выживания старообрядчества в наше время.
«Сломить, подавить и официально уничтожить старообрядчество удалось только большевикам. Правда вместе с вечным врагом старообрядцев – православной церковью, хотя многие ревнители древлей веры видели схожесть своих идеалов справедливости и правды с провозглашенными большевиками идеями всеобщего братства и равенства. И если православие нашло силы подняться, то старообрядчество оказалось без этих сил. Оно продолжало и продолжает дробиться на толки и согласия, оно не стало привлекательным для молодежи, в его рядах мало благотворителей, уходят из жизни вероучители старообрядства, а новых «старцев» уже нет».
Очень печальная картина заката страны древлего благочестия. Я думаю, что автор в большей мере имел в виду старообрядчество часовенного толка, то есть беспоповцев. Но существует еще Русская православная старообрядческая церковь во главе с митрополитом Москвы и всея Руси Корнилием (Белокриницкое согласие), ставка которого на Рогожском кладбище в Москве. Существует так же Древлеправославная старообрядческая Церковь Новозыбковская, Московская и всея Руси во главе с патриархом Александром. Есть Древлепровославная Поморская церковь, а так же многочисленные общины староверов за рубежом, даже в Северной и Южной Америке, многочисленные общины «Часовенного согласия», и не только на Урале и в Сибири, но и в других регионах России и странах СНГ. Никто не считал их и не делал переписи, поэтому число староверов остается тайным мерилом числа сторонников Древлеправославной веры.
Не надо торопиться со скоропалительными выводами и прогнозами в этом сложном явлении – старая вера. История все поставит на свои места!
Описывая жизнь и быт кержаков, нельзя не остановиться на иконописи уральских мастеров, особенно самой известной школы г. Невьянска.
В мире с давних пор существуют две главные школы иконописи: греческая и итальянская. Русь, крещенная по греческим канонам и традициям, конечно же, приняла греческую школу. Сначала иконы и храмы на Руси расписывали только греческие мастера, но примерно с четырнадцатого века у нас появились свои иконописцы, в том числе известный всему миру Андрей Рублев.
После раскола, когда множество старообрядцев пришли на Урал и в Сибирь, где обосновались на постоянное проживание, у них появилась большая потребность в иконах. Они строили тайные скиты, часовни и молельные дома, которые нужно было обустраивать и обставлять иконами, поэтому стали появляться тайные школы иконописцев-старообрядцев. Они возникали не только в Невьянске, но и в Нижнем Тагиле, Старой Утке, Соликамске и в ряде других городов и поселений Урала.
В основе Невьянской школы стояли такие талантливые мастера, как династии Чернобровиных, Богатыревых, Филатовых, Романовых, Анисимовых, Коськиных, а также Челышев, Германов, Заверткин и другие. С середины восемнадцатого века Невьянские иконы стали известны по всей стране. За ними приезжали со всех концов России и даже из других стран.
Невьянская иконопись значительно отличалась от академической, так как здешние мастера отстаивали старые обряды и традиции не только в молитвах, но и при написании икон. В то же время верность старине не могла препятствовать внесению в иконописную манеру индивидуальных особенностей, некоторых изменений в образы святых.
Мне с детства запомнилась большая икона Святого князя Александра Невского, которая находилась в нашей часовне. По словам стариков, она была написана местными мастерами в Невьянске. На ней лик Святого князя отличается своим мужественным и воинственным видом и грозным взглядом. Но после, посещая другие православные храмы Петербурга и на Русском Севере, я видел там другие иконы Александра Невского, более позднего периода, с которых он взирал на меня, как святой отец, а не воин.
Сейчас иконы Невьянской школы так же известны не только в нашей стране, но и во всем христианском мире. Немало их находится в государственных и частных музеях России. В 1999 году в Екатеринбурге был открыт первый музей «Невьянская икона». Его создатель Евгений Вадимович Ройзман много сил и энергии вложил в создание этого музея. В наше время, когда вырождаются и исчезают деревни и села России, разрушаются и ветшают храмы и молитвенные дома старообрядцев, участь древних икон невьянского письма, непредсказуема. Горожане-дачники, покупая кержацкие дома, иногда просто выбрасывают иконы с божниц, как хлам, или выносят их на чердак, где они ветшают и портятся от смены температуры. Любителям и ценителям искусства иконописи, раньше было трудно познакомиться с шедеврами невьянских мастеров, а сейчас они могут познакомиться с ними в музее, где со слов Евгения Вадимовича собрано около шестисот экспонатов. Значит, замечательное искусство мастеров Невьянской школы иконописи не канет в лету, а сохранится для потомков на долгие годы и возможно пробудит в их душе живительные ростки нравственного возрождения и любви к истории Родного края! Я всей душой за то, чтобы иконы и другие предметы богослужения старообрядцев: книги, лестовки, лампады и кадильницы, одежду, в которой справляли службу, не подвергали надруганию, а передавали в действующие храмы или местные музеи, как историческую память будущим потомкам нашего народа. А ее надо хранить!
Вернуться в Содержание журнала
