Берег Соловьиного тянется неожиданно долго. Безобразные кучи сухого тальника — чуть не до середины русла: хватают из-под воды за лопасть весла.
— А чо кусты в самой реке?
— Лет, поди, тридцать, как их сюда бульдозерами спихнули. Луга под сенокосы расчищали. Черно было в лугах-то, все выдрали. Да ноне кустами же все опять и заросло. Над рекой да над лугами только нагалились. А старики-то говорили: «Ково жо вы, робята, делаете, ить тут и птичка и зайчик спрятатся». А мужикам чо, дали разнарядку — выполняй. Летом-то на Соловьином сколь хорошо бывало! Соловьи поют — в Ковриге слыхать.
Отец замолчал, предаваясь, видно, светлым воспоминаниям. Внезапный удар весла об очередную подводную ветку вмиг согнал с лица счастливое забытье.
— Вот кусты и лежат уж сколь годов. Раньше, бывало, с сетями тут плавили-неводили, чистые берега-то были. А нынче не сунешься, одни задевы.
Скоро открылась неторопливая Исеть, два рукава опять сливались и дальше уже несли воду вместе.
— Померь-ко, сколь глубина-то! — предложил отец.
Взял за лопасть, сую длинное, под три метра, весло в воду. Не достать!
Поставили сети в протоке. Потихоньку, чтобы излишне не будоражить воду, крадемся в заросшую роголистником даль. По берегам дикое сплетение тальника и сочных камышей, череды да крапивы. Воды уже не видно, плывем, разгоняя веслом ряску.
