Как я стал факторщиком
Вся моя жизнь, начиная с раннего детства, связана с природой. Мой отец, будучи промысловым охотником и рыбаком, а впоследствии охотоведом и начальником военного охотничьего хозяйства Уральского округа, начал меня брать с собой по лесам и озерам Урала с шестилетнего возраста. И хотя я родился, жил и учился в городе, все свободное время, все каникулы я проводил вместе с отцом на промыслах. Каждую весну отец заключал договора на лов рыбы на каком-либо уральском водоеме, и с началом летних каникул мы с матерью присоединялись к нему и целое лето проводили вместе на рыбном промысле. Почти каждый год отец менял водоем, и так мы с ним объехали Волчихинское и Белоярское водохранилища, озера Таватуй, Маян, Коклан, Чебакуль и др.
Жизнь на промыслах была чрезвычайно интересна. Жили мы в большой военной палатке на берегах озер, зачастую на островах, пищу готовили на костре. Звездные ночи у костра, тихие туманные утра, свирепые шторма — все это оставляло неизгладимый след в детской душе. Трудиться приходилось много, и все работы выполнялись по давно заведенному распорядку. Раньше всех, еще до восхода солнца, вставала матушка. Она разжигала костер, грела чай и собирала завтрак, потом будила нас с отцом. Мы с отцом пили чай и с восходом солнца выезжали на озеро проверять сети. Основной улов составляли лещи и язи, несколько меньше было щук и окуней. Попадались также караси, лини, налимы. Средний улов был около пятидесяти килограммов рыбы в день, хотя весной и осенью уловы резко возрастали. Рыбу из сетей мы выбирали на воде, часть сильно запутавшихся сетей снимали для разборки и часа через три работы на воде возвращались на берег. К этому времени на моторке приезжал бригадир. Он привозил продукты, забирал от нас рыбу и увозил ее в ближайший магазин для продажи. Потом мы все втроем разбирали сети. Ближе к полудню матушка уходила готовить обед, и мы заканчивали работы вдвоем. Обедали часов в двенадцать. Меню не отличалось большим разнообразием и по преимуществу включало уху, жареную рыбу и изредка — тушенку с картошкой, но до чего же все это было вкусно после работы на свежем воздухе. После обеда все укладывались в палатку на послеобеденный сон. Я же зачастую жертвовал послеобеденным отдыхом и убегал исследовать близлежащий лес.
В лесу мне все было интересным. Я ходил по напоенным острым смолистым запахом торжественным сосновым борам, хмурым и таинственным ельникам, веселым и солнечным березнякам и наблюдал лесную жизнь. Часто я находил различные птичьи гнезда и, ежедневно навещая их, наблюдал за развитием птенцов. Когда птенцы взрослели и покрывались перьями, я забирал одного из них и выкармливал сам. Поэтому всегда на выкорме у меня находились птенцы ястребов, сов, сорок. Кормил я их рыбой, головастиками и червями. Когда у них отрастали маховые перья, я учил их летать, подбрасывая все выше и выше, а потом отпускал на волю. Находил я и беличьи гнезда — «гайна» с маленькими бельчатами, которые с любопытством рассаживались вокруг меня на ветвях ели, когда я забирался к ним. Каждое лесное существо мне было интересно и воспринималось как чудо, как изысканное творение могущественных природных сил.
Другим моим увлечением была ловля щук на спиннинг и жерлицы. Щук в свежезатопленных водохранилищах было много, но взять их сетями в закоряженных заливах было довольно трудно. Сети быстро рвались и выходили из строя. Тут-то мне и было раздолье для промысла. Мощное самодельное удилище, большая «Невская» катушка с толстой леской и сделанной из металлической ложки блесной — это была моя снасть. На лодке я объезжал заросшие водорослями и захламленные затопленными деревьями заливы и стегал их блесной или расставлял на кольях жерлицы с живцами. И довольно часто на ровной глади воды возникал мощный всплеск от атакующей рыбины, и леска начинала звенеть от напряжения. Борьба с большой рыбой была азартна и требовала искусности. Главное было не дать щуке залезть под коряги, что неминуемо вело к обрыву блесны. Не особо церемонясь с рыбиной, измотав ее борьбой, я подводил щуку к борту лодки, брал рукой позади головы и перекидывал в лодку. Рыба была крупная, в среднем 2 – 3, а иногда до 5 – 6 килограммов, и без улова я не возвращался. Мои уловы не пропадали даром. Отец продавал щук заезжим рыбакам-любителям или сдавал бригадиру отдельно от основного улова. Полученные деньги мы с матушкой копили и осенью покупали для меня одежду и школьные принадлежности. Помню, какой гордостью наполнило меня в десятилетнем возрасте впервые купленное на свои деньги настоящее пальто. Тогда же я обзавелся настоящими и хорошими, по тем временам, спиннингом и блеснами. Но все равно это считалось забавой. Главной была работа с сетями, поэтому, ближе к вечеру, я торопился к стану, чтобы с отцом ставить разобранные сети. Приехав в сумерки с озера, мы ужинали и долго вечеровали у костра под звездным небом. В редкие дни ненастья хорошо спалось в теплой постели под стук капель дождя по брезенту, и я спал напропалую целыми днями или читал свои любимые книжки про путешествия и животных. В ненастные дни отец, жалея меня, проверял сети один. Матушке же в эти дни было одно горе готовить еду под брезентовым навесом на костре, хотя я четко выполнял свои обязанности по заготовке сухих дров, необходимый запас которых всегда хранился в углу палатки. Так проходил день за днем. За лето приходилось много раз менять место стоянки, следуя за рыбой в ее сезонных миграциях по водоему.
Осенью мы с матерью уезжали в город, и отец заканчивал сезон один. На зиму он заключал договора на отстрел лосей или проводил охоты с коллективами военных охотников в различных районах Урала, и я присоединялся к нему в осенне-зимние каникулы. Естественно, с ранних пор я участвовал в разных охотах и осваивал различные приемы добычи рыбы и диких животных и способы выживания на природе. С двенадцати лет я уже имел одноствольное ружье и самостоятельно охотился. В шестнадцать лет начал работать егерем в охотхозяйстве Уральского военного округа. Одинокая жизнь на природе, всегда связанная с тяжелым трудом и иногда — с риском для жизни, учила дорожить малым, разумно рисковать и надеяться только на свои силы. Это формировало характер одиночки, вынужденного быть самодостаточным. Вместе с тем ежедневное наблюдение природных явлений и созданий и познание их скрытой жизни с неизбежностью приводили к восхищению неограниченными творческими способностями природы и к ощущению ее одухотворенности.
Читать я научился в пять лет, и одними из первыми прочитанных мною книг были «Лесная газета» В. Бианки, сборники «Охотничьих просторов», а впоследствии книги Пришвина, Паустовского, повести Федосеева, Джека Лондона, «Дерсу Узала» В. Арсеньева, которые на многие годы стали моими настольными книгами. Любимыми журналами были «Уральский следопыт», «Вокруг света», «Наука и жизнь» и им подобные.
Наиболее значимой для моей жизни книгой, которую я прочел уже в зрелые годы, стала «Царь-рыба» В. Астафьева, после которой я неизлечимо «заболел» Севером. До этого у меня уже было знакомство с Севером, когда я проработал летний сезон докером в порту Приобья, но бесповоротное решение надолго уехать работать на Север я принял только под впечатлением этой книги и «Северных рассказов» А. Неркаги.
Итак, однажды ранней весной я сел на самолет и прилетел в Салехард, где, как узнал, можно устроиться на работу на какую-либо факторию на Ямале.
Экзотическим названием «фактория» называется, по существу, комплексный торговый пункт, посредством которого исстари осуществлялся товарообмен между коренными народностями Севера и купцами. Жители тундры сдавали на факторию мясо, рыбу, пушнину, ягоды, грибы и взамен получали все необходимые для жизни товары. Фактории, как правило, располагались в национальных поселках на путях сезонных миграций оленегонного населения и на побережьях рек и морей. В советские времена все фактории назвались торговыми пунктами и объединялись системой потребсоюза, но суть взаимоотношений от этого не изменилась, и местное население по старинке называло их факториями, а продавцов — купцами. В условиях своего монопольного положения и тотального товарного дефицита о заработках на факториях ходили легенды. Однако это мало меня интересовало. Прельщала возможность полностью погрузиться в природу Севера, познать жизнь его исконных обитателей и, может быть, заняться профессиональной охотой и рыбалкой. Отбор для работы на факториях был строгий, исключительно по рекомендациям кадровых работников системы. Таковых у меня не было, как и опыта торговой работы, так что шансов устроиться на работу было мало. Тем не менее в один из мартовских дней я предстал перед суровые очи незабвенной Галины Казанцевой — директора Ямало-Ненецкого розничного-торгового предприятия — и изложил свое сокровенное желание работать на Севере. Придирчиво изучив мои документы, она дотошно расспросила меня о моих способностях к суровой природной жизни. Посетовав на отсутствие у меня торгового опыта, она сообщила, что на фактории берут на работу по 3-годичному контракту, предпочтительно семейные пары. Имелось в виду, что жена, работающая продавцом в магазине, и муж — заготовитель сельхозпродукции, хотя и имеют различный товарный подотчет, но на доверительной основе должны обеспечить взаимозаменяемость и взаимопомощь в работе. По весне у части работников факторий кончаются контракты и открываются вакансии, и директриса пообещала, что в течение 3 месяцев, при положительном решении о моем приеме на работу, мне будет направлен вызов. С тем я и отбыл из Салехарда.
И действительно, в начале июня мне пришел вызов на работу. Оставив дочерей на попечение родителей, я отбыл в Салехард. Жена должна была приехать ко мне через месяц, после увольнения с работы. В те времена Салехард являл собой скопление по преимуществу двухэтажных деревянных домов, разделенных улицами с деревянными тротуарами и наземными сетями теплоцентралей, раскинутых на всхолмленном правобережье реки Полуй у слияния с могучей Обью. Открытые горизонты и нагромождение заснеженных гор Полярного Урала на западе воплощали мою мечту об астафьевских белых горах. Придя за назначением, я узнал, что меня планировалось использовать на фактории «Глухариное» на реке Полуй, расположенной на юго- восток от Салехарда в зоне притундровой тайги. Но в последний момент факторщики решили продлить контракт, и поэтому мне предлагалась другая фактория — Лаборовая, расположенная в тундре на реке Щучья, в 150 км на север от Салехарда. Название поселка Лаборовая в переводе с ненецкого, как я узнал позднее, означало «отдаленная», «покинутая», что мне было и нужно. «Кстати, — сказала мне директриса, — на этой фактории живет ненецкая писательница Анна Неркаги». Воистину мои мечты сбывались.
После погрузки мы взлетели. Вертолет набрал высоту, внизу промелькнули аэродромные строения, дома Салехарда, темно-коричневые воды Оби, и мы взяли курс на факторию. Над тундрой мне летать еще не приходилось, все было интересно, и я приник к иллюминатору. Всхолмленная земля всех оттенков зеленого и бурого была усеяна бесчисленными голубыми озерами, редкими низкорослыми лиственницами и исполосована черными колеями от вездеходов. Многочисленные реки и протоки прихотливо петляли меж холмов. Прозрачный воздух не скрывал далеких горизонтов. Слева громоздился Полярный Урал, вдоль отрогов которого мы летели на север. Картина была настолько величественной, что мною овладел восторг.
Приблизительно через полчаса полета мы пересекли строящуюся трассу железной дороги Лабытнанги —Бованенково, и скоро под нами показались строения фактории.
Поселок Лаборовая состоял в то время всего из 5 домов и 4 складов-сараев, расположенных на высоком и обрывистом мысу, вдавшемся в долину реки Щучья и окруженном многочисленными озерами, соединенными протоками. Вертолет сделал круг над поселком и сел. Нас встретили поселковые ненцы и факторщик с женой, поджидавшие замену. Так началась моя жизнь на фактории.
Отчетливо запомнились ощущения первого утра. Встал я очень рано, когда еще все спали, и вышел из дома. Рассеянный свет белой ночи призрачно освещал окрестности — снеговые горы на западе, казавшиеся рядом, раскинувшиеся внизу бескрайнюю тундру, блестевшие озера, петли реки в зарослях прибрежного кустарника. Вся территория поселка была покрыта бело-желтыми ромашками, слабо колыхавшимися под свежим ветерком. Воздух оглашал многоголосый хор гагар, чаек, уток и других неведомых мне птиц. Окружающая обстановка вполне соответствовала ощущению приволья и настолько отличалась от городской среды, что все происходящее воспринималось как-то нереально, как сон.
Поселок был также по-своему живописен. Домик, в одной половине которого предстояло мне жить, был сложен из лиственничных бревен. Он стоял на берегу обрыва, и из его окон были видны река и горы на горизонте. В другой половине дома жила с двумя детьми молодая ненка Ульяна, работавшая пекарем. Напротив стоял такой же дом, в одной половине которого была почта, а в другой — чайная. Рядом находилось довольно объемное помещение магазина, обшитое досками и покрашенное голубой краской, с
выцветшим флагом на крыше. В некотором отдалении стоял деревянный дом, в котором жила семья ненки Вали Сядай, работавшей начальником почты. Метрах в трехстах стоял большой совхозный дом, в котором жили совхозные заготовители — Сергей и Андрей Ведякины, а также фельдшер Ирина Салиндер. За последним домом, невдалеке, на западном окончании мыса располагался «хальмер» — ненецкое кладбище, с перевернутыми старыми нартами и редкими покосившимися крестами.
Всего в поселке жило в то время 13 человек, и около 600 человек коренного населения жило в тундре, в радиусе около 80 километров, находящейся в зоне ответственности торгового пункта.
Надо было налаживать быт и выполнять работу. Во-первых, пришлось на практике учиться торговать: считать на счетах, осваивать отчетность, изучать товар. Благо, что в это время года покупателей бывает мало. Сезонные миграции оленеводов со стадами, так называемые «каслания», происходят два раза в год: весной стада угоняют на север, на холодные побережья морей и в горы, где не так свирепствует кровососный гнус, а осенью оленей гонят на юг, в притундровую тайгу, где есть укрытие от зимних буранов. Таким образом, кочевники со стадами проходят через факторию в мае и октябре. В эти месяцы на торговых пунктах работать приходится сутками. Фактория довольно бойкое место в любое время года, и редкий день проходил, чтобы не залетели на вертолете изыскатели или строители с железной дороги, не пришла туристическая или научная экспедиция, часто иностранная. Прилетали пограничники, приезжали вездеходы с рыбаками и охотниками, как штатными, совхозными, так и браконьерскими, как правило, из Воркуты, которые маскировались под туристов. Частенько из Салехарда прилетало окружное начальство с какими-либо высокопоставленными гостями, которым хотели показать национальный северный колорит. Как говорится, «гостей со всех волостей» хватало.
Кроме магазина и складов в моем ведении находилась пекарня, в которой ежемесячно мы выпекали до двух тонн хлеба. Сначала пекарем работала худенькая ненка Ульяна, и хотя я постоянно помогал ей, работа была слишком тяжела для нее. Позже мне прислали Саню Челядинова, мужика с мутным прошлым, но прекрасного пекаря. Хлеб выпекали в огромной кирпичной печи, типа русской, куда одновременно закладывалось до пяти охапок лиственничных дров. Я помогал пекарю в заготовке дров, воды и муки, а уж с заквасками и замесами он колдовал один, и довольно успешно, потому что хлеб получался отменный, имевший славу не только у местного населения. Частенько и вертолетчики делали крюк и залетали к нам специально за нашим хлебом.
Все ямальские фактории имели рации, и каждое утро, в 9-00, проходил сеанс общей связи, во время которого салехардскому руководству докладывалось о проблемах на факториях, решались неотложные вопросы, делались срочные заявки на товары, которые выполнялись попутными вертолетами. Кроме этого, по заявкам поселкового фельдшера, по рации я вызывал санитарные рейсы для местного населения, а также общался со своими коллегами на других факториях. Каждый месяц я вылетал в Салехард, где сдавал выручку и отчеты, отбирал товар на центральной базе, который с попутными вертолетами доставлял в поселок. В общем, работы хватало. Хорошо, что скоро приехала жена и взяла добрую половину хлопот на себя.
Конечно, мне скорей хотелось заняться каким-нибудь промыслом. Так как было лето и охота была закрыта, я нацелился на рыбный промысел, тем более что по заготовке рыбы мне был установлен план. Однако у меня не было лодки и сетей. Все время просить их у своих поселковых соседей было неудобно, и я решил обзаводится своим рыболовным хозяйством. Лодку я решил сделать сам, так как такой опыт у меня был. Дно лодки я изготовил из кровельного железа, найденного на складе. Нужных досок на борта лодки на фактории не было, и мне пришлось их оторвать с обшивки магазина. Через неделю просмоленная и покрашенная лодка была готова. Испытания ее на реке Щучьей прошли успешно, и впоследствии я каждый вечер на веслах объезжал окрестности, изучая рыболовные места.
Это было чрезвычайно интересно. Обрывистые глинистые берега реки чередовались с пологими мысами и отмелями, перекаты — с заводями и омутами. Скользя по прозрачной воде реки, часто можно было наблюдать крупных рыб, уходивших с мелководья в темные глубины. Отлогие берега были покрыты мельчайшим белым песком. Выше песчаных пляжей берега заросли мхом, мелкими цветами ягод морошки, княженики, голубики и множества других растений, известных лишь ботанику. Все это разнообразие, вместе с корявыми лиственницами, с изредка сидящими на них белыми полярными совами, было чрезвычайно живописно в своей естественности и вызывало ощутимое эстетическое наслаждение. Изредка в берегах открывались протоки, ведущие на заливные луга, так называемые «сора», являющиеся прекрасными местами для выгула рыбы. В целом окрестные водоемы являли собой рыбацкое «Эльдородо». Наибольшую ценность и массовость имела белая рыба: щокур, пыжьян, сырок (пелядь). Нельма и муксун так высоко по реке Щучьей не поднимались. Хариус, щука и окунь, несмотря на свою многочисленность в реке, из-за низкой ценности не заготовлялись. В Байдарацкой губе ловили омуля, в горном озере Щучье — гольца, но не в заготовительных объемах.
Дело было за снастями. Так как сетей у меня не было, то первую рыболовную снасть я изготовил тоже сам из обрывка найденного на складе еще довольно крепкого невода. Снасть представляла собой так называемый «вентерь», состоявший из большой бочки на проволочных обручах, изготовленной из неводной мелкоячеистой дели, и двух десятиметровых «крыльев», которые направляли рыбу во вход бочки, действовали по принципу ниппеля, не позволяя рыбе выйти обратно. Кроить и сшивать вентерь из разновеликих обрывков было довольно кропотливое занятие, но дня через три работа была закончена. Я поставил вентерь во вход в ближайшую протоку и уже в первую проверку имел пару ведер крупных окуней и щук. Приготовив рыбу методом горячего копчения, я угостил ею поселковых жителей, не практиковавших такую готовку, и вызвал их восторг вкусностью рыбы. Это был триумф добытчика. С тех пор я был обеспечен свежей рыбой для еды. Однако ценная белая рыба в вентерь не попадалась, видимо являясь более интеллектуальной, и ее я начал ловить только после того, как привез из Салехарда сети, которые мне пришлось значительно переделать. После этого промысел приобрел уже заготовительные масштабы. Я стал солить белую рыбу в бочках, сделал из небольшого сарайчика коптильню для холодного копчения, и с тех пор у меня всегда имелся запас малосольного и копченого щокура, пыжьяна и сырка. Это была уже деликатесная рыба, с изысканным вкусом, и ее охотно покупали все посетители фактории, что обеспечивало мне выполнение плана по заготовкам рыбы и вполне законный дополнительный заработок. Конечно, это было приятно, но не меньшее удовольствие приносил сам промысел. Каждое утро я выплывал на реку, скользил по ее быстротекущим прозрачным водам, наслаждаясь свежестью и ясностью воздуха, красотой безлюдных ландшафтов, и душу охватывало умиротворение и благодать. Не меньшее удовольствие приносило азартное возбуждение добытчика, когда я вынимал из воды крупных рыб, мощно ворочающихся в сетях и отливающих тусклым серебром.
(Продолжение следует)
