В храме молодой служка и старая сгорбленная бабка, орудуя суконными тряпками и толчённой в порошок известью, наводили блеск и меняли догоревшие свечи на паникадиле. Служка, обратив внимание на вошедших и догадавшись, кто пришёл, обстоятельно пояснил:
— Отец Амвросий предупредил о вашем приходе и наказал, чтоб ждал и, пока он панихиду дослужит.
Прасковья, не теряя времени, сняла полушалок, развязала свой узел и из вороха белья достала кокошник, искусно вышитый бисером с нанизанными длинным и висюльками по лбу. Глядя на своё отражение в бронзовом , натёртом до зеркального блеска потире, надела кокошник на голову, а поверх накинула кружевной белый покров. Артём, удивляясь на ходчивости и предусмотрительности своей невесты, восхищённо глядел на неё и шептал: «Золотая моя, ненаглядная, век буду любить».
Вдруг входные двери с грохотом распахнулись, и в церковь ворвался разъярённый Сафон, за ним Фома, а следом Евдокия с семейной иконой Богородицы в руках.
— Я те покажу, шельмец, как без отцовского благословления под венец ходить! — отцовы глаза сверкали негодованием и не предвещали ничего хорошего. Евдокия, путаясь ногами в длинной юбке, еле-еле поспевая за ним, пыталась успокоить взбешённого мужа.
— Сафон! Побойся Бога, в храме нельзя скандалить, угомонись!
Отец уж, было, замахнулся на сына кулаком, но в самый последний момент Прасковья вышла и встала перед Артёмом. Не ожидавший от девушки такой прыти, отец резко остановился, будто налетел на невидимую стену, и в растерянности вытаращился на неё удивлёнными глазами. Прасковья спокойно откинула с лица кружевной покров и чистыми, как небо после дождя, голубыми глазами без страха посмотрела на будущего свёкра. Он сразу как-то сник, весь обмяк и зачем-то развёл руки в стороны, а вместо негодования и злости на лице появилась легкомысленная улыбка. Сафон сменил гнев на милость и восхищённо произнес:
— Вот это девка!.. Огонь!
