Опять дует. Вернее, и не прекращало дуть. Чубарь слушал, как гремит железо под напорами ветра, то и дело переворачивался, меняя отлежанные бока. Но вот отдернул грязную ситцевую занавеску, обвел тусклым взглядом нехитрое обиталище: печь, железный сварной стол, ящики до потолка и мешки, висевшие на веревках вонючие шкуры. И еще одна кровать, никелированная, с нелепыми по краям спинок шишечками, что постоянно выкручивались и падали на пол. На кровати его напарник Самойленко.
Чубарь сунул ноги в валенки с обрезанными голенищами, прошел к оконцу. Свысока, с балки, обтекая крутолобые торосы, змеисто струилась поземка, затуманивала пуржистыми дымами мерзлое пространство, оголтело подхватывалась над синими стекляшками озера, шрапнелью осыпала бронированный коробок фактории, норовя сдуть, опрокинуть со свай, покатить по тундре перекати-полем.
— Не приедут, — сказал Чубарь, позевывая. Самойленко не откликнулся. Напарник имел обыкновение спать с открытыми глазами. Спит или не считает нужным ответить? На лице обычное выражение, будто что смекает, прикидывает.
Вспомнив, что его очередь дежурить, Чубарь натаскал полный с верхом угольник угля. Никудышный уголишко, к тому же наполовину со снегом — натрусило в ларь через щели. Уметь надо таким топить. Взял кочергу, принялся растравливать огонь, что поначалу незлобливо огрызался на его удары синюшными языками пламени, исподволь просушивал, прогревал свежую порцию топлива, вдруг вспылил, давай яростно ее пожирать. Вскоре Чубарь стянул продравшийся в локтях свитер, остался в тельняшке. Снова прилег, поковырял пальцем белокаменный налет инея на шляпке вбитого в стену гвоздя, приложил пятерню к трубе отопления — не то…
