В следующий раз, когда он опять очнулся, девушка так же сидела за столом и при свете масленой лампы что-то шила. Не шевелясь, боясь спугнуть видение, Артем лежал тихо и наблюдал. Свет от лампы освещал часть лица девушки, ее золотая кожа как будто светилась изнутри, излучая тепло. При каждом взмахе руки, когда она тянула иголку с ниткой, льняная рубаха обтягивала гибкий стан, вырисовывая девичью грудь, возбуждая в душе Артема ранее не испытанное чувство.
Закончив шитье, она встала, встряхнула то, что штопала, и посмотрела на просвет, нет ли еще дыр.
Артем, украдкой подглядывая за ней, разглядел в ее руках свои штаны и с ужасом понял, что он лежит под одеялом из овечьих шкур совсем голый и что эта красавица раздевала и отмывала его от крови, смазывала и лечила раны, а он был беспомощным, как маленький ребенок, и ничего не осознавал. Девушка, почувствовав взгляд, резко повернулась в его сторону. Артем не успел прикрыть глаза и от стыда покраснел. Она быстро проговорила несколько непонятных слов на языке зырян, а потом, картавя, медленно и путая буквы, сказала на русском:
— Нехорошо глядеть на девушек тайно.
Кинула штаны на скамейку, на которой сидела, отошла в дальний темный угол и надела поверх рубахи сарафан. Вернувшись к столу, прибрала нитки и иглу в берестяную коробочку, поставила ее на полку за икону Богородицы, перекрестилась, прошептала на своем языке короткую молитву. Оправившись от смущения, подошла к Артему, села на край нар и спросила:
— Как тебя зовут?
— Артем, или как мама — Артюша, — хрипя горлом, ответил он.
— А меня Прасковья, но отец иногда завет Горадзуль.
— Ну Прасковья — это понятно, а что такое Горадзуль?
— Это желтый луговой цветок, круглый такой, на бубенчик похожий,- объяснила она, растягивая букву «л».
— Купавка по-нашему,- уточнил Артем,- а ты похожа на этот цветок, такая же золотая, значит, тебя можно звать Купава.
— Красивое имя Ку-па-ва,- произнесла она по слогам.
