Помню, как била меня поначалу крупная дрожь, как это явление изумило и потрясло мою возлюбленную, как призналась она, что впервые ей достался такой уникально свежий экземпляр.
Нет, разумеется, полуночникам-покупателям не было сквозь узкую амбразурку видно, чем столь увлечённо
занимаемся мы в тёмном и тесном закутке.
Однако многие всё же догадывались, отпуская свои незамысловатые шуточки. Впрочем, шуточки были скорей сочувственными, нежели язвительными. А то б я, в припадке неуместного донкихотства, мог и драку
учинить.
А под утро мы со Светкой внезапно вырубились, непостижимым образом поместившись вдвоём на узенькой лежанке из пивных ящиков, покрытых довольно тонким поролоном. И разбудила нас Светина сменщица, такая же ослепительно раскрашенная и не отягощённая комплексами , весёлая и абсолютно бесцеремонная, сразу с порога объявившая, что будет принимать товарные ценности по факту, в смысле, вместе со мной. Однако, получше присмотревшись, согласилась принимать товар согласно накладным — после фантастической во всех смыслах ночи я, очевидно, товарного вида не имел и подлежал списанию.
Но «мечта моя осуществлённая» сменщицу встретила довольно прохладно, шутливый тон не поддержала,
а на её весьма поблекшем за ночь лице читалась явственная досада. И я догадался, в чём дело, лишь тогда,
когда перед уходом, не без труда преодолевая гордыню, Света заискивающе обронила: «Надеюсь, Тенгизу-то не настучишь, подруга?…»
Конечно, эти слова больно резанули моё благородное сердце, но я всё-таки смолчал, помня условие, выдвинутое и с лёгкостью принятое ночью: «всё, что было раньше с тобой и со мной, ни малейшего значения не
имеет, ведь правда?..»
