…Или читала главы из «Василия Тёркина».
Однажды в палате тяжёлых она читала «Нунчу». И вдруг вздрогнула. В неё из-под бинтов впились горящие глаза. Мальчишеские. Глубокие. Синие. Боец пришел в сознание, он был ранен в голову. Обмороженные ноги — уже без ступней. Дыхание перехватило. Слова стали жесткими. Весь рассказ она читала только ему, глядя на его запёкшиеся и, может, не знавшие ещё женского поцелуя губы. Это ему ответила «Нунча, гордость квартала, торговка овощами — самый весёлый человек в мире и первая красавица маленького городка, когда её спросили: «…что значит «Свои»? Свои?! Это «люди, среди которых выросла моя душа и которые понимают её».
Это ему, тяжело раненному, рассказывала Нина, как Нунче пришлось бороться за любовь со смертью. В палате стояла тишина. Раненые слушали:
«Грянул, загудел, зажужжал бубен, и вспыхнула эта пламенная пляска (тарантелла), опьяняющая, точно старое, крепкое вино; завертелась Нунча, извиваясь, как змея. Глубоко понимала она этот танец страсти, и велико было наслаждение видеть, как живёт, играет её прекрасное непобедимое тело. Плясала она долго, со многими. Мужчины уставали, а она всё не могла насытиться, и уже было за полночь, когда она, крикнув: — Ну, ещё раз, Энри, последний! — снова медленно начала танец с ним — глаза её расширились и, ласково светясь, обещали многого, — но вдруг, коротко вскрикнув, она всплеснула руками и упала, как подрубленная под колени. Доктор сказал, что она умерла от разрыва сердца».
— Спасибо, нянечка, можно что-нибудь ещё?…
