Пашка перевернул фонарик лучом кверху и осторожно поставил на пол — на плоское донышко. Свет от него сразу же стал другим: чужим, пугающим, рождающим чугунные тени.
— Нинк, — позвал Луковкин. — Иди послушай.
— Вот еще… Здесь на стенах наверняка гадость какая-нибудь.
— Ну, через мою руку послушай.
Нинка неопределенно дернула плечом и осталась на месте.
— Тоже мне — спелеолог. — сказал Пашка. — Начитался книжек и туда же — двадцать метров… глубину определить… Специалист. Как ты вообще сюда залез-то?
-А вот так! -сказал Луковкин, отряхивая ладони. -С завхозом спускались в подвал, за черенками, ну ты помнишь — для метел… Я спросил, Николай Петрович, а что там дальше, он смотрит, как баран, и говорит, представляешь: где? Вот там, говорю, и показываю за штабели, а он отвечает, там — подвал. Представляешь. Понятно, говорю, а за подвалом. А он говорит, конец подвала. Стена, что ли? Он только плечами пожал, может, и стена мне, говорит, какое дело. И пошел наверх. Ну я — момент уловил и сунулся. Подвал-то не запирают.
— А зачем?…
— Ну, не знаю… — Луковкин пожал плечами. — Пошел и пошел. Интересно же…
— Что интересного в подвале? — капризным голосом спросила Нинка.
— Как же… — Луковкин мягкими губами пожевал воздух.
Вид у него был ошарашенный.
— И вообще. — сказала Нинка. — Пойдемте-ка отсюда. Холодно тут. И противно… Плесень всякая… Бр-р-р… И ржавчина эта — ужас. Фартук перемазала…
— Подумаешь — фартук.
— Тебе хорошо думать — тебе-то брюки мать постирает. А мне — самой, — сказала Нинка. — Ты знаешь хоть, как она трудно отстирывается.
— В натуре, Ген, — сказал Пашка. — Пойдем. Потолклись, и хватит.
— Ребята, да вы что… — голос у Луковкина был совсем упавший. — Это же — тайна. Понимаете? Куда эти рельсы уходят, а?… А если…
— А если подвал запрут? — спросила Нинка.
— Никогда же не запирают.
— Никогда, никогда, а вот сейчас возьмут и запрут. — сказала Нинка. — Что тогда? Ночевать здесь?
