Метрах в 100—150 от одной из высоток пробегал небольшой ручеек, берега которого простреливались только минометным огнем. Здесь скопились бойцы после неудачного штурма, много раненых, были и убитые. На склоне холма я увидел лежащую лицом вверх мертвую девушку. Ее красивую головку короной обвивала русая коса, лучами заходящего солнца окрасившаяся в золото. Широко открытые голубые глаза удивленно смотрели на восток, и в них отражалось зарево заката и сполохи пожаров. У угла рта запеклась струйка крови..
В правой руке она продолжала держать развернутый бинт, недалеко валялась санитарная сумка с крестом. Вся такая чистенькая, юная, в подогнанной по фигурке гимнастерке с белоснежным подворотничком, ну никак не сочеталась она с нами, грязными, небритыми, вшивыми, голодными и злыми. «Откуда ты, милая девочка? Зачем влезла в эту кровавую кашу, где и мужику тошно и страшно?» — хотелось спросить. „
Бинтом, взятым из ее ладони, я вытер струйку крови. Закрыл глаза. Надо бы в грудных карманах гимнастерки поискать документы, но постеснялся, что лц? Ладно! Пусть она для своей мамы останется навсегда живой, только переставшей писать. А для меня —- «Незнакомкой», как у Крамского. Почему-то именно этот, казалось бы, не имеющий абсолютно никакого к войне отношения образ всплыл в памяти.
В санитарной сумке, помимо бинтов, нашел полотенце, зеркальце и флакончик духов. Духи вылил ей на головку. Они побежали по лбу и смочили лохматые ресницы. Она плакала…
