Способность к полету я почувствовала, ступив с моста на берег. Вначале подумала, что это ветер. Ветер с утра был сильный, я даже надела куртку, когда решила прогуляться в Заречье, и на мосту меня так ударило, что я едва устояла на ногах, ухватившись за перила. Но это все-таки был ветер, не ураган какой-нибудь, а во мне — шестьдесят кг живого веса, не считая одежды, и оторвать меня от земли не так-то легко. Только я успела это подумать, как мои ступни и в самом деле оторвались от земли. Я попыталась установить равновесие и без особого труда удержалась в стоячем положении.
Летела я на небольшой высоте — метра два, не больше — и с малой скоростью. Из неоднократно описанных в литературе прецедентов я знала, что подо мною должна бы собраться толпа, крича и тыча пальцами. Но народу на улице вообще было немного, и все, видимо, чрезвычайно заняты. Только когда я перелетала через дорогу, человек пять обратило на меня внимание. Поскольку я была в брюках, а не в юбке, меня это не очень стеснило.
Один мужчина средних лет сказал другому:
— Физмат. Или радиофак. Их штучки!
— Тетя, как вы это делаете? — крикнул маленький мальчик.
— Об этом на улице не спрашивают! — одернула его мама.
— Ради такого случая туфди могла бы надеть и поприличнее,-— проворчал гражданин пенсионного возраста.
Я оскорбилась — кроссовки как кроссовки, но тут раздался свисток и подошел милиционер.
— Что здесь происходит? — он задрал голову.— Чего это вы здесь разлетались, гражданка?
Не успела я раскрыть рта, как снизу за меня уже ответили:
— Испытания проводит! ..
— Так. А разрешение на полеты над проезжей частью имеется?
— Нет,— честно призналась я.
— Тогда незамедлительно покиньте жилой район. А то летают тут, движению мешают, хорошо еще, что жертв не было…
— А куда мне его покинуть?
— Да хоть в горы. Там машин нет, чистый воздух, и летайте себе сколько угодно.
Тут я почувствовала, что и ветер ощутимо подталкивал меня — в горы, в горы…
— Так точно, товарищ лейтенант,— отрапортовала я и полетела в указанном мне направлении.
Горы у нас в Нижневолжске — не какие-нибудь дикие скалы и утесы, просто высокие берега. На Волге и Оке такое можно увидеть на каждом шагу. Дятловы горы, Жигули и так далее. А наши никак не называются. Горы, и все. Начинаются они за старым меловым карьером— он же и граница города. По пути сообразила, почему прохожие сказали про испытания. Когда человек движется куда-то по делам, у него обычно в руках сумка или авоська, а у меня ничего такого не имелось, ключ и все мои наличные деньги в количестве полутора рублей мелочью лежали в кармане куртки. И вид у меня получался до некоторой степени энергично-спортивный.
Размышляя таким образом, я подымалась все выше и выше. Как ни странно, лететь вверх было легче, чем по прямой. Я испытала примерно то же, что при плавании, но усилий тратила гораздо меньше. Двигалась я теперь заметно быстрее, чем в городе.
На вершине ближайшей горы стоял маленький домик из розового кирпича, который не был виден снизу. Я подлетела поближе. Ни разу не слыхала, что за карьером кто-то живет. Со стороны заросшей проезжей дороги дом был огорожен прочным забором с воротами, а со стороны склона, к самому краю которого прилепился,— невысоким палисадом. Во дворе молодая женщина сосредоточенно стирала. Бегали дети. Девочка лет четырех переползла через дыру в палисаднике и по всей видимости намеревалась съехать по склону на попке. Я быстро приземлилась рядом, схватила ее и с нею под мышкой перешагнула во двор, Девочка тут же завопила басом. Хозяйка обернулась ко мне.
— Что же это вы, гражданка,— сказала я милицейским голосом,— ребенка без присмотра оставляете? Разбилась бы — и никаких!
— Ой, Леночка! — она всплеснула мокрыми руками.— Марш в дом!— И, оглядев меня, теперь уже она строго спросила: — А вы как, собственно, сюда попали? Ворота не открывались.
— Да я, собственно, прилетела.
— Прилетела? — она не выразила никакого удивления.— А вы кто будете?
Я решила начать с самого начала.
— Меня зовут Наташа…
— Наташа! — она схватила меня за руку.— Да неужто! Господи! Дождались!.. Уж, пожалуйста… Не обессудьте… Витя! Катя! Чайник несите! Варенье!
Не успела я оглянуться, как таз с бельем исчез, на столе появилась белая скатерть, а на ней чайник, чашки, блюдечко с вишневым вареньем.
— Прошу к столу! .
— Извините, а вас как…
— Маша.
— Мария, значит. А по отчеству? — все-таки она была старше меня на несколько лет. Или просто так выглядела.
— Зовите просто Машей. Вы никуда не торопитесь?
— Нет. Я в отпуске.
— Замечательно как! И давно вы… это? Летаете?
— Как сказать… Не очень. С полчаса,
Она изумленно раскрыла глаза. Я рассказала, как на мосту меня ударило ветром. Она вздохнула.
— Стало быть, Секстильоныч все-таки помер. Мир праху…
— Кто-кто??
— Да волшебник он. На дне себе дом построил. Как раз под старым мостом. Не слышно там, говорит, шума городского. Лучше, говорит, в загрязненной воде буду жить, чем в грохоте. Давно болел уже, старый очень был, один из самых старых здесь, разве что Старик-из-Горы старше…
— Ну, и помер он, значит. А при чем тут я?
— А волшебник — или колдун, или ведьма — не может помереть своей смертью, пока не передаст свою волшебную силу человеку. Подходящему.
— Ага, значит, я теперь… Простите, а вы сами не…
— Нет.— Она снова вздохнула.— Муж мой, покойник, это правда — был. А дети… По наследству это не передается,
— Значит, если я вас правильно поняла, ведьмы, колдуны и волшебники существуют в действительности?
— Существуют. И полудницы. И навьи. Ты поди и не слыхала названий таких?
— Слыхала. У меня по фольклору в университете пятерка была.
— …И русалки, и домовые, и феи, и гномы, Каждый в своей стране.
— Тогда, может, и черти есть?
— Чертей не видала. И ангелов тоже. А ты что, в бога веришь? — она окончательно перешла на «ты».
— Нет, а это плохо, что не верю?
— Наоборот.
— И много у нас здесь всего… этого?
— Достаточно. Поистребили, конечно, многих, но пока хватает— приспособляются. Кикиморы вон все в города перебрались, а за ними и русалки тянутся… Да ведь не веришь ты мне, а?
— Трудно…
— Но ты же не удивилась, что летаешь!
— Ну, это можно объяснить. Левитация… Гравитация, Нарушение тяготения… Наука давно пытается…
— Ладно. Тебе легче. Образование высшее, небось?— Я кивнула.—-А у меня семь классов. Так что ты мне пригодишься ой как! Что еще можешь, кроме как летать?
— Не знаю, пока ничего не чувствую.
— Может, проявится еще…
— Вы мне лучше скажите… Если ваш муж умер, что ж он вам свою волшебную силу не передал?
Маша наклонила голову.
— Так ведь он не своей смертью умер,— тихо проговорила она.— Его убили. Ой, и зачем мы сюда из Тирасполя переехали!
— Убили?.. Кошмар какой!.. А милиция что же?
— Милиция тут ни при чем…— Успокоившись, она подвела меня к палисаднику, откуда был виден город.— Сейчас покажу. Смотри.
— Что ж я увижу-то?
Она протянула руку. Я с сомнением уставилась в этом направлении, но вдруг почувствовала, что зрение обострилось невероятно — начинала, видно, действовать моя волшебная сила. Дома и улицы проплывали перед глазами, словно снятые крупным планом. Не то, не то… Наконец словно ружейная мушка зачернела передо мной. Я увидела высокий дом с башней, опоясанный полукруглым балконом. На балконе среди множества оранжерейных цветов стояла красавица в атласном халате с надменным бледным лицом и уложенными в высокую прическу белокурыми волосами.
— Видишь?
— Вижу.
— А теперь ты увидишь все на самом деле!
Маша протянула мне короткую подзорную трубу. Я глянула в нее. Не было ни красавицы, ни балкона. Упершись сплющенным носом в грязное чердачное окно, на улицу выглядывала сморщенная старуха.
— От нее все наши беды,— сказала Маша.
— Прямо как у Гоголя,— заметила я, отворачиваясь.
— Какой еще Гоголь! — вскипела Маша.— Злодейка проклятая, всю жизнь мою она погубила! Хорошо, вокруг дома заклятье наложено, так ведь за ворота выйти нельзя, Витька в школу не ходит!
— Давайте подробнее, Мария. Эта особа — ведьма?
— Ведьма — мало сказать! Ведьмы разные бывают. Не обязательно злые. Ведьма — от слова «ведать», понимаешь? Все в том, как она свое веданье повернет. А эта Аделаида — самая настоящая злая колдунья и есть.
— Аделаида?
— Аделаида Ивановна Коровкина по паспорту.
— У нее и паспорт имеется?
— А как же! Без паспорта нынче нельзя. И главное, ни с какой стороны к ней не подъедешь. Одних прельщает, других обманывает, третьим самогонку продает. Как до войны пристрастилась гнать, так и теперь. Это людям. А которые не люди — она и с ними-то договориться сумела. Они ведь все давно здесь живут, с незапамятных времен, вот и привыкли. А Вася мой не захотел. Мы ведь в Тирасполе познакомились, я там на трикотажной фабрике работала, а он в парке ко мне подошел. Ну, перед свадьбой, правда, признался, кто он есть. Так ведь не диверсант какой! И не вор!.. И хорошо так жили…— Она протяжно вздохнула.— А потом заладил — переедем и переедем. На Волге, говорит, простор… Что мы, без простора не прожили бы? И получили простор… за забором.
— Выходит, при переезде у вашего мужа произошел конфликт с этой Коровкиной?
— Конфликт… Она сразу сюда, в самом своем раскрасивом виде, давай, мол, установим союз. А он — насквозь тебя вижу, ты все здесь гнетешь! Всегда Вася мой правду любил. А она — изведу, говорит, попомните меня!
— И извела?
— Извести его она не могла,— возразила Маша,— не было на это ее силы. И без дракона бы не обошлось.
— Извините, Мария, вы ничего не путаете? Какие могут быть драконы в нашей средней полосе? Ну, Змей Горыныч — куда ни шло…
— Какие тебе еще ГорЫнычи?! Их, знаешь, когда богатыри уничтожили? Трехголовые они, а которые и о семи башках, маневренности у них не было, так Вася объяснял. А дракон натуральный, с Тибета. Там китайцы как раз что-то взрывали, драконы на свет повылезли, вот она одного сюда и сманила. Он и сейчас здесь.
— Ну?.. И где же она его держит?
— В лесу, за аэродромом — там пыль, грохот, ничего не разберешь. И уж так хитро она это сделала, никто и не пронюхал до времени. Но Вася знал, что какого-то злодейства ждать надо. И в тот день, как чувствовал, когда уходил, заклятье наложил на дом и на сад… А сам…
— Не надо, Маша, если вам тяжело, не рассказывайте.
— Да чего уж там… Он ведь огнем палит, дракон-то, как огнемет. И не ждал его Вася… Теперь-то уж ничего, а тогда я… Совсем, думаю… Плакала, плакала и сознания лишилась… И было мне видение. Явился мне Старик-из-Горы. Он здесь самый старый, еще с неолита, никто уж и не помнит, как его по-настоящему зовут, а последние полтораста лет он и вовсе наружу не показывается. Я, конечно, его ни разу не видела, слышала только от Васи.
— И сразу поняла, что это он?
— А кому еще быть? Явился и сказал…— Она встала и серьезно, с чувством продекламировала:
Не вечны грозы,
утри же слезы.
И месть, и кара злодеев ждет.
Не дрейфь ты, Маша,
придет Наташа,
от гнусных гадов вас всех спасет!
— А Наташа — это, выходит, я?
— Да, три года я тебя дожидалась. Как водится. И ты должна избавить нас от дракона и от Адки.
Я застонала. Может быть, я сплю, ведь люди летают только во сне? Вирши-то какие идиотские: «Не дрейфь ты, Маша, придет Наташа…» Это ж надо такое отмочить! Я усиленно затрясла головой. Наваждение не исчезало. Маша сидела на табуретке и говорила:
— Она ведь что удумала, эта Адка! Извести нас всех решила любой ценой, кружит тут целыми днями. Ленка совсем дикая растет, Витьку читать-писать сама учу, а только какой из меня учитель?
— Да разве я против? Но как вот так-то? Голыми руками? Наверное, какой-нибудь меч-кладенец нужен или… чем там волшебники дерутся?
— Ничего такого тебе не положено,— сурово прервала она меня.— Ты должна действовать только своей волшебной силой. А она у тебя добрая, не для войны. Ты можешь только защищаться. Для этого тебе дано достаточно.
— Да ведь я ничего не умею! Что мне дано — не знаю!
— Узнаешь. Все познается опытным путем. Ты будешь овладевать своей силой, а она будет овладевать тобой. И по мере этого ты все дальше будешь отступать от своей нынешней природы, и тем меньше в тебе будет оставаться от человека.
Меня удивили книжные выражения в Машиных устах. Должно быть, она снова вещала со слов мужа
— Расскажи еще про Аделаиду,— попросила я. Почему-то гражданка Коровкина пугала меня больше, чем дракон.
— Поклонники к ней годят — директор завода, начальник строительства и еще один, который книжки пишет, и она ими знаешь как вертит! И много людям от этого вреда, потому как учит она их врать, воровать и выкручиваться. А они ей верят — она, если сути не разглядеть, видела, какая дама? Как в кино!
— Ну, это она перебарщивает. Так теперь уже и не принято — халат и перманент!
— Не знаю уж, что та ад принято — говорю, как есть. Погоду портит, каждый год по-новому. То засуха, то слякоть, то дождь с градом. Порчу наводить теперь труднее стало — медицина-то развивается, так она анонимки пишет… Канализацию засоряет. Вечно судится с кем-нибудь. Милиции, конечно, глаза шелковым халатом не завесишь, так она на жалость бьет — бедная, мол, старушка. Жадная — жуть. Целый день, бывает, в очередях стоит, мешками домой таскает, а там все гниет… Еще ночью в кошку обратится и на крыше орет, чтобы людям спать не давать. Злая она, на весь свет злая, и ничего в ней нет, кроме зла. Потому и живет так долго. Злые — они знаешь какие живучие?! Ну вот, а тебе должно ее изничтожить и злодейства прекратить.
— Какая-то сплошная феминизация,— пробормотала я, подперев щеку рукой.— Ты, я, Аделаида. Мужчины повымерли, остался один дракон. Видимо, и в сказочном мире происходят те же процессы, что и в настоящей жизни…
— И вечно она за всеми следит, подглядывает,— в запальчивости продолжала Маша.— С нас, можно сказать, глаз не спускает. И наверняка она уже пронюхала, что Секстильоныч помер, и сюда прибежит, чтобы тебя перехватить. К Секстильонычу-то она не совалась
— воды терпеть не может, особенно текучей…
— Кстати, о воде,— я выпрямилась.— Вы-то сами откуда воду берете? Водопровода, небось, нету?
— А нам и не надо. У нас колодец есть в огороде.
Я оглянулась по сторонам. Возле забора стоял белобрысый Витька и слушал наш разговор. Я поманила его.
— В чем дело знаешь, пацан? — Он молча кивнул. Веснушки на его носу побледнели.— Так вот, нужна помощь.
В последующие сорок минут я при участии старших детей произвела во дворе кое-какие действия. Затем Маша окликнула меня. Она прислонила к забору садовую лестницу и стояла на верхней ступеньке. Спрыгнув на землю, сказала:
— Влезь и посмотри.
Последовав ее примеру, я увидела, что от города к нашей горе пылит машина. Не было никаких сомнений, что враг приближался, Я распорядилась приоткрыть ворота, а как только выйду, запереть их покрепче. Заклятье заклятьем, а осторожность не помешает. Впрочем, никакого такого заклятья снаружи я не почувствовала. Села на заплесневевшую скамью у ворот, сорвала травинку и стала ее жевать.
Машина — синие «Жигули» — резво приближалась к подножию горы. Пару раз рыкнув, попыталась одолеть подъем, но съехала вниз — дорога, как было упомянуто, могла считаться таковой лишь номинально. Несколько минут в машине не наблюдалось признаков жизни, потом дверца распахнулась, из нее вылезла нога в ажурном чулке, а за ногой последовала знакомая мне красавица с огромной белокурой башней на голове и в платье, дорогом и нарядном, но уже лет десять как вышедшем из моды. Вынув из лаковой сумочки зеркало, она поправила прическу и решительно направилась ко мне. Не похоже было, чтобы она спешила, и тем не менее поднималась довольно быстро.
Я взглянула на небо. Оно темнело. Положим, просто наступал вечер, но все равно вид был зловещий. На душе стало тошновато. И ведь в стихах ничего не было сказано насчет того, останусь ли я в живых!
Опустив глаза, я обнаружила, что Аделаида в непринужденной позе стоит напротив меня.
— Добрый вечер,— очаровательно улыбаясь, сказала она.
— Привет.
— Видите ли, многоуважаемая,..— она слегка замялась. Похоже, она еще не выяснила, как меня зовут, и это было хорошо.— Видите ли, объяснить причины, по которым я рискнула обратиться к вам, довольно затруднительно, но если вы позволите.»
— Ну-ну,— подбодрила я ее.
— Это опасение за вас и вашу безопасность.
— С чего бы?
— Ну вот, я так и знала, что вы рассердитесь! Но, знаете, я по природе своей не переношу несправедливости…
— Да неужели?..
— Вас ещё мучают сомнения? Да, эта особа уже успела отравить ваш разум своими сплетнями. Но если бы вы могли заглянуть ко мне в душу, вы не увидели бы там ничего, кроме бескорыстия и доброжелательности…
— А это мы сейчас проверим,— пробормотала я. Мне уже осточертел этот разговор. Не выношу, когда меня искушают.— Витька, давай!
Из-за забора с орудийным свистом вылетела струя воды из шланга, присоединенного к колодцу, и ударила Аделаиде прямо в переносицу. Она завертелась волчком. Несколько мгновений в пенящейся воде ничего нельзя было разобрать. Когда же первый напор чуть схлынул, превращение уже совершилось. Шипя и брызгаясь, пиная камни ногами, старуха визжала:
— Безобразие! Хулиганство!.. Вам это не пройдет!
— А преследовать одинокую женщину — не хулиганство?— заорала я.— Лишать детей образования — не безобразие?!
Коровкина вложила два пальца в рот — блеснули железные зубы — и пронзительно засвистала. В этот момент окончательно стемнело, но мне удалось заметить, что снизу, оттуда, где стояла машина (ее там уже не было), к нам несется длинное помело ручкой вперед. Не успела я глазом моргнуть, как старуха вскочила на него верхом и, отряхиваясь от воды, с гиканьем понеслась в пространство. Упускать времени было нельзя. Я оттолкнулась от земли и рванула за нею. Визг и хохот слышались где-то в черной вышине, и я постаралась развить как можно большую скорость. Это мне удалось, но технически оснащенная старуха продолжала лидировать. Я пробивала плечом воздушные течения, ветер шумел в ушах. Больше всего я боялась налететь на самолет, тем более что продвигались мы в направлении аэродрома. Зачем она туда летит, я догадывалась, но не сворачивать же с дороги!
Собирались тучи. Мрак сгущался. Вдруг Коровкина, кувыркаясь на лету, сиганула вниз, точно черная комета. Не в состоянии уследить за всеми ее штучками, я на бреющем последовала в том же направлении. Под ногами замелькали острые верхушки елей. Ну, если она рассчитывала, что я напорюсь… Послышался раскат грома. Лохматые тучи толпились. Вихрь прошел над деревьями, они зашелестели, трепеща. В глубине чащи раздался страшный шум и треск. Видимо, несколько стволов упало. Пропавшая было Аделаида взмыла свечой вверх.
Внезапно над деревьями выросла круглая, как бочонок, голова на длинной прямой шее. Голова медленно поворачивалась в мою сторону. Кожа на ней была черная и скользкая, а ушей не было. Белесые глаза смотрели без выражения.
— Куси, куси ее, Феденька! — завизжала Аделаида из-за туч.
— Выжечь каленым железом,— неприятным голосом сказал дракон. Рожа у него была тупая, будто не с Тибета он явился, а прямо из ближайшей подворотни. Свалив еще с десяток елей, он поднялся на ноги. Раскрыл пасть… В детстве мне нередко приходилось драться, и у меня выработалась неплохая реакция. Прежде чем полыхнул огонь, меня снесло на десяток метров в сторону. Тогда он вздохнул, расправил с треском перепончатые крылья и сказал: .
— Решительный бросок к победе.
Летел он тяжело и изрыгал пламя с короткими промежутками. Я — вытянув руки по швам, носом вперед — пыталась оторваться, но из-за огня приходилось вилять. В небесах громыхало. Какое счастье, что — ночь и в городе спят! Мысли у меня путались, и я никак не могла сообразить, что предпринять. Единственно знакомый мне способ борьбы с драконами состоял в отсечении головы, но у меня под рукой не было ни одного колющего или рубящего предмета. Какое там — бороться!.. Самой бы ноги унести… Язык огня раскатывался по небу все дальше, и мне показалось, что мои прорезиненные подошвы начали плавиться. Внизу спасительно блеснула река. Спикировав, я прошлепала подошвами по воде, и тут меня осенило. Моя сила, моя волшебная сила! Сила — но хватит ли ее? Дракон тыкался башкой по небу, ища меня.
— Догнать и перегнать,— сказал он сверху.— Искоренить до основания.
Развернуть течение, поднять реку с ее исконного русла — задача для нашего времени, может быть, и привычная, но для начинающего волшебника почти невыполнимая, особенно если эта река — Волга. Но вода и огонь— извечные враги и, вероятно, поэтому река меня послушалась. Она вздыбилась и прошла надо мной, как арка, образовав шатер со стенами многометровой толщины. А чтобы он не обрушился, я, стоя на песчаном дне, поддерживала его, подперев руками.
Дракон, обнаружив, что река вспучилась, заметил-таки меня на дне и сразу выдал целый ливень огня. Находясь вне пределов досягаемости, я все же боялась, что река загорится. Однако процент нефтяных отходов, спускаемых в воду, видимо, оказался не настолько высок. Огонь зашипел и погас. Тогда дракон сменил позицию, плюхнулся на берег и попытался поджечь реку оттуда. Он дышал огнем, чихал молниями, вода уже порядочно нагрелась, но гореть не желала. Прошло не менее часа, и дракон начал уставать. По шее его бегал кадык, лапы скребли землю. Вместо огня из его пасти клубился белый пар, потом прекратился и он. Очевидно, дракон перерасходовал энергию, и запасы огня исчерпались. И все же он не уходил. Лег на брюхо и сложил крылья. Тогда я вернула реку на место и вышла на берег. Руки ныли в плечах.
Падая, река обдала берега бесчисленными брызгами, и дракон дернулся,— похоже, он не любил воды, как и его хозяйка. Увидев меня, он заворочался и прошипел, как испорченная пластинка:
— Согласно присутствию вышеозначенного объекта и отсутствию противоречащих данных приступаем к выполнению…
— А зачем? — спросила я.
От неожиданности он перестал ворочаться. Пасть его осталась открытой.
— Зачем? — повторила я.— Смысл какой?
— В срок и без потерь…— пробормотал он.
— Своими словами! — потребовала я.
Веки его захлопнулись. Звук был такой, словно упали шторы. Он опустил голову, и я заметила, что из черного он постепенно становится белым. Видно было, что это состояние для него мучительно.
— Думай, думай! — безжалостно продолжала я.
Непосильное напряжение сковало все его тело. Оцепенев, он серел все больше и больше. Вдруг зигзагообразная морщина пробежала по его лбу, перебралась через затылок, превратившись в трещину, другие трещины обрисовались на спине, лапах, сетью покрыли крылья, и через несколько минут окаменевший дракон с сухим грохотом развалился, оставив посла себя россыпь серых гранитных валунов.
С хохотом я подпрыгнула и проделала в воздухе тройное сальто. Вот это да! Знай наших! Я была рада, но в глубине души меня ничто уже по-настоящему не удивляло — ни поднятая руками Волга, ни неожиданная победа над драконом.
Взмыв еще выше, я в последний раз перевернулась, так что тучи оказались у меня под ногами, а перед глазами — тускло блестящая поверхность реки и покрытый темной тенью город вдали. Снова прогрохотал гром, но его заглушил пронзительный вопль. Со свистом разрывая слои атмосферы, сверху падала Коровкина, крепко оседлав метлу, с прутьев которой срывались электрические заряды.
— Издевательство! — вопила Аделаида.— Над пожилой женщиной! Я найду управу! Не потерплю!..
В мятежном свете зарниц ее физиономия выглядела еще противнее. Под носом топорщилась жесткая щетина, на губах каким-то чудом сохранилась помада. Бабка из очереди.
— Ишь ты, чего себе позволяют! — надрывалась она.
«Неужели это и есть облик вселенского зла?» — подумала я. И какой-то голос внутри меня тут же ответил: «Да, это один из его обликов. Зло по своей природе скучно…» Однако рассуждать было некогда. Я еле успела увернуться от ее наскока. Как действовать дальше, было пока не ясно. И что она мне может сделать — метлой разве треснуть? Нет, это не серьезно…
Я взлетела к тучам. Там должна была быть непроглядная темь, но оказалось светло от молний. Почему же нет дождя? Свистопляска с молниями длится с самого вечера, и хоть бы капля упала!.. Ах, да. Ведь это же здешние молнии, наверняка Коровкина их со всех окрестных гроз пригнала в расчете, что меня пристукнет, а я тут распорхалась!.. Пришлось раздвинуть ближайшие тучи руками и прорываться наверх. Адка снизу прокричала что-то, на секунду я ее потеряла из виду, а затем она снова явилась на своей метле, в каждой руке — о, Зевс-громовержец! — сжимая по молнии. Молнии дергались, и дергалось лицо Коровкиной, должно быть, они были горячими, и прутья метлы трещали, и она целилась в меня. Мне нечем было загородиться, а она мгновенно набрала нужную высоту и метнула их, а у меня по-прежнему ничего не было под руками, кроме воздуха, и тогда я загребла этот воздух, и тяжелая уплотнившаяся волна встала передо мной. О, как тяжел был этот воздух, тяжел и плотен, никакая броня не смогла бы сравниться с ним! Молнии ударили, срикошетили и полетели вниз, слившись по дороге в одну. Раздался страшный вой, от которого у меня желудок прилип к позвоночнику. Небо пронзила воронка, захватившая тучи, ветер, молнии, затянувшая и меня, и я, растерявшись, ничего не соображая, падала, крутясь, вниз — а может быть, вверх — не было ни верха, ни низа в этом клубке стихий…
Я пришла в себя среди развалин розового домика на горе. Прямо под ногами у меня дымилась черная яма, возле нее валялась сломанная палка от метлы. Ну да, отраженные’ молнии поразили ту, которая их послала. Я ведь могла только защищаться — больше ничего. Но что выходит: силы, данные для защиты,— гораздо больше сил для нападения?
Маша с детьми деловито вязали узлы. Потеря крова не повергла их в отчаяние. Ворота были распахнуты настежь. Они одни уцелели здесь полностью, когда мы сверзились с неба,— видно, заклятье все еще работало.
— Хороший был дом,— сказала я.
Маша, не отрываясь от работы, кивнула. Я засунула руку в карман куртки. Ключ, конечно, вылетел. Опять придется лезть в окно.
Маша надела на Витьку рюкзак, два связанных узла перекинула через плечо.
— Постой, а я?
— Тебе туда нельзя. Ты теперь не человек,— спокойно сказала она и быстро зашагала вниз, к городу. Дети еле поспевали за нею.
Спотыкаясь о разбитые кирпичи, я подошла к краю обрыва. Наползавший с реки туман плавал у моих ног, и я была совсем одна на вершине горы.
— Эй, вы, ведьмы, колдуны, лешие, водяные и кто там еще есть! Заберите назад свою волшебную силу — не хочу я ее! Дайте мне силу, дайте разум, дайте талант быть среди людей человеком…
