БОРИС И ИРАКЛИЙ
«Неужели я кого-то пущу впереди себя». Эти слова, которые он. Боря Иванов, впервые прошептал в восемь лет, сопровождали его потом всю жизнь. С момента, когда он ощутил себя среди узких душных, улочек Тбилиси, с жестоких игр сверстников во дворах Авлабара. Района, где живет более пятнадцати национальностей и где каждый мальчишка знает как минимум три языка.
Фамилией «Ивановы» его предки, ассирийцы, были обязаны казаку, выдававшему в конце прошлого века паспорт приехавшему на Кавказ прадеду. Прадед повторил свою фамилию трижды, но казаку сочетание «Бит-Иоаннес» показалось слишком мудреным. Спросив: «Это по-нашему Иван, что ли?» и не дождавшись ответа, казак, махнув рукой, записал: «Иванов». Прадед, конечно же, русского тогда еще не понимал. Так и появились в Тбилиси, в районе Авлабара, по сегодняшнему в районе имени 26-ти бакинских комиссаров, ассирийцы Ивановы.
В Авлабаре вообще не принято уступать. Он же, Боря Иванов, не мог уступить никогда. За это его били. Били жестоко, в кровь, обычно по нескольку человек — повалив и по уличному обычаю норовя попасть ногами под дых или в лицо. Били в восемь, в десять, в одиннадцать лет. В двенадцать его избила компания шестнадцатилетних — за то, что он плюнул в лицо их вожаку по кличке Нюс. У Бори отобрали деньги, которые мать дала ему на кино, и потом, взяв за руки, пытались заставить поклониться Нюсу. Он сделал вид, что сейчас поклонится, вот-вот — и когда лицо Нюса приблизилось, залепил ему слюной гл аза . В тот раз ему казалось, что его били бесконечно долго. Наконец его оставили — харкающего кровью, бессильно-вялого, почти мертвого. Несколько часов он просидел, скрючившись, около забора. Домой он приполз ночью и на все вопросы матери только кашлял, выплевывая сукровицу.
После этого он записался в секцию бокса. Два года, проходя в школу и из школы, он избегал мест, где мог бы встретить Нюса или кого-то из его компании. На третий год, когда он заработал свой первый юношеский разряд, он решил, что может ходить в школу обычной дорогой. И вскоре встретил Нюса. Впрочем, он знал, что рано или поздно все равно его встретит. Нюс стоял с двумя приятелями, Борис же был один.
Драка была короткой. Один из товарищей Нюса, с ходу получив крюк в челюсть, уполз вдоль забора. Второй был нокаутирован с третьего удара. Нюсу же, который несколько раз поднимался и лез на кулаки, Борис заплатил сполна.
Но эту стычку с Нюсом еще нельзя было назвать даже возмужанием.
Возмужание, как и полагается, прошло все этапы, которые неизбежно сопровождают превращение подростка в мужчину — здесь, в Тбилиси, в Авлабаре. Он был пятым ребенком в семье рабочего нефтебазы. В четырнадцать он уже должен был сам зарабатывать себе на хлеб. Сначала пошел грузчиком на механический завод, потом там же стал давильщиком. Потом научился курить — чтобы суметь бросить. Пить — чтобы потом уже не брать в рот ни капли. И, конечно, с тринадцати именно здесь, в Авлабаре, он смог подробно изучить все карточные игры, от «секи» и «деберца» до преферанса и покера. В четырнадцать знакомый цыган научил его запоминать рубашки карт, и ему показалось, что в карточной игре он достиг совершенства. Иногда он даже обыгрывал самого Ираклия Кутателадзе, своего лучшего друга. Но в пятнадцать, так же как и Ираклий, пройдя неизбежный этап карточного запоя, он внезапно охладел совершенно к картам. В восемнадцать Борис Иванов поступил на шоферские курсы, в двадцать один, после армии, стал милиционером-стажером.
В милицию он пошел не из каких-то высоких побуждений. Может быть, высокие побуждения появились потом, сначала же он просто искал работу, которая бы ему понравилась. Он умел водить машину, умел стрелять, был кандидатом в мастера по боксу. Рано или поздно кто-то наверняка должен был посоветовать ему пойти в милицию. Первый такой совет он услышал от своего тренера. Так он пришел в городское УВД.
Начал он с того, что в составе специальной группы из трех человек ходил по Тбилиси и ловил карманников. Именно в это время Борис снова, по-настоящему, сблизился со своим бывшим одноклассником, Ираклием Кутателадзе.
Вообще об Ираклии Кутателадзе следует рассказать особо. Ираклий был из тех, про которых уже с первого класса говорят: «У мальчика светлая голова». Ираклий Кутателадзе обладал потрясающей памятью и во время учебы все схватывал на лету. Но Ираклия отличала еще и врожденная целеустремленность, и если уж он за. что-то брался, то не останавливался, пока не достигал максимального результата. Во втором классе восьмилетний Ираклий увлекся шахматами — и к пятому стал кандидатом в мастера. Ираклий был гордостью школы, выступал на первенстве Тбилиси среди взрослых, и вся школа, в том числе и его ближайший друг Боря Иванов, ездили «болеть» за своего соученика. Но, хотя Борис и Ираклий дружили с первого класса, к седьмому их пути стали медленно, но неуклонно расходиться. Борис пошел работать и теперь уже занимался в вечерней школе, Ираклий продолжал учиться в старой, готовясь к поступлению в вуз. Временами Борис, конечно, урывал время, чтобы заскочить к Ираклию, взять какую-нибудь книгу, поговорить с его отцом, батоно Ясоном, доцентом университета. Борис работал водителем самосвала и готовился уйти в армию, когда Ираклий выбрал не такой уж престижный пищевой факультет Тбилисского политехнического института, поступить в который ему ничего не стоило. Все экзамены Кутателадзе сдал на пятерки. Но тем самым он отказался от блестящей карьеры «грузинского Ландау», которую ему пророчили окружающие. Ни у кого не было сомнений, что Ираклий Кутателадзе будет поступать, как минимум, на математический в МГУ или в МИФИ. Уже вернувшись из армии и поступив в милицию, Борис Иванов не раз слышал от многих: «Испугался Ираклий, не поехал в Москву. А зря. С его головой он прошел бы в любой вуз». Но Борис знал — Ираклий, конечно же, не испугался. Он хорошо знал семью своего друга, не раз прислушивался к тому, что говорил батоно Ясон. Увы — как часто наставления старшего Кутателадзе казались ему скучными, далекими от жизни, никому не нужными. Только гораздо позже он понял: в семье Кутателадзе нашла прочный приют старая, как мир, идея, всегда жившая и живущая во многих грузинских интеллигентных семьях. Она была проста: способный молодой человек должен идти не туда, где будет лучше карьера, а туда, где он сейчас нужнее обществу. Впрочем, неизвестно, был ли Ираклий нужней всего именно в мясо-молочной промышленности. Но раз он пошел на пищевой факультет в политехнический институт, значит, он так решил. И спорить с ним, Борис это знал, было уже бессмысленно.
Потом, когда Ираклий Кутателадзе окончил институт с отличием и получил направление в Москву, в аспирантуру Тимирязевской академии, их пути как будто бы разошлись окончательно. Борис Иванов продолжал работать в Тбилиси и в конце концов стал заместителем начальника РОВД. Но вот — все это пронеслось, как сон. Пронеслось, и самого Бориса Иванова, уже майора милиции, выпускника Академии МВД, тоже перевели в Москву.
Борис Иванов стал старшим оперуполномоченным ГУУР МВД СССР. Это считалось повышением. Предполагалось, что здесь, в Москве, может пригодиться все, чему он научился в Тбилиси. Он, например, считал, что все это могло пригодиться и в самом Тбилиси. Но начальство решило, что здесь он нужнее.
Странно — но с Ираклием Кутателадзе, который давно уже жил в Москве с женой Мананой и сыном Дато, Борис Иванов встречался после переезда в Москву довольно редко. Впрочем, в самой их дружбе ничего, конечно же, не изменилось. Просто обстоятельства не давали им встречаться чаще, чем раз в месяц. Сначала Иванову надо было устроиться вместе с семьей — женой Лилей и трехлетним Геной. Нелегкой была и новая работа, на которой приходилось засиживаться до ночи и часто работать без выходных. Потом вдруг грянул гром: Лиля, не выдержав жизни в Москве, уехала внезапно вместе с сыном в Тбилиси. Сейчас, когда после переезда Иванова в Москву прошло пять лет, Ираклий Кутателадзе успел уже стать директором мясокомбината.
КАБИНЕТ ПРОХОРОВА
Иванов следил, как Прохоров, следователь прокуратуры по особо важным делам, просматривает одну из папок следственного дела. Вот уже неделю они ежедневно встречаются в этом кабинете. Собственно, пошел уже девятый день с тех пор как убийство Садовникова свело их вместе. Обычно они встречаются вечером, к концу рабочего дня. Разглядывая собственное отражение в оконном стекле, Иванов усмехнулся — плохо. Когда у следователя и оперативника все идет хорошо, такие встречи ни к чему. Если все идет хорошо, достаточно телефонного звонка. К собственному отражению Иванов привык и считал его обычным, невыдающимся. Но в Москве, где он работал пятый год, он каждый раз разглядывал себя с досадой. Слиться, потеряться среди других в столице с такой внешностью трудно. Черные волосы, черные густые брови, нос «крючочком», резко очерченные губы, ямочка на подбородке. Ко всему этому общий оливковый подсвет лица и темно-карие, выпукло обозначенные глаза. Типичный «гость с юга».
Перед тем как приехать к Прохорову, Иванов два часа потратил на изучение сводок по преступлениям, совершенным в Москве за последние несколько суток. Этим — с тех пор как в их поле зрения попал убийца Садовникова, условно именуемый «Кавказцем» — он вместе со своей группой занимался теперь ежедневно. Втроем они не только просматривали сводки, но и звонили на места, в районные и транспортные управления и отделения. Вместе они, то есть он, Линяев и Хорин, буквально «прочесывали» все случаи или попытки разбойного нападения с применением огнестрельного оружия. Их интересовали лица высокого роста с «южной» или «кавказской» внешностью, около тридцати лет. И каждый раз выяснялось, что след ложный.
На секунду Прохоров, читающий дело, поднял глаза:
— Борис Эрнестович, подождете? Сейчас закончу, и поговорим насчет этого Нижарадзе? Хорошо?
— Конечно. Дочитывайте, Леонид Георгиевич, делать ведь все равно нечего.
— Угу. Я минутку.— Прохоров снова уткнулся в папку. Иванов принялся рассматривать снежинки, летящие за окном. Подумал: Нижарадзе. В море любых кавказских фамилий он всегда чувствовал себя привычнее. Вроде бы он знал одного делового Нижарадзе, по кличке «Кудюм». Насколько он помнит, «Кудюм» занимался мошенничеством. Если этот Нижарадзе из «Алтая» и есть «Кудюм», что вполне допустимо, ибо кавказцы останавливаются в «Алтае» довольно часто — вряд ли след приведет к чему-нибудь. Фармазонщик «Кудюм» никогда не пойдет на убийство. Если же он абхазец из Гудауты, то и воровать никогда не будет. Так и остановится навсегда на своем «фармазоне». У абхазцев воровство считается последним делом. Да и не верит он в такие «находки». Возникла же фамилия Нижарадзе так: вчера, на шестой день организованной Прохоровым проверки московских гостиниц, было обнаружено, что в день убийства Садовникова из гостиницы «Алтай» выписался некто Гурам Джансугович Н ижарадзе, житель Гудауты. По показаниям персонала, у этого Нижарадзе был белый пуховый спортивный костюм. В этом костюме его видели несколько человек. Белый пуховый костюм, фамилия… Нет, всего этого мало. Но какой-никакой — все же след. Иванов с легкой досадой подумал о том, почему именно его назначили начальником опергруппы. Потому что он из Тбилиси? Когда к месту происшествия подъехала оперативная машина, Садовников еще жил. И в «скорой помощи» по дороге в больницу успел сказать: «Кажется… он с Кавказа». Это были последние слова. Довезти до больницы Садовникова не успели, он так и умер в машине. Свидетельницы также показали, что нападавший был «высоким человеком лет тридцати восточной наружности». Нижарадзе… Хорошо, допустим, этот Нижарадзе и есть «Кудюм» — ну и что? Его видели только работники гостиницы «Алтай». Вряд ли они его запомнили. Но если и запомнили — фамилия «Нижарадзе» еще не означает, что у человека восточная наружность. Светловолосый человек с голубыми глазами тоже может носить фамилию Нижарадзе. Белый костюм… Ну да, это как раз и есть — крохотный след. Которого раньше не было. Может, этот след приведет к чему-то. А может — нет.
Согласно заключению судмедэкспертизы, по голове Садовникова было нанесено семь ударов «тяжелым металлическим предметом». Иванов уже много раз прикидывал, что бы это могло быть. Скорее всего это был короткий стальной прут с приделанной для удобства рукояткой: убивал Садовникова человек опытный и сильный. «Кавказцу» было важно сразу же нанести оглушающий удар. И потом уже добить жертву. По вытоптанной почве, поломанным кустам и найденному на месте схватки синему пластмассовому замку от застежки «молния», наверняка сорванному с белой пуховой куртки — Садовников сопротивлялся до последнего. Героически. Ну да, почему бы и нет. Строго говоря, Садовников и умер, как герой. Судя по всему, роковым оказался самый первый удар, нанесенный неожиданно — в момент, когда инспектор, остановившись рядом с «Кавказцем», стал вглядываться вниз, куда показывал «человек в белом пуховом костюме». Сейчас трудно предположить, как сопротивлялся Садовников после этого первого удара — уже оглушенный и истекающий кровью. Может быть, сначала он пытался достать пистолет? Или, понимая, что выхватить оружие уже не сможет, схватился врукопашную? Неясно. Ясно лишь, что «Кавказец» продолжал бить Садовникова прутом по голове, нанеся вслед за первым еще шесть безжалостных смертельных ударов.
Прохоров кончил читать и отложил папку.
— Борис Эрнестович, я вижу, вы в этого Нижарадзе не очень-то верите?
С виду Прохоров — сама простота. Но Иванов давно понял: Прохоров лишь с виду кажется простым. В действительности он достаточно сложен. И — ничего не говорит зря.
— Почему, Леонид Георгиевич. Верю. Вообще — какая работа проведена там, в гостинице?
— Я настоял, чтобы туда выехала опергруппа. Номер осмотрен прокурором-криминалистом. Помимо этого, проведен подробный опрос персонала.
— Ну и опрос что-нибудь дал?
— Если вы о материальных следах… Их выявить пока не удалось. Правда, неопрошенные свидетели еще остались. Дежурство в гостинице сменное. Да и вообще…— Прохоров помедлил.— Вообще, «землю рыть» пока рано. До ответа из «ИЦ».
Смысл этих слов Иванов отлично понял. Одно дело, если они установят, что проживающий в «Алтае» Нижарадзе ни разу не был судим. Значит, отпечатков его пальцев в «ИЦ» нет. И совсем другое — если попавший в их поле зрения ранее был осужден.
— Понимаю.
— Насчет же этого Нижарадзе…— Прохоров явно хотел еще раз все взвесить.— Я все-таки верю, что там есть что-то путное.
Иванову было ясно — Прохорова заинтересовал пункт остановки. То, что Нижарадзе остановился именно в гостинице «Алтай». Три известных в Москве останкинских гостиницы, «Заря», «Восход» и «Алтай», считаются устаревшими, мало комфортабельными. Но именно в этих окраинных гостиницах любят останавливаться «деловые» с юга. Те, кому есть смысл не обращать на себя внимания.
— Вы имеете в виду… то, что он остановился в «Алтае»?
— Именно. Что касается запроса в «ИЦ», я его сделал по телефону. Может, сегодня даже ответят. Подождете? Или… вас дома ждут?
Они с первого дня совместной работы обменялись домашними телефонами и практически каждый день звонили друг другу. Иванов хорошо знал голоса домашних Прохорова — жены Аллы и сына Егора. Прохоров, попадая каждый раз при звонке домой только на Иванова, мог, конечно, догадаться, что тот живет один. Сейчас Иванову даже показалось, что Прохоров не спрашивал раньше о его домашних делах не просто так. Во всяком случае, теперь он знал точно: в Прохорове очень сильно развита некая внутренняя деликатность. Но даже сейчас, заданный вскользь, мельком, вопрос о «доме» был Иванову неприятен. Он ответил, глядя в окно:
— Да у меня… найдутся дела. Я еще подъеду к концу работы.
— Ну, а я тут еще посижу. Я вообще, вы же знаете, сижу долго. Так что смело подъезжайте.
— Хорошо.— Иванов вышел. Еще неизвестно, что лучше — прямота или вот такая, как у Прохорова, деликатность. На улице стемнело, уже горели фонари. Впереди светились окна комиссионного магазина, рядом Несколько молодых людей стояли у входа в кафетерий. Иванов остановился у своей светло-голубой «Нивы». Достал ключ, открыл дверцу. Прохорову он наврал — никаких дел у него сейчас не было. И ехать некуда. Разве что — к Ираклию. Попозже. А что? Пожалуй, сегодня действительно можно будет съездить на Тимирязевку. Он давно там не был. Все-таки хоть какая-то, но иллюзия домашнего уюта. Ему там всегда рады. И не нужно заранее звонить, можно без звонка. Если бы его ждали дома. Если бы… Лиля с трехлетним Геной в Тбилиси — уже полгода. Он до сих пор помнит эту ее фразу, с которой он сорвался. «Борис, знаешь, кажется — переезд в Москву не для меня. И этот город не для меня».— «О чем же ты думала, прожив здесь пять лет?» — «Ну — так…» Он помнит, как после этого закричал на нее. И — как она побледнела. Но ведь он обязан был так поступить. Он, мужчина. Обязан. Видите ли, здесь, в Москве, она жить не захотела. Да, он кричал на нее: «Ты будешь здесь жить! Будешь! Слышишь — будешь! А не хочешь — убирайся! Я не держу».
Он сел в машину. После того, как он накричал на нее, Ли ля жить здесь не захотела, хотя между ними, лично между ними, как будто ничего не произошло. Даже после того, как Лиля уехала, он знал — она не хочет и не будет с ним разводиться. Она уехала, потому что ,он просто ее выгнал. Может быть, теперь уже она не вернется. Не вернется? Нет, конечно же, она в конце концов вернется. Куда ей деться, не может же она продолжать жить в Тбилиси — одна, с ребенком, без него.
Машину Иванов остановил недалеко от злополучного перекрестка. Впереди был виден «стакан» ГАИ, в котором сейчас сидел кто-то из инспекторов. За будкой зеленели купола крохотной церквушки Ивана-Воителя, еще дальше тянулась длинная ограда смотровой площадки. «Кавказец», судя по всему, сначала стоял где-то там, у церкви. Выжидая, пока Садовников заступит на пост. Может быть, за церковью. Если бы понять, зачем именно сейчас, именно в эти дни «Кавказцу» понадобилось срочно добывать пистолет. Налет? Ограбление? Или — можно допустить — оружие понадобилось для защиты от кого-то. Нет, для защиты вряд ли. При таком способе добывания оружия это не тот человек. Не тот, которому кто-то осмелился бы угрожать. Что-нибудь посложнее. Допустим, вооруженный шантаж? Вымогательство крупных сумм у «деловых», так называемый разгон? Может быть. Или, скажем, нападение на сберкассу? Неизвестно. Что гадать. Мало ли что еще. Конечно, все зависит от того, новичок этот «Кавказец» или рецидивист. Был ли он ранее судим, отбывал ли наказание. О том, что убийца был опытным, говорит только дерзость нападения — и все.
Фотографии жителей Москвы, ранее судимых и похожих по описанию на «Кавказца», были показаны свидетелям, но никто опознан не был. Значит, совсем не исключено, что это был новичок.
Вздохнув, Иванов сосредоточил внимание на асфальтовой мостовой. Снег, падающий на подмерзший сухой асфальт, сейчас будто сам собой собирался в бледные вращающиеся спирали. Покрутившись, спирали скатывались вниз, На подернутую первым ледком Москву-реку. Нет, все-таки ему хочется знать хотя бы что-то об этом Н ижарадзе. Человеке в белом пуховом спортивном костюме, выехавшем из гостиницы сразу после происшествия. Кудюм, Кудюм… Хорошо, допустим, в «Алтае» жил Кудюм, и что? Конечно, о том, что этот Нижарадзе родом из Гудауты, они уже знают. Насколько он помнит, Кудюм тоже имел какое-то отношение к Гудауте. Но Кудюм — и убийство? С таким, как Кудюм, Садовников наверняка бы справился. Внимание Прохорова к этому Нижарадзе из гостиницы «Алтай» привлек белый пуховый костюм. Но сам-то Иванов отлично знает: таких белых костюмов, импортных, в Грузии десятки, если Не сотни. На убийце был костюм фирмы «Карху» — это они определили по оторванному синему замочку от застежки «молния». Ну и что — «Карху»? Тбилиси завален финскими костюмами.
Он сидел, вглядываясь в расплывающийся над Ленинскими горами вечерний полумрак. Народу на смотровой площадке довольно много, человек около двадцати. Он уже не раз приезжал сюда. Приезжал и стоял вот так, пытаясь представить, что же произошло здесь неделю назад. Хорошо, он попробует еще раз вникнуть в последнее утро инспектора ГАИ Виктора Садовникова.
Неделю назад, выслушав в полвосьмого утра вместе со всеми сводку — перечень дорожных происшествий за последние сутки, номера угнанных машин и описания особо опасных преступлений,— тридцатилетний инспектор ГАИ Виктор Садовников сел в стоящий у дверей отделения «Уазик». Через пятнадцать минут он уже выходил у своего поста — здесь, у стеклянной будки на Ленинских горах. Место, по московским понятиям, малооживленное, особенно в утреннее февральское дежурство. Впадение Мичуринского проспекта в улицу Косыгина. Перекресток считается нетрудным. Можно предположить: тогда, неделю назад, в воскресное утро, этот перекресток вообще выглядел пустынным. Дальше… Дальше — скорей всего, Садовников, убедившись, что знаки на перекрестке в порядке, поднялся по лесенке в стеклянную будку. Отомкнул ключом дверь, уселся на табурет, снял замок с панели управления. Садовников был мастером спорта по самбо, человеком, любящим жизнь, свою молодую жену и двоих детей. Впрочем, можно допустить, Садовников в то утро не испытывал восторга в связи с предстоящим дежурством. По показаниям товарищей, инспектор был человеком действия. Здесь же, в стеклянной будке, не всегда удается по-настоящему и повернуться. Что же дальше? Дальше ясно — Садовников щелкнул тумблером автоматической регулировки светофора. Кажется, именно с этого момента все пошло так, как рассчитал «Кавказец». Пожалуй, о том, что провод, соединяющий светофор с пультом, был заранее перерублен, Садовников, конечно, не догадывался. Он увидел всего-навсего, что светофор «на черном». То есть не подает признаков жизни. И все. Картина в жизни инспектора ГАИ обычная. Конечно же, с Садовниковым такое случалось и раньше. Звонок Садовникова о неисправности был зафиксирован в семь пятьдесят утра. Примерно в это же время свидетели видели на перекрестке стоявшего и ходившего милиционера. Садовников вынужден был спуститься на мостовую, чтобы регулировать движение вручную. Именно этого и добивался убийца, заранее повредив провод. Садовников ходил здесь, недалеко от края этого обрыва, ведущего вниз, к Москве-реке. Именно здесь, где-то около десяти — пятнадцати минут девятого, инспектор и увидел «Кавказца». Высокого человека «южного», «восточного» или « кавказского» типа с темными усами, в белой пуховой спортивной куртке и таких же белых спортивных брюках. Человек стоял на краю обрыва и показывал руками вниз: мол, смотрите, товарищ милиционер, что происходит, подойдите сюда! По крайней мере, именно так восприняла жесты «Кавказца» свидетельница Свирская, гулявшая в это время недалеко от смотровой площадки. Садовников, увидев эти жесты, сделал то, что сделал бы на его месте любой другой постовой: подошел, встал рядом и посмотрел туда, куда показывал «Кавказец». Именно в этот момент, по показаниям свидетельниц, человек в белой куртке «махнул рукой». Свидетельницы сначали подумали, что этим жестом он хотел что-то объяснить милиционеру. После этого, по показаниям свидетельниц, оба, нападавший и Садовников, скрылись из вида. Женщины, конечно, не имели понятия, что в эти минуты в нескольких метрах от них убивают человека. Для него же, Иванова, слова «махнул рукой» с самого начала имели определенный, простой и ясный смысл: «Кавказец» успел ударить первым. Прутом. Или каким-то другим металлическим предметом, приспособленным для такого удара. Дальше — завязалась схватка. Оба, сцепившись, поневоле сползли по обрыву вниз. Ясно — тяжело раненный первым ударом, Садовников наверняка уже «поплыл». Женщины же в это время видели лишь пустой край обрыва. Только через несколько минут одна из свидетельниц, Нефедова, догадалась подойти к краю обрыва и посмотрела вниз. Потом наступило то, что и должно было произойти: увидев истекающего кровью, потерявшего сознание Садовникова, Нефедова истошно закрич ала: ‘«Помогите! Скорей, на помощь! Человека убили! Помогите!» Нефедова продолжала это выкрикивать, даже когда к ней подбежали еще три жеищины. Некоторое время, застыв от ужаса, они разглядывали умиравшего Садовникова. Находясь в шоке, никто из них не догадался, что телефон, по которому можно вызвать и милицию, и «скорую», рядом, в будке. Может быть, в тот момент Садовникова еще можно было спасти. Но две свидетельницы, Фелицина и Костюкова, оставшись у места происшесхвия, стали призывать криками на помощь. Пустая трата времени — хотя в конце концов эти крики привлекли к краю обрыва нескольких прохожих. Свирская и Нефедова побежали искать телефон-автомат. Это отняло еще несколько минут — ближайшая будка находилась далеко, метрах в двухстах на Мичуринском проспекте. Пока женщины ее нашли, пока дозвонились в милицию, пока приехала оперативная группа и «скорая помощь», «Кавказца», конечно же, давно простыл след. Садовников терял последние остатки крови. Все попытки спасти его потом, когда приехали опергруппа и «скорая помощь», были практически бесполезны.
Старший опергруппы, отправив Садовникова на «скорой» и отметив, что у раненого отсутствует личное оружие, тут же провел опрос свидетелей. Выяснил приметы преступника, передал их дежурному по городу. Все говорило о том, что убийство совершено из-за пистолета.
Выждав, когда на перекрестке зажжется зеленый, Иванов поехал назад, в следственную часть прокуратуры.
