1965 год… Рассказываю приятельнице о «Поэме без героя» Анны Ахматовой, и вдруг ее младший брат, не вступая в разговор, а как бы «про себя», произносит шесть стихотворных строк. Ошибиться нельзя: они принадлежат Ахматовой и по всем признакам из той же поэмы, но я их не знаю. Спрашиваю, где напечатаны, и слышу совсем удивительное: «А они не напечатаны. Их переписали из альбома Анны Ахматовой».
Пытаюсь узнать, кому принадлежит альбом. Оказывается, молодой пианистке Ие Сергеевне. Имя редкое, а вот фамилии никто не знает.
Как-то, уже после смерти Анны Ахматовой, рассказала о неудачных поисках старинному приятелю поэту Риталию Заславскому. «Послушай,— вдруг воскликнул он.— Да ведь так зовут Ию Царевич, концертмейстера консерватории!»
Через несколько дней он сообщил: «Все правильно. Есть такой альбом и находится он сейчас у Ии, только принадлежит не ей, а ее матери, живущей в Москве. Я даже выпросил его на несколько дней…» И мой гость вытащил небольшой бархатный альбом голубого, уже сильно выгоревшего цвета.
Открыв его, я ахнула: характерным почерком Анны Ахматовой, у которой строчки устремлялись ввысь (я еще не знала тогда, что молодой поэт Иосиф Бродский сказал в стихах, посвященных Анне Андреевне: «Вы напишете о нас наискосок»), черными чернилами была переписана вся «Поэма без героя ». На первой странице, после названия и эпиграфа, значилось: «1940—1942 годы. Ленинград — Ташкент».
Я держала в руках первый вариант поэмы (Анна Ахматова будет работать над ней почти до самой смерти, изменяя, дополняя и жалуясь, что поэма ее «не отпускает»), переписанной автором для Елены Михайловны Браганцевой, матери Ии Царевич. Кроме «Поэмы» в альбоме были другие удивительные вещи: три фотографии Анны Андреевны, сделанные, очевидно, в один и тот же день перед войной, два рисунка художника А. Г. Тышлера, запечатлевшего Анну Ахматову в период эвакуации, доверенность на имя Е. М. Браганцевой для получения продуктов по карточкам, телеграмма Анны Ахматовой, отправленная ею Браганцевой уже после войны из Ленинграда в Москву с выражением благодарности… И еще в альбоме лежали засушенные какие-то экзотические цветы — явно ташкентские.
Кто была эта женщина, заслужившая внимание и благодарность Анны Ахматовой, заброшенной лихолетьем войны из своего родного Ленинграда в Ташкент? Возвращая Ие Сергеевне альбом, я узнала адрес ее матери, Елены Михайловны Браганцевой. А потом мне удалось приехать к ней в Москву. Привожу в сокращенном виде свою запись от 2 мая 1968 года, когда путешествие по следам «ташкентского альбома» закончилось, а его страницы неожиданно обернулись страницей из жизни Анны Ахматовой в военную пору.
Холодный, совсем не весенний дождь. Хожу где-то в новом районе Москвы между корпусами огромных домов, перемежающихся двухэтажными домишками. Наконец нашла и дом, и подъезд. Звоню. Встречает пожилая женщина с орлиным носом и со следами былой красоты на гордом лице.
Коротко о том, что было сказано об Анне Ахматовой.
— Доброты была чрезвычайной. Я получала на нее продукты, «золотой фонд»: там и сахар давали, и другие страшно дефицитные продукты. Только получу, а , она спрашивает: «Вы не обидитесь, Леночка, если я немного раздам?» — «Пожалуйста»,— говорю. И она тут же выходит во двор и раздает всем.
Одежды не было никакой, одно красное в горошек платье. Но и в нем Анна Андреевна чувствовала себя королевой. Ходила гордо, высоко неся голову. Руки у нее были необыкновенной красоты. Мне она все обещала подарить слепок своей руки, но потом кто-то у нее его попросил, а она не умела отказывать, и отдала.
О себе Анна Андреевна рассказывала мало: она вообще была молчаливой. Как-то рассказала, что ее второй муж, ученый-ассиролог Владимир Шилейко, пренебрежительно относился к ее стихам, хотя в молодости говорил, что является поклонником ее дара. Потом они разошлись, но остались друзьями. Анна Андреевна пришла к нему в больницу после того, как написала стихи «Не с теми я, кто бросил землю» — отповедь белоэмигрантам, которые и ее звали в Париж и в Лондон. Шилейко сказал: «Стоило ли уходить от меня, чтобы писать такие стихи?»
Ее сына Льва арестовывали три раза, два раза он подолгу был в тюрьме и ссылке. Его и Анну Андреевну обвиняли в попытке убить Жданова. Он необыкновенно талантливый ученый-историк. Работу над диссертацией начал в ссылке. Теперь известный профессор, доктор наук. Очень похож на Анну Андреевну, горбонос, легко сочиняет стихи. Припоминается встреча с ним, тридцатитрехлетним, в 1945 году.
Приехала я в Ленинград неожиданно. Звоню у двери Фонтанного дома, где много лет жила Анна Андреевна. Открывает он. Никогда прежде не видел, и вдруг: «Вы — Лена Браганцева?»
Анна Андреевна хворала. Лева готовил поесть (варил пельмени в печке). Подал мне и Анне Андреевне. Анна Андреевна: «Лева, это же кофейная чашка!» Оказывается, утром он одолжил у кого-то немного кофе, сварил, и в чашке была гуща от кофе, а он туда положил ей пельмени…
Вещей Анна Андреевна всегда имела очень мало, да и не придавала им значения. Была у меня шляпка. Анна Андреевна любила надевать ее в Ташкенте, говорила: «Леночка, можно, я надену нашу шляпку?»
Сила воли у нее была потрясающая. И чувство справедливости тоже.
Бумаги у нее не было, как и у Владимира Луговского, с которым я дружила, а я работала в «Известиях» и носила им оттуда голубую бумагу. Они писали на ней стихи и дарили мне.
Как мы познакомились? Перед этим я узнала, что в Киеве погиб мой муж. Стала пить — тогда многие пили. Однажды сижу в столовой, заказала два пива и два шашлыка. Входит Ахматова. Все: «Ш-ш-ш…» А мне хоть бы что Ахматова так Ахматова… А она подошла и села за мой столик. Официантка спрашивает: «Что будем заказывать? » Анна Андреевна кивнула на меня: «То же, что у нее». Не приносили ей долго. Я протянула кружку с пивом: «Пейте!» Она взяла. Ко мне подошел Н., спросил: «Леночка, нет оттуда (с фронта то есть) известий?» И хоть спрашивали меня, Анна Андреевна ответила, думая о близком ей человеке, оставшемся в блокадном Ленинграде: «Нам уже не будет известий…»
Потом пригласила меня к себе в гости: «У меня есть табак, и я написала новые стихи, хочу вам их прочитать». Вот мы и пошли. Она читала «Мне зрительницей быть не удавалось». Удивительное дело: казалось, душа моя совсем окаменела, ко стихи мне понравились. Анна Андреевна, выслушав мое мнение, сказала, что я о них верно сужу.
Впервые за долгое время я не чувствовала себя ненужной. Анна Андреевна заметила мое состояние (она удивительно все подмечала) и предложила пожить у нее. Я согласилась, и это, может быть, спасло меня.
Жили мы дружно. Мне особенно нравилось в Анне Андреевне чувство такта и то, что она обладала удивительным чувством юмора. Ее ирония иногда была направлена на нее саму. Так, когда ко мне приходили гости, она тотчас уходила, говоря: «Старуха Ахматова идет погулять».
Она следила за военными сводками, никогда не выключала радио. Тосковала по Ленинграду, рассказывала о нем прекрасно. Выступала в госпиталях и на платных вечерах, сбор с которых шел в помощь детям-сиротам. Удивляло меня то, что стихи она писала даже под громкий говор радио, наверно, когда к ней приходили стихи, она от всего отключалась. Очень горевала, что сын ее был в лагерях, а потом с гордостью сообщала, что он добровольцем ушел на фронт.
Впоследствии, уже после войны, я должна была получить за нее какие-то гроши, причитающиеся за переводы. Нужна была справка о детях, чтобы правильно высчитать налог. Анна Андреевна обрадовалась, что может представить эту справку: «Я возьму ее в домоуправлении, и пусть знают, что Лева — не каторжник!»
В Ташкенте Анна Андреевна и ее друзья-поэты создали свою «партию». Лозунгом ее было: «Ни о ком не говори плохо».
Возвратившись домой, я перепечатала записанное и послала Елене Михайловне. В ответном письме она поблагодарила и отметила, что все написано точно. Она разрешила мне взять на время у ее дочери заветный альбом и сфотографировать его, что я и сделала в том же 1968 году. Обещала Елена Михайловна, что пришлет автографы Ахматовой, но больше писем я не получила: она долго болела и скончалась в 1977-м на семидесятом году жизни.
Альбом Анны Ахматовой был передан наследниками Елены Браганцевой в Литературный музей.
На снимках: страничка из «ташкентского альбома». Рисунок А. Г. Тышлера. Е. М. Браганцева, 1944 год. Фото Анны Ахматозой из «ташкентского альбома».
