Одно время работал я осмотрщиком вагонов на довольно большой станции близ автограда Тольятти. А жил (и живу) в зеленом городке Жигулевске, что на правом берегу нашей матушки-Волги. Прихожу однажды на смену, а у вагончика, в котором мы в редкие свободные минуты чаи гоняем, вертится собачонка-невеличка (как оказалось, европейская лайка женского пола). Она была до невозможности перепачкана в мазуте и угольной пыли и являла собой нечто грязно-белое с маслянисто-рыжими пятнами.
Надо сказать, что собак в том регионе обитало немало. И бродячих, и оседлых. Дело в том, что вокруг нашего вагончика размахнулся великолепный сосновый бор, а среди бора, как грибы, повырастали дачки (незаконнорожденные, не единожды властями приговариваемые к сносу). Дачки росли, а вместе с ними росло поголовье четвероногих санитаров. Помню одного кобелька белоснежной масти, с огромными агатовыми глазищами. Имел он привычку, найдя дверь в будку закрытой, становиться на скамейку под окном задними лапам и, передними же тарабанить в стекло — дескать, пустите, чего вы там закрылись! Так вот, нас собаками не удивишь. А тут — еще одна!
Я, собственно, никакого восторга при этой встрече не проявил: работать надо, ну а потом, мало ли их тут бродит, сирот-беспризорников. Всех не облагодетельствуешь. А тетя Клава, моя напарница, с какой -то женской вкрадчивостью говорит:
— Михалыч, а ведь Рыжка-то тебя признала.
— Какая Рыжка?
— Ну, какая, эта вот, глаз с тебя не спускает, как дите с матки.
Клаве около пятидесяти, она себе на уме, но добрая. Животных вроде бы не выносит, с усмешкой относится к моим либеральным слабостям, но кусочками собачек и кисок подкармливает.
Ну, Рыжка так Рыжка.
— Привет, — говорю — кто ты такая?
Рыжка прямым ходом ко мне, чинно так у левой ноги пристраивается и сопровождает до вагончика. Потрепал ее по загривку, выдал кусочек колбаски. Аккуратненько эдак, интеллигентно взяла, вроде бы и не голодна, а просто из уважения.
— Ну, — завершаю, — разойдемся красиво, как в Одессе-маме выражаются. Мне работать треба!
А Рыжка забежала вперед, уставилась на меня своими карими гляделками, словно бы спрашивая: то есть как — разойдемся? А ты знаешь, сколько я мук приняла, пока тебя нашла? Короче, бьет на гуманность и прочую психику. Тут уж я не выдержал:
— Ну ладно, ладно, что-нибудь придумаем.
Как потом выяснилось, до этой встречи Рыжка пережила целую драму. Какой-то мерзавец, видимо, хозяин, привязал ее намертво проволокой к стойке железнодорожной платформы и отправил «малой скоростью». На погибель от удушья и жажды. К счастью «плечо» от Тольятти до нашей станции короткое. Приговоренную к мучительной смерти Рыжку обнаружил охранник, отвязал ее и спустил на землю. Тут собака и набрела на наш вагончик.
Не знаю, что потянуло измученную, преданную человеком собаку к другому — перемазанному мазутом дяде, но с того дня Рыжка ходила за мной буквально по пятам, сопровождая при осмотрах вагонов. Когда я уходил домой, она провожала меня тоскливыми глазами, а при каждом появлении стремглав бросалась навстречу, заливаясь счастливым звонким лаем, что, кажется, означало: я знала, ты вернешься, вот мы опять вместе!
Разумеется, дома я рассказал о Рыжке своей жене и дочке и постепенно вызвал у них неподдельный интерес к бездомной собаке. Как-то вечером, когда я появился после работы и, кряхтя, стаскивал сапоги, жена спросила: «Ну как там твоя Рыжка?» Я ответил неопределенно, что-то вроде: ничего, живет, бегает. Жена загадочно посмотрела на шестилетнюю дочку и едва произнесла: «Ладно уж, приводи ее домой», как та весело завизжала и захлопала в ладоши.
И вот на следующий день я сообщил Рыжке о решении семейного совета. Она недоуменно шевельнула хвостом: куда это, мол, домой, а разве здесь не дом? «Погоди,— сказал я ,— сама скоро поймешь».
Добрались мы до дома. Звоним. Открывает нам дверь жена Кира, за ней видна Юлька, дочь. Входим. Снял я поводок, а Рыжка стоит так понуро, даже лапами не переступает. Смотрит на Киру, так смотрит, словно бы говорит: «Видите, какая я грязная, неприглядная… Выгоните, так что ж, уйду, такая моя судьбина». И ушки прижаты покорно, безысходно. Тут жена не выдержала, присела перед Рыжкой, положила руку ей на голову: «Ну заходи, заходи, милая, ведь домой пришла». А Рыжка уткнулась ей в колени головой, замерла и тихо-тихо застонала…
Ну, братцы, защипало тут у меня в глазах. Юлька тоже шмыгнула носом и тянется погладить сиротку.
Дочь, ввиду позднего времени, мы отправили спать, а сами принялись за туалетно-гигиеническое мер о приятие.
Наполнили ванну теплой водой, опустили туда кряхтевшую с непривычки Рыжку и начали стирку. Да-да, стирку с полосканием. Шампунь, мыло, щетки — все пошло в ход. Трудно передать цвета, которые принимала вода, и лишь после третьего захода наша бедолага приобрела свой естественный цвет.
Под конец Рыжка откровенно начала засыпать, лапы ее подламывались, она повисала на руках. После ванны вытерли собаку насухо и повели на кухню. Там между холодильником и батареей был приготовлен матрасик. Рыжка даже не посмотрела на миску седой. Плюхнулась на бок, блаженно вздохнула и захрапела.
Проснулась Рыжка лишь на другой день к завтраку. Сладко зевнув и отряхнувшись, вышла к нам пожелать доброго утра. Уселась посреди комнаты и дала возможность подробно рассмотреть себя.
— Да какая она Рыжка? — закончив беглый осмотр, заявила жена.
— Пап, а Рыжка шоколадная,— изрекла Юлька.
Промывка в шампунях и чистых водах произвела форменную метаморфозу. Рыжего цвета как не бывало. На фоне белоснежной шерстки аккуратными овалами располагались пятна действительно шоколадно кофейного
цвета. Острые, торчащие ушки, да и вся голова, за исключением шеи и грудки, так же напоминали цвет этого ароматного напитка. Глаза темно карие, большие, вдумчивые какие-то; пушистый саблевидный хвост, милая мордашка с нежными губами, поросшими густыми волосками-антенками.
После завтрака Рыжка решила провести осмотр домашней территории, находящейся, как она считала, под ее охраной. Окончив обход, уселась на пороге кухни, обдумывая увиденное.
Первые дни наша собака вела себя чрезмерно скромно: ест мало, ходит тихо, глаза опущены. Мы уж, грешным делом, стали подумывать, не заболела ли. Но вскоре Рыжка развеяла наши заблуждения. Однажды глухой темной ночью, когда обитатели квартиры спали мертвым сном, раздался ужасающий грохот. Падали стулья, слышался топот ног и озлобленное рычание. В страхе проснулась жена и дочь. Спросонок и в темноте я с трудом нашел выключатель. Наконец вспыхивает свет. И что же мы увидели? Посреди пола с гордым видом сидит наша Рыжка и прижимает лапой поверженного противника — мышь. Конечно, на собаку посыпались всяческие обвинения, но их тут же пришлось снять как несправедливые, ведь Рыжка показала замечательный пример бдительности. В дальнейшем ее охотничьи наклонности проявились в полной мере: она успешно занималась ловлей мух, моли, настигая их в акробатических прыжках.
Для непосвященных лай собаки — просто гам, шум, нарушение покоя. Нечто подобное было свойственно и нам. Но прошло немного времени, и мы привыкли к лаю как к необходимому проявлению эмоций животного, стали различать интонации и понимать их. А глаза? К а к много можно в них прочесть! Иногда мне становилось немного не по себе, когда замечал в глазах Рыжки горечь, вызванную моим бессилием понять ее. Однако со временем я научился понимать, вернее, угадывать многое, что рождалось в глубинах психики животного. Что это — телепатия, биотоки или еще что-то там мудреное,— я не берусь судить, но тонкости и многообразие реакций в различной обстановке заставляли изумляться. Вот, например, информирует о моем появлении, когда прихожу с работы и все дома. Раздается звонкий ликующий лай: «Папа пришел!» И к этому ликованию требует присоединиться всех: мечется от меня к жене, стремглав летит в детскую к Юльке, прыгает, звенит: «Ну что же вы сидите?! Папа пришел!»
Радостный переполох длится еще пару минут, после чего трепещущая Рыжка бросается уже непосредственно
ко мне, утыкается головой в колени, издавая плачи, стоны, ласковое рычание.
И вот что интересно: когда дома никого нет и являешься в пустую квартиру, Рыжка обходится без оглушающего шума, а просто чинно тычется своим холодным носом в руки, издавая лишь умиротворенное урчание: «Здравствуй, дорогой, как хорошо, что пришел, скучища тут одной без тебя».
Другое дело, когда приходит человек посторонний (друзей Рыжка уже знает, хотя и не очень довольна их присутствием — «мало ли что, ходят тут в сякие!»). А в том случае она упорно прорывается в прихожую, исходя в надсадном лае. И даже убедившись по спокойствию хозяев, что пришли не гангстеры, и удаленная на кухню, продолжает находиться в состоянии повышенной боевой готовности, подстегивая себя грозным урчанием.
Приходилось мне наблюдать, как некоторые хозяева нещадно орут и, еще хуже, лупят своих собак за подобные проявления их боевитости. А ведь кажущаяся агрессивность собаки — самое что ни на есть искреннее проявление заботы о защите своего хозяина, его покое, любви к нему. Жестоко подавляя эти качества пса, хозяин превращает своего преданного друга в безвольное, лишенное всякой самостоятельности существо.
Или другая крайность — у владельцев частных домов и домишек. Многие из них тоже заводят собак и держат их в черном теле, колотят чем попало, выбивая дух — свободы и будя первобытно-бешеные инстинкты, натравливают на встречных-поперечных. После такой «дрессировки» сажают на цепь во дворе своего особняка. Пес захлебывается хриплым лаем, сверкая налитыми кровью глазами. А хозяин -куркуль доволен, похваляется дружкам за стопарем бормотухи: «Вот гад! Разорвет любого!»…
Рыжка как-то очень быстро вросла в быт. Миска, постель стали ее собственностью, и прикосновение к ним встречалось глухим «гх-ыг-хр». Ела она все, что мы ели: фрукты, овощи, ягоды, арбузы, дыни. Постель для нее, как я уже говорил, была устроена на кухне. Но вскоре Рыжка, видимо, решила, что ей больше приличествует предаваться сну рядом с хозяином, и ее матрац оказался в ногах нашей диван-кровати.
Кое-кому казалось, что мы излишне потакаем нашей собаке, тогда считали и своим долгом высказать авторитетное мнение на этот счет. Так однажды поступила и моя старшая сестра, строгая тетя Люся.
— Ну, знаете ли, вам только не хватает посадить собаку за стол рядом с собой!
— А вот Лоренц,— начал я оправдательную речь,— говорят…
— Н г-р -р р ,— не поворачивая головы, вполголоса подает реплику виновница спора.
От перевода этой реплики я воздержусь, тем более что прозвучала она в адрес заслуженного педагога.
Надо сказать, что в нашей семье Рыжка неукоснительно стоит на страже политики мира. Окриков, маханий руками на собеседников она не переносит. Как-то, забыв о впечатлительной натуре нашей законницы, я во время разговора указал перстом на жену. Ответом же был мгновенный прыжок Рыжки в мою сторону и рык: «Давайте, товарищ папа, без рук!» Я аж глаза вытаращил, ну и ну!
С работы мы приходим после восьми. Так вот, ровно в восемь Рыжка, нервически зевнув, поднимается со своей подстилки и укладывается перед входной дверью. Глаза и уши направлены на невидимую цель. В подъезде беспрерывно хлопает входная дверь, впуская и выпуская жильцов. Однако все эти хлопанья Рыжка встречает безразлично. Но вот она вскочила и вся вытянулась. Тут уж нет сомнений — идет мама. Точно — вот и она. А дальше следует шумовой эффект встречи, ритуал, который я уже описывал. Добавлю, стоит мне или жене задержаться, как начинается кряхтение, постанывания, вставания, то есть полный набор признаков беспокойства.
Режим и регламент прогулок у нас отработан по часовому и даже минутному графику. Вот мы сидим перед телевизором во время вечерней программы. Рыжка блаженствует — все дома . Но вот кончилось кино (футбол), начинается программа «Время». Рыжка потягивается, аппетитно позевывает и, бодро помахивая бело-коричневым хвостом, приглашает нас на выход. Знает, негодница, что первую часть программы мы не жалуем, а к выступлению международников успеем вернуться. «Ну, граждане, кто поведет меня? Давайте решайте, да поскорее»,— словно вопрошает Рыжка, переводя глаза с одного на другого.
Требующая пунктуального выполнения распорядка дня, Рыжка настаивает на своих правах очень тактично,
мягко, терпимо относится к некоторым моим слабостям. Так, когда я, используя послеобеденный адмиральский час, являю собой пример вялости и склонности к брюзжанию, Рыжка не требует положенного ей по времени вывода, а терпеливо ждет, когда папа взбодрит себя кружкой крепчайшего «морского» чая и сигаретой.
Как уже, вероятно, понял читатель, порядок в нашей семье мы стараемся поддерживать на основе справедливости и снисходительности. Справедливость и снисходительность — правилу, которые необходимо соблюдать не только в отношении к человеку, но и к животному.
Как-то, лаская Рыжку, я назойливо теребил ее, прижимал ее голову к своему лицу. Видимо, собака устала от этих нежностей, о чем свидетельствовало ее тихое предупредительное рычание. Я же не внял ему. Наконец Рыжка не выдержала и, вырываясь, задела меня клыком по виску. Я оттолкнул ее и заорал: «Уходи от меня, бессовестная, не хочу видеть тебя!» Рыжка беспрекословно выполнила мой приказ — ушла на свою подстилку. Только слышны были ее тяжкие вздохи. Я уже уселся на диване, вообще-то, действительно обиженный: «Как Рыжка могла такое себе позволить?»
Как часто мы бываем несправедливы под напором сиюминутных наплывов, ленясь разобраться в причинах нестандартного поведения ближних своих! И сколько зряшно поломанных копий, сколько бессмысленно погубленных нервных клеток вместо вдумчивости и снисходительности, трезвого подхода к совершенному и совершаемому…
Сижу, остываю, уже коготки сожаления царапают сердце: «Ну чего наорал, чего взбеленился?»
А Рыжка, почувствовав перемену моего состояния, покаянно подползает к моим ногам, ищет мой взгляд… Глаза ее наполнены сожалением и… укором: «Неужели ты не понимаешь, что я не хотела сделать тебе больно, ну прости, не прогоняй». Не выдержал я, обхватил Рыжку, прижался к ней.
Ну, возможно, скажут некоторые, автор через свое познание какой-то собаки хочет навязать нам сомнительную
миротворческую идейку!
Никому и ничего не навязываю. Просто размышляю. И на примере сосуществования человека и собаки хотел сказать: все мы — дети природы, только одни сумели подняться на более высокую ступеньку жизненного пьедестала, другие — не успели (или не смогли). Вот потому-то неправомерно проявлять высокомерие к нижестоящим, чувство же добра благотворно сказывается не только на человеке, но и на животных, растениях… К тому же никогда не поздно стать добрее и чище.
