В рецензии на книгу Александра Кузнецова «Равнины Кампучии», представленной в издательство «Мысль», заведующий сектором отдела печати МИДа Ю. Шманевский писал:
«Автор работы посетил Кампучию в 1983 году и провел там сравнительно немного времени. Однако, судя по написанному им, увидеть и понять он сумел многое: последствия ужасной трагедии, пережитой кхмерским народом в 70-х годах, усилия народной власти, направленные на залечивание ран, которые нанесли этой стране агрессия США и геноцид Пол Пота, самоотверженный труд наших людей, находящихся в Кампучии для оказания ей помощи и содействия в деле национального возрождения и строительства новой жизни. Как человек, много лет живший и работавший в Кампучии в разные периоды, в том числе во время американской агрессии и сразу после свержения режима Пол Пота, могу свидетельствовать: написанное товарищем Кузнецовым достоверно. Именно так мог увидеть Кампучию небезразличный к чужому горю, наблюдательный русский писатель, побывавший в этой стране тогда, когда она, еще не полностью оправившись от пережитого, делала первые шаги на избранном ею совершенно новом пути».
За пять последних лет в Кампучии, в ее политической, экономической и культурной жизни произошли большие изменения, но внешнеполитическая обстановка остается все еще сложной. Сейчас большие надежды кхмеры возлагают на национальное примирение, поддержанное Советским Союзом. Советские люди с интересом следят за переговорами по национальному примирению и надеются видеть Народную Республику Кампучию независимой страной, идущей по пути социалистического развития.
Редакция публикует отрывок из книги Александра Кузнецова «На берегах Меконга и Красной», которая выходит в этом году в издательстве «Мысль».
1.
Разбудил меня громкий и пронзительный крик геккона: «О’кэй! О’кэй! О’кэй!», Эту милую тварь, серо-голубоватую, с белым раздувающимся горлом, желтыми глазами и беспокойным розовым язычком, здесь так и зовут — О’кэй. В длину геккон бывает больше тридцати сантиметров, а пальцы на когтистых лапах у него снабжены присосками, позволяющими бегать по потолку. Он живет здесь почти в каждом доме, не боится ни многолюдья, ни стука, ни криков. Геккона не было видно, спрятался где-то в прихожей.
Я подошел к большому окну, пробитому пулей, попытался его протереть. Но не тут-то было. Это у нас окна отпотевают изнутри, а здесь наоборот. Дырка от пули и расходящиеся от нее лучами трещины заклеены. Умывание оказалось тоже не совсем привычной процедурой, высота раковины не рассчитана на наш рост. К зеркалу пришлось наклоняться, изгибаясь вопросительным знаком. Краны текли, лампочка в туалетной комнате не горела, горячей воды не было. И не надо. Здесь без нее вполне можно обойтись.
Открыв дверь, из которой так и пахнуло жаром, я вышел на балкон. Пномпень называли жемчужиной Юго-Восточной Азии. Город спланирован французами, он почти весь состоит из двухэтажных вилл, роскошных, с просторными террасами, оплетенными яркими цветами.
Французское владычество в Кампучии длилось без малого сотню лет и окончилось в 1953 году. Город в таком виде, каким мы сейчас его находим, начал складываться уже в нашем столетии.
От старого Пномпеня почти ничего не осталось, разве что несколько старинных пагод. Да и те в большинстве своем были разрушены полпотовцами в 1975—1979 годах. А город древний, основан в XIV веке. Столицей Пномпень впервые стал при короле Понхва Ят, после того, как было закончено строительство стен города, окружающего его рва и старого королевского дворца, ныне не сохранившегося. Король дал тогда новое и очень длинное имя столице, она стала называться так: «Столица четырех рукавов, счастливая госпожа всей Камбоджи, наделенный богатством, благородный город Индрапрастха, граница королевства». Именно тогда в новый и быстро растущий город, расположенный на перекрестке водных путей, приехало множество китайских купцов. Они прибыли торговать, но условия для торговли оказались здесь настолько благоприятными, что китайцы осели навсегда.
Как всякий индокитайский город, Пномпень полон специфических запахов. Пахнет вяленной на солнце рыбой, крабами и креветками, подгоревшим растительным маслом, соевым соусом и другими острыми приправами. Остается в памяти специфический запах имбиря и сандалового дерева, одуряющий запах цветов гелиотропа. Есть еще один трудно определяемый запах, который оказался неистребимым. Скорее всего его можно назвать запахом сырости и плесени. Возможно, мы привезли его из Вьетнама, где попали в дождливый сезон, но он до сих пор хранится в моем чемодане и в вещах, которые нельзя постирать,— скажем, уже больше месяца так пахнет от чехлов моих фотоаппаратов.
На тротуарах люди сидят на корточках, что-то продают, что-то едят, ведут разговоры и просто сидят и покуривают, посматривая на прохожих и на проезжих. Город принадлежит велосипедистам. Едут мужчины и женщины, дети и старики, едут вдвоем, втроем, везут малых и даже грудных детей. Пассажиры сидят легко, свободно, ни за что не держась. Едут в трусах и неудобных для велосипеда саронгах (кусок ткани, обернутый вокруг бедер в виде длинной, до щиколоток, юбки). Бывает, сталкиваются, падают. Но кхмеры на удивление добродушный народ: сшибутся, упадут, но тут же поднимутся, отряхнутся, посмеются и едут дальше. Ни разу не видел, чтобы кто-то кого-то упрекнул или обругал. Нет! Только улыбаются. Улыбались ли так при Пол Поте?..
Осатаневший деспот по имени Пол Пот и его клика называли себя коммунистами, ратовали за «стопроцентную, полную революцию» и объявили, что быстрее всех построят «радикальный, чистый социализм», общество без городов, без собственности, без рынков, без денег, без семьи. Первые строки введенного Пол Потом нового государственного гимна гласили: «Равнины Кампучии обагрены алой кровью, кровью рабочих и крестьян». В другом переводе они звучат так: «Алая кровь орошает города и деревни Родины Кампучии, кровь рабочих, крестьян, великая кровь борцов революции!.. Мы объединимся, чтобы строить Кампучию и новый социализм, демократию, равенство и справедливость, чтобы идти по пути предшественников в борьбе за полную независимость». Так или иначе, слова его гимна оказались пророческими: равнины Кампучии при режиме Пол Пота были залиты кровью. В 1975 году в стране жило 8,4 миллиона человек. За три последующих года и восемь месяцев фактически уничтожено три с половиной миллиона. Сейчас здесь называют именно такую цифру. В первую очередь истреблялись интеллигенция, буддийское духовенство, студенчество. Хорошо, если среди них остался в живых один из сотни. Затем право на жизнь теряли представители национальных меньшинств. Мусульманский народ чам, например, уничтожен на 90 процентов. Потом наступила очередь и крестьян. «Равнины Кампучии обагрены алой кровью…»
2.
Знакомство со столицей Кампучии мы, как и полагается, начали с посещения самого древнего места города — пагоды Пень. Она стоит на холме в центре города, неподалеку от взорванного полпотовцами банка. Высокая лестница с множеством поднявших свои семиглавые головы змеев Нагов, храм с различными изображениями Будды. Главная фигура сидящего на лотосе Будды — бронзовая и огромнейшая, под самый потолок. Естественно, храм овеян различными поэтическими легендами. Наш добровольный экскурсовод Татьяна Федоровна Калашникова рассказала о происхождении храма такую легенду: многоголовый змей Наг имел дочь в человеческом облике. «Она была тонка и гибка, с благородной осанкой, с миндалевидным разрезом восхитительных черных глаз, взгляд которых горяч и нежен, с длинной шеей, округлыми нежными плечами, красивой полной грудью» (портрет современной молодой кхмерки). Змей жил на этой горе и выдал замуж свою дочь за приезжего принца. Отсюда и пошли кхмеры, так появился город.
К счастью, эта пагода осталась цела, хотя в годы полпотовщины было разрушено и снесено большинство пагод и буддийских монастырей. В оставленном жителями городе за три года и восемь месяцев вся она заросла тамариском и ржавыми побегами лопуха. Ее почти не видно под одевшими стены лианами-сорняками. Пустой город, город-призрак, город-привидение зарастал быстро. Даже сквозь асфальт проросла густая растительность в полметра и выше.
Пномпень опустел в два дня. Трудно сказать, сколько в городе было жителей к 17 апреля 1975 года. Сведения разноречивы. По одним из них в городе находилось от 2,5 до 3 миллионов жителей, по другим,— к этому времени здесь скопилась половина всего населения страны, т. е. около четырех миллионов человек.
Американский ставленник генерал Лон Нол и его проамериканское правительство не пользовались поддержкой большинства населения страны, поэтому вступающих в столицу «красных кхмеров» встречали цветами. Улицы запрудили ликующие толпы, всюду раздавались крики: «Победа! Победа!». Ребятишки возбужденно сновали среди толпы, хлопали в ладоши, кричали: «Мир! Конец войне! Победа!». Женщины улыбались солдатам Пол Пота и махали ручками.
Но скоро произошло непонятное. По главной улице города ехал открытый джип и стоящий в нем военный громко объявлял через мегафон: «Всем покинуть город! Немедленно всем уйти из города! Скоро начнется бомбардировка! Все жители должны уйти из города сейчас же и навсегда!» Солдаты в черной форме стали выгонять людей из домов, насильно разували и под дулами автоматов выводили колоннами из города. Сопротивляющихся убивали на месте. Брать с собой ничего не разрешалось; супругов, родителей с детьми разлучали, строили в разные колонны. Тех, кто не мог идти, двигаться, приканчивали на месте. Людям не объясняли, зачем и для чего нужно уходить из города. Ответ был один: «Таков приказ «ангки». Горожане никогда не слышали о пресловутой «ангке», но дуло автомата, направленное в грудь, было весомым доводом. До сих пор никто толком не знает, что такое «ангка», слово это может переводиться как «организация», «тайный союз», «командование», «центр». По существу, это власть верхушки во главе с Пол Потом. Сколько человек входило в «ангку» и кто — неизвестно. Называют только Пол Пота, Иенг Сари и их жен, Кхиеу Самфан, Ху Нима и Тхиуна Пратхита.
«Куда нам надо идти?» — спрашивали пномпеньцы. Им отвечали: «Подальше от города, и чем дальше, тем лучше для вас. Там вам все скажут». Сотни тысяч людей выходили колоннами из города. Обочины дорог были покрыты трупами. Их никто не убирал, а в апреле стоит самая большая жара… На следующее утро солдаты в черном прочесали опустевший город. Тут они уже совсем не церемонились. Да и спрятавшиеся жители поняли, что остаться — значит быть убитым.
Говорят, поразительное зрелище представляли из себя мостовые и тротуары города. На них стояла обувь. Тысячи и тысячи пар брошенной мужчинами, женщинами и детьми обуви. Дорогие дамские туфельки на высоком каблуке и стоптанные сандалии рикш, детские башмачки и дорогие мужские штиблеты…
Обувь — выдумка капиталистов. Веками обходились без нее, в деревнях она и сейчас не нужна, ее придумали в городах в угоду заморскому дьяволу. Город — рассадник всего зла на земле. Он порождает продажных чиновников, многочисленных торговцев и бездельников, проституток, наркоманов и гомосексуалистов, спекулянтов и мошенников. Город, как вампир, пьет кровь деревни, грабит и развращает крестьян. Он — порождение колонизаторов. До прихода французов и американцев в Индокитае не существовало многомиллионных городов, и теперь, «в новом обществе», этой раковой опухоли страны больше не будет никогда. Так или примерно так рассуждали члены «ангки», давая распоряжение о выселении всех жителей из городов в деревни, в так называемые «коммуны» на «перевоспитание».
Выгнав последних жителей Пномпеня, «красные кхмеры» принялись уничтожать бумагу. В пылающие костры кидали редчайшие древние манускрипты из буддийских храмов, монастырей и музеев, сожжена была библиотека Пномпеньского университета. Неграмотные черные солдаты сжигали все — документы министерств, архивов, банков, личные библиотеки… А затем принялись за разрушение пагод, музеев, памятников истории и культуры.
Здание национального банка взорвано в первый же день вступления армии Пол Пота в Пномпень, 17 апреля 1975 года. Раз и навсегда отменялись всякие деньги — причина всех человеческих бед и несчастий. Остатки здания банка не разобрали, как, например, руины единственного католического собора Пномпеня, взорванного в тот же день. Их оставили в назидание, в качестве монумента, изображающего крах капитализма. В таком виде они и по сей день. Улицы вокруг банка на километр были усыпаны бумажными денежными знаками. Ветер разносил деньги Сианука и Лон Нола по газонам и крышам, развешивал на заборах и деревьях.
Все слышанные мною рассказы о выселении не поддаются никакому осмысливанию. Как объяснить подобный вандализм? Массовое сумасшествие? Известно объяснение, данное в тот день представителями новой власти иностранцам: «Отныне, если люди хотят есть, они должны сами добывать себе пропитание на рисовых полях. Город — обитель порока. Здесь властвуют деньги и коммерция, а это оказывает на человека тлетворное влияние. Вот почему мы должны ликвидировать город».
3.
Редакция газеты «Кампучия» расположена на окраине города, и мы едем вдоль Меконга, мимо стоящих на сваях хижин-пайот, заселенных вьетнамцами лодок, мимо затопленных рисовых полей. На проводах возле дороги вместо привычных для нас галок и скворцов сидят черные птицы величиной с дрозда. Это дронго. Разлив реки начинает спадать, скоро здесь будут сажать рис. Октябрь — время сбора урожая, но тут его собирают два-три раза в год: уберут на отдаленных от реки полях, начнут сажать здесь. Благодатный край, щедрая природа. Прямо на деревьях растет готовая еда — бананы, папайя, кокосовые орехи. Даже сахар получают с верхушек пальм. Чтобы содержать скот, не нужно ни сена, ни хлеба. Проблемы сенокоса не существует: трава растет круглый год.
На сельском буддийском празднике я пытался объяснить крестьянину Тхань Чану, что у нас не так, зимой бываем мороз и лежит снег. Что такое мороз, он понял, у них тоже бывает холодно, зимой температура понижается до 20° тепла. И тогда, чтобы не мерзли уши, голову приходится обматывать тряпкой. А вот что такое снег, объяснить не удалось. Читать он не умеет, телевизора никогда не видел.
— Как же вы живете в таком холоде? А скот? — удивляется Чан.
— Мы тепло одеваемся, носим пальто и шапки из меха.
И он нас пожалел:
— Очень дорого одевать буйволов в меховую одежду.
Проезжаем мимо развалин пагоды, уничтоженной полпотовдами, и я вижу вдруг женщин, закрывающих платком лица, и мужчин в белых длинных одеждах и чалмах.
— Смотри-ка, Ким Сир, кто это? — обращаюсь я к переводчику.
— Чамы. Непонятно, откуда они взялись,— отвечает он.— Их извели всех до одного. Тут вообще на окраинах и на 30—40 километров от города не оставалось ни одного человека. А теперь полно людей.
Пномпень заселен в основном крестьянами, исконных горожан уцелели единицы. Чтобы город не оставался пустым, новым его жителям предоставлены различные привилегии. Ими заняты удобные квартиры, никто до сих пор не платит за электричество и воду. Народная власть много делает для простого народа. В Кампучии сейчас для крестьян не существует никаких налогов. Земли сколько хочешь бери, обрабатывай, сажай… Но посевные площади расширяются медленно. Кхмеры не привыкли иметь много земли, да и привыкли к тому, что урожай у них обычно отбирали. К базару трудный доступ.
Кооперативов, колхозов пока нет. Организовываются лишь группы трудовой солидарности трех типов, в зависимости от степени обобществления средств производства.
…— Наша газета «Кампучия»,— рассказывает Кхиеу Капхачитх,— выходит сейчас на восьми страницах тиражом 60 тысяч. Вот последний ее номер, двести четырнадцатый.
Главному редактору тридцать два года, стало быть при захвате власти Пол Потом ему было двадцать три — двадцать четыре. Студента-правоведа отправили, как и всех горожан, на рисовое поле и на лесоразработки. На бамбукоповал, как бы мы сказали. Выжил чудом, студентов в живых не оставляли. Бежал из «коммуны», вступил в армию национального спасения, с которой в феврале 1979 года пришел к Пномпеню. И вот из студентов сразу в главные редакторы единственной пока в стране газеты. Людей, умеющих читать и писать, осталось немного. В городе Компонгсоме, втором по величине в Кампучии, довелось беседовать с председателем революционного комитета, мэром города. При знакомстве протянул ему свою визитную карточку. Он засмеялся и вернул ее мне обратно. Оказалось, мэр не знает ни английского, ни французского, ни русского. Он вообще не учился в школе. За то прошел школу жизни в джунглях. Вел борьбу против французских колонизаторов, потом воевал с американцами и участвовал в восстании против Пол Пота в рядах Единого фронта национального спасения. Все его пятеро детей родились и выросли в лесу, в джунглях.
— С изданием книг у нас пока тяжело,— продолжает Кхиеу,— типография загружена газетой. В ней мы публикуем и романы. Вышли уже шесть романов и пьеса для театра «Встреча после дождя» Ким Саронга.
Романы в газете мы видели, мне переводили из них отдельные отрывки и пересказывали содержание. Романом тут принято называть всякий рассказ размером более печатного листа. Авторы — не профессиональные литераторы. Скажем, роман «Последний миг жизни» написал учитель из провинции Серей Хуон, а роман под названием «Смерть ради жизни» — ученик из Сиемреапа. Говорили, что лучшие из таких романов пишет сам Кхиеу Капхачитх. Сейчас в газете публикуется его новый роман «Человек издалека».
До геноцида в стране работало около сотни писателей, нам же удалось познакомиться только с одним профессиональным литератором — главой создающейся ассоциации писателей Кампучии Конг Бунгчу. Он пишет сейчас киносценарий о возрождении Кампучии, считая, что при современном уровне грамотности в стране кино — самый эффективный вид искусства.
Конг Бунгчу писал в основном по-французски, до 1975 года им создано около сотни прозаических произведений. Издавались они в Кампучии, за границей почти не переводились. И вот теперь у него нет ни одной из своих книг. Когда его выгнали из дома и отправили на перевоспитание в лес, все домашние книги сожгли. Уничтожили их в библиотеках. Найти хотя бы одну из своих книг писателю пока не удалось.
Возвращаемся из редакции мокрыми. К жаре привыкаешь не сразу. Выходишь из номера на лестницу — веет теплом и сыростью, а покинув здание гостиницы, попадаешь прямо в парную. В холодный сезон, в декабре — январе, здесь обычно +25°. Летом же, в апреле — мае, поднимается до +40°. В тени.
Глядя на наши страдания, один из новых друзей засмеялся и рассказал, как они с женой прилетели сюда впервые в апреле. Ехали на два года, взяли с собой по неопытности все хозяйство — кастрюли, сковородки, продукты. Вышли из самолета — баня. А их никто не встречает. Села жена на чемоданы, обмахивается газеткой, а он перетаскивает свои 170 килограммов груза. Не только рубашка, брюки стали мокрыми. Посмотрела на него жена, заплакала и говорит: «Нет, Олег, нам здесь не выжить, поехали обратно». Но ничего, привыкли. Человек ко всему привыкает.
4.
Предстояла встреча с принцессой Лидой, членом королевской семьи. Эта мужественная женщина вынесла все, что выпало на долю ее народа, и осталась с ним, не покинув страны. 17 апреля 1975 года среди перепуганных и отчаявшихся людей шли босиком в одной из колонн дочь и внучка принца Сианука, в другой шагала на перевоспитание принцесса Пеу Лида.
Я готовился к этой встрече и кое-что уже знал о ее происхождении. Король Камбоджи Анг Дуонг умер в 1860 году. У него, Дуонга, было три сына — Анг Водей, двадцати шести лет, Анг Сор, будущий Сисоват, двадцати лет, и девятнадцатилетний Си Ватха. Трон унаследовал старший сын, приняв имя Нородома. Отсюда пошли две королевские ветви — Нородомы и Сисоваты. Первый Нородом дожил до 1904 года. История Камбоджи в его царствование была весьма бурной, страну разрывали на части соседи, а закончилась она самой настоящей колониальной диктатурой, полностью лишившей власти короля и камбоджийскую администрацию.
25 апреля 1941 года королем был избран Нородом Сианук, правнук Нородома по отцу и Сисоват по матери. Фигура эта важная для нашего рассказа. Сейчас же стоит отметить, что настоящее имя Лиды — Сисоват Советквонг Минивонг. Отец ее Сисоват, а мать из рода Нородом.
Принцесса Лида прибыла в точно назначенное время. Приехала она прямо с первого съезда ассоциации женщин Кампучии. Невысокая и хрупкая, как все кхмерки, смуглая. Белая кофточка с вышивкой на груди, синий саронг, сандалии на босу ногу. Великолепная прическа, слегка подкрашенные губы. В мочках ушей и на пальцах сверкают бриллианты.
Принцесса сказала, что время у нее есть, она не спешит, и это расположило к неторопливой и, хотелось бы верить, откровенной беседе. Я попросил Пеу Лиду рассказать о себе. Она охотно согласилась.
— Я была обыкновенным королевским ребенком из королевской семьи,— начала она,— жила спокойно и бездумно. Мы не понимали истинных ценностей. В юности главными заботами стали удовольствия и развлечения. Потом вышла замуж за врача. Поскольку я знала с детства английский, французский,’ китайский и вьетнамский языки, меня привлекали иногда к работе в министерстве иностранных дел.
Мать моего мужа была наполовину вьетнамка, и это не нравилось Сиануку, он не очень-то жаловал нашу семью. Уже тогда за мной утвердилось прозвище «красная принцесса».
— Почему красная? — спрашиваю я.— У вас уже в то время были какие-то иные убеждения?
Принцесса смеется:
— Не могу этого сказать. Просто я любила всегда «маленьких» людей. Они казались мне прямыми и честными, чего не встретишь при дворе. Наверное, определенную роль тут сыграла ваша русская литература.
— А что именно вы читали?
— О!.. Я люблю Толстого, Достоевского, Чехова, Булгакова,— оживляется принцесса.— Это самая гуманная литература в мире.
Блеск ее глаз угасает, и она говорит:
— И вот в один день все рухнуло, пропало, исчезло неизвестно куда. Я оказалась на рисовом поле и стала от зари до зари жать серпом рис. Тут и пришлось узнать, чего стоит чашка риса.
— Что стало с вашей семьей?
— Мужа убили в семьдесят шестом, четверо детей погибли, одна дочь пропала без вести. Выжила только я одна.
Говоря это, она не улыбается. Что теперь мне кажется странным, ибо я впервые вижу здесь человека, который не улыбался бы, рассказывая о гибели близких и перенесенных страданиях. Одна из загадок Кампучии. Скажем, рассказывает мне о своей судьбе молодая и миловидная женщина Прак Чан Соха. Ее тоже «перевоспитывали» на рисовом поле.
— У меня было двое детей, нас разлучили, и они погибли от голода,— улыбается она.
— А что стало с мужем?
— Его убили,— радостная улыбка.
— За что?!
— Он работал в лесу и на него донесли, что он ночью читал книгу,— улыбка до ушей.
— Как его убили?
— Ему отрубили руки и ноги, бросили в джунгли умирать.
И все это говорится с жизнерадостной улыбкой, от которой поначалу делается не по себе. Необъяснимое с нашей точки зрения поведение, иное выражение чувств, совершенно другая психология. Попробуйте представить себе такую картину: трое мальчишек лет тринадцати-четырнадцати приказывают взрослым мужчинам сесть на краю рва. Затем идут и поочередно убивают их ударом мотыги по голове. И никто не схватит мерзавцев за шиворот и не вышвырнет их из деревни. Когда фашисты зверствовали в наших деревнях, советские люди вели себя иначе… Очевидно, чтобы понять подобное поведение, необходимо поглубже проникнуть в историю народа с ее буддийскими корнями и социальным устройством, с ее воспитанной веками покорностью судьбе и небоязнью смерти. Здесь даже похоронная процессия с цветами и музыкантами больше напоминает карнавал, чем выражение скорби и горя.
Улыбку при рассказе о несчастьях скорее всего можно отнести к нежеланию доставлять своим горем неприятность другому человеку.
…— При Пол Поте,— продолжает свой рассказ принцесса Лида,— были нарушены все человеческие отношения. Людей перетасовали, как карты, они становились настоящими рабами. Были отменены деньги, всякая частная собственность и даже личная. Я не могла иметь своей чашки для риса, своей зубной щетки. Нас довели до животного состояния, мы стали как дикие лесные люди. Даже еще хуже, ибо боялись друг друга. Всюду смерть. Убить для них было легче, чем избить, меньше возни.
Я потеряла близких, но осталась жива. У меня есть руки и ноги. И еще у меня теперь есть представления о жизненных ценностях. Поняла, для чего и для кого я должна жить, ощутила необходимость свою в борьбе за национальное возрождение. Я вижу, что новый режим нуждается во мне и я чем-то могу помочь своему народу. Больше мне ничего не нужно. По-настоящему я стала «красной» с семьдесят девятого года.
— Чем вы сейчас занимаетесь?
— Сначала я служила в консульском отделе МИДа, с сентября семьдесят девятого работала в совете Единого фронта национального спасения. Сейчас занимаюсь международными связями. И, конечно, много общественной работы.
Пеу Лида — председатель Общества кхмеро-кубинской дружбы. В 1981 году она была избрана в Национальное собрание.
— Вы не пробовали писать? — спрашиваю я.— Вам есть что рассказать людям.
— Романы будем писать, когда станем старыми,— смеется принцесса,— теперь не до романов.
Она поднялась. Я склонился к ее руке.
