«Сегодня в кабинете Пушкинского музея, помещающегося в здании Александровского лицея, обнаружена кража ценных вещей, сохранившихся со времен Пушкина. Среди похищенных вещей находится золотой перстень, на камне которого была сокращенная надпись на древнееврейском языке».
Так писала газета «Русское слово» 23 марта 1917 года. Вскоре вор был пойман. Им оказался лицейский служитель, за гроши продавший украденное старьевщику. Нашли и его, и все похищенное, кроме… того самого золотого перстня с надписью. Перстня, воспоминание о котором освящено именами и любовью Пушкина и Воронцовой.
Поэт увидел ее впервые осенью 1823 года. Уже два месяца он жил в Одессе и числился служащим канцелярии генерал-губернатора Новороссийского графа М. С. Воронцова, ее мужа.
Она, Елизавета Ксаверьевна, приехала в сентябре, и вскоре состоялась ее первая встреча с Пушкиным. Воронцовой шел 31-й год. Она была исполнена той прелести, которая озарена тревожным и светлым предвкушением близкого материнства.
Всего несколько раз ее видел Пушкин до той поры, как она перестала показываться в общества, будучи совсем уже тяжела (28 октября у Воронцовых родился сын).
Но впечатлительный поэт, сердце и ум которого еще занимала пламенная красавица Амалия Ризнич, все чаще обращается к воспоминаниям о миловидной Елизавете Ксаверьевне. И вот уж на полях черновой рукописи первой главы «Евгения Онегина» появляются наброски ее профиля, первые попытки постигнуть суть лица Воронцовой, исунки повторяются, зачеркиваются.
Пушкин думает о Воронцовой, но он еще не влюблен. Ее образ буквально преследует поэта, он рисует, рисует, стараясь удержать в памяти, передать на бумаге черты лица, обаяние женственности.
Милое наваждение отвлекает от работы над второй главой «Онегина», я, вслед за линиями локонов и плеч, в черновики романа врывается строка:
Приметы верные любви
преобразованная затем в двустишие:
Я узнаю сии приметы,
Сци предвестия любви.
Шел декабрь 1823 года.
Пушкин к тому времени уже постоянно бывает в доме Воронцовых: обедает у них, состоит среди гостей графини
Елизаветы Ксаверьевны, посещает балы, маскарады, вечера…
В феврале 1824 года тревожная нежность Пушкина к Воронцовой перерастает в необходимость видеться с графиней чаще. Но встречи с глазу на глаз почти невозможны: жена генерал-губернатора уж очень на .виду. А тут еще приехал влюбленный в Воронцову ее троюродный племянник Александр Раевский, тягостная дружба которого с Пушкиным была сродни отношениям Яго и Отелло. Случалось, встречи поэта и графини прекращались вовсе. Но и редкие свидания наполнились уже тем сильным чувством, которое впоследствии прольется через край их сердец и увековечится строками бессмертных его стихов.
Это будет потом. А пока Воронцов, объект известной пушкинской эпиграммы «Полумилорд, полукупец…», подогреваемый безудержной язвительностью А. Раевского и снедаемый небезосновательной ревностью, отправляет Пушкина с унизительным для лучшего поэта России поручением — принять участие в борьбе с саранчой.
И с 23 по 28 мая 1824 года Пушкин объезжает Херсонский, Александровский и Елизаветградский уезды. А в начале июля, под давлением обстоятельств, подает прошение об отставке, рассчитывая, впрочем, после ее получения остаться в Одессе.
Между тем свидания Пушкина и Воронцовой в ее доме становятся невозможны, и влюбленные ищут уединенные уголки. Воронцов устраивает унизительную слежку. Дальнейшие события разворачиваются быстро и огорчительно. 24 июля, в день возвращения Воронцовой после полуторамесячной разлуки из Симферополя в Одессу, ее сиятельный супруг отправляет предписание сообщить Пушкину о царском повелении принять его отставку и отправить опального поэта на жительство в Псковскую губернию, да еще под надзор полиции.
Пушкин ошеломлен. В преддверии скорой разлуки с Элизой любовь его разгорелась еще сильнее. 29 июля должен покинуть Одессу Пушкин, а 31-го по семейным делам — Воронцова. Что же Пушкин? Уезжает в срок, оставив Элизу в Одессе?
Нет, нет, бесценные два дня они проводят вместе: 29-го и 30-го — интимные свидания; 30-го вечером — в опере слушают «Турок в Италии» Россини, а 31-го Елизавета Ксаверьевна покидает Одессу. На следующий день, 1 августа, оттуда уезжает и Пушкин. Его путь лежит в Михайловское.
Там, вдали от возлюбленной, отторгнутый от нее ревностью и властью графа Воронцова, Пушкин живет мыслями об Элизе, ожиданием писем от нее. И творит.
В те первые дни печального одиночества, когда безысходность и отчаяние владели думами опального поэта, он создает стихотворение, которое и по сей день волнует не только пронзительностью каждого слова, но и тайной посвящения своего.
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан…
Действительно, перед отъездам из Одессы и разлукой с Пушкиным Елизавета Ксаверьевна подарила поэту перстень-талисман. Его двойник Воронцова оставила у себя.
Сам перстень был золотым, а на красноватой восьмиугольной пластинке-вставке, выточенной из сердолика, рука мастера, согласно древней традиции, вырезала инталию — «магические письмена». Ни Пушкин, ни Воронцова не знали смысла изящной вязи текста на древнееврейское языке и потому думали, что рука безвестного мастера начертала на камне «святые слова». Много позднее А. Л. Гаркави расшифровал вырезанное в камне: «Симка, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память».
Оттиск с этого перстня получался выпуклым, и разлученные влюбленные запечатывали с его помощью свои письма. По свидетельству сестры Пушкина, когда он получал письмо с таким же сургучным узором, как и на его перстне, поэт надолго запирался в своей комнате. Еще бы! Драгоценные строки письма Элизы, наполненные нежностью и любовью, вселяли надежду в сердце изгнанника.
Но что это? В конце декабря 1824 года или в начале января 1825-го появляется стихотворение «Сожженное письмо».
Прощай, письмо любви! прощай: она велела…
Уж не Воронцова ли? Несомненно! И вот свидетельство:
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит…
За что же письмо было обречено на костер? Не здесь ли Элиза сообщала своему далекому возлюбленному о его будущем отцовстве? И эту тайну (до огня) помог уберечь от посторонних глаз и языков запечатавший письмо перстень…
Ему же, сердоликовому талисману, посвятил А. С. Пушкин еще одно стихотворение, которое так и назвал — «Талисман». Обозначил дату: «6 ноябр. ночью». Удалось уточнить год— 1827.
Милый друг! от преступленья.,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!
Это уже не отчаянная молитва, как в стихотворении «Храни меня, мой талисман», и не примета «грусти тайной», как в «Сожженном письме», а гимн любовной силе перстня. И это объяснимо: в ноябре 1827 года в Петербург приехала Воронцова. Пушкин увиделся с ней позднее, но весть о ее прибытии в столицу достигла поэта и отозвалась в нем строками «Талисмана». Вот оно, думал, наверное, Пушкин, подтверждение чудесной силы заветного дара Элизы! И пять оттисков «перстня верного» поэт оставляет на листках черновика «Талисмана». Весь декабрь 1827 года и январь следующего Воронцовы провели в Петербурге. Происходят тайные свидания Пушкина и Элизы…
И вновь — разлука.
Рукопись, рисунки, которыми изобилуют листки черновиков, позволяют понять и ход поэтической мысли, и потаенные думы, волнение души Пушкина. Вот заветный вензель «EW»— Елизавета Воронцова. Время — осень 1828 года… Вот рисунки ее головы. Это уже 1829 год. И снова, уже в тетради, взятой в поездку на Кавказ, миниатюрный портрет незабываемой, глубоко любимой женщины — Воронцовой.
В октябре — ноябре 1830 года, в ту знаменитую Болдинскую осень, Пушкин посвящает Элизе новые стихи. Одно из них, «Прощание», написанное 5 октября, должно стать последним обращением к милому образу: поэт готовится к браку с Н. Гончаровой.
Но нет, не гаснет давняя любовь! Намек на это (воспоминание о розе) содержат и строки черновиков «Каменного гостя», и написанное в окончательном варианте стихотворение «Отрывок» (1833), где названо имя Элизы, и, наконец, датируемый 1835 годом пушкинский рисунок сердоликового перстня, надетого на указательный палец левой руки. Чьей руки? Может быть — Элизы? Ведь по свидетельствам современников и даже по знаменитому портрету А. С. Пушкина, сделанному Тропининым в 1827 году, известно, что сердоликовый талисман был у него всегда на большом пальце левой руки… Или это просто маленькая вольность гения, неточность, такая же, как в рисунке самого перстня?
В оригинале текст на камне располагался вдоль длинной оси восьмиугольника в две строки. Третья была занята изящным цветочным орнаментом. На рисунке Пушкина узор нанесен поперек площадки в пять строк.
Другое важно: сердоликовый талисман, «святой залог любви», пронесенной Пушкиным через годы, стал для поэта спутником дум и символом надежд.
Немало этому способствовали приметы традиционные, второстепенные, и прежде всего надпись, сделанная, как было издавна принято в странах Востока, а потом и в Европе, то для памяти, то от сглаза или болезней. Известна, к примеру, печатка с изображением Персея с головой Медузы Горгоны и вырезанной на сердолике надписью: «Беги, подагра, Персей тебя преследует».
Нет, Пушкин был далек от примитивного толкования надписи на любимом перстне. Поэта не интересовал перевод текста, получить который, кстати, не составило бы ровно никакого труда: происхождение обоих перстней-печаток местное, крымское, и любой владеющий грамотой караим вмиг удовлетворил бы любопытство Пушкина. Но зачем? Сам факт существования таинственной надписи на камне будил воображение и чувства поэта. Он соединял «даже талант свой с участью перстня, испещренного какими-то кабалистическими знаками»,— писал П. В. Анненков, первый биограф поэта.
В этом был весь Пушкин: гений свой почитая зависимым от перстня-талисмана, знал, что
От недуга, от могилы,
В бурю, в грозный ураган
Головы твоей, мой милый,
Не спасет мой талисман.
И к нему же — мольба, заклинание: «Храни меня, мой талисман…». И святая вера Воронцовой в то, что охранит, обережет. Потому не случаен и выбор камня для четы перстней.
Туманно-красный сердолик с древнейших времен известен человечеству. Теплая окраска, вызванная примесью окислов железа, особая прелесть полупрозрачной глубины, многообразие оттенков от нежно-розового до багряного сделали эту разновидность микрокристаллического кварца излюбленным камнем для дорогих украшений, ритуальных принадлежностей и всевозможных талисманов.
В гробнице фараона Тутанхамона (XIII век до н. э.) среди массы великолепных изделий из золота и цветных камней была обнаружена сердоликовая голова змеи. Это — оберег от укусов пресмыкающихся в потустороннем мире. А сердечки-подвески из сердолика символизировали, видимо, право юного фараона приходить иногда на землю из царства теней. Воскресить Тутанхамона должна была мистическая птица мент, изображение которой с солнечным диском на спине вырезано тоже на сердолике. И это не случайно.
Камень живого оранжево-красного цвета наши предки считали близким солнцу, поклонялись ему и приписывали способность оберегать от недугов и невзгод. Существовали поверья, будто сердолик улучшает настроение, отводит злых духов, дарит благополучие, обостряет ум, утихомиривает гнев.
Старинные книги о камнях — лапидарии — донесли до нас бытовавшие в древности представления, будто румянокрасный сердолик придает бесстрашие и красноречие, защищает от завистников и землетрясений.
А в трактате, написанном критским епископом Епифанием в IV веке н. э. «О двенадцати камнях на ризе первосвященника Аарона» сообщается, что камень сердолик весьма блестящ и имеет лечебную силу: врачи им лечат опухоли и раны, полученные от меча».
Истоки подобных представлений — не в сверхъестественной силе камня, а в чисто эмоциональном воздействии его цвета.
Психологи называют красный цвет «агентом оптимизма». Они же считают, что оптимист выздоравливает быстрее, активнее заживляются и полученные им раны. Вот в чем, оказывается, суть «лечебного эффекта» сердолика.
Считается, что его русское название сард, сардий происходит от греческого «сардион», а оно, в свою очередь, от названия рыбы сардины, связанного с именем острова Сардиния, на котором в древности жило племя сардов. Есть и другая версия этимологии слова «сердолик». Столицей древнего государства Лидии, входившего в Персидское царство в VI веке до н. э., был город Сардис. Он стоял на скрещеньи торговых путей, по которым в разные края расходился красный самоцвет. Может быть, потому и называли камень из города Сард с сардером, сердоликом. А добывали его в Индии, Крыму, на юге Аравийского полуострова, в Малой Азии, других вулканических областях.
«Любимое дитя Востока» —так называли сердолик поэты. Амулетом сердец считали этот камень влюбленные.
Была среди них и возлюбленная Пушкина — блистательная Елизавета Ксаверьевна Воронцова. Наверняка знала она сердолик, верила в его чудодейственную силу и, заказывая у крымского ювелира чету перстней-печаток, выбрала для них этот камень-талисман. Предполагают, что был он не местный, с Кара-Дага, а привезенный с Ближнего Востока. По словам современников А. С. Пушкина, камень отличался благородным тоном красного цвета и густой прозрачностью зрелого меда. Пушкин очень любил свой сердоликовый перстень и носил его почти постоянно. Поэт не расставался с талисманом и во время роковой дуэли, и на смертном одре. Близкий друг Пушкина В. А. Жуковский, с согласия Н. Гончаровой, снял перстень с мертвой руки поэта.
Впоследствии В. А. Жуковский также пользовался этим перстнем как печаткой и очень дорожил им. В семидесятых годах сын В. А. Жуковского, Павел Васильевич, передал пушкинский талисман И. С. Тургеневу. А в 1880 году, на Петербургской выставке, посвященной Пушкину, заветный перстень экспонировался уже как собственность Ивана Сергеевича. Он очень гордился «обладанием пушкинского перстня» и писал: «После моей смерти я бы очень желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому как высшему представителю русской современной литературы, с тем, чтобы, когда настанет и «его час», Гр(аф) Толстой передал бы мой перстень, по своему выбору, достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями».
Но дальнейшая судьба сердоликового перстня сложилась иначе. В 1883 году И. С. Тургенева не стало, и все его состояние (как и было завещано) перешло к той, которую писатель глубоко любил — знаменитой французской певице Полине Виардо. Среди дорогих ее сердцу реликвий был и пушкинский перстень-талисман. В 1887 году Полина Виардо передает эту национальную драгоценность Пушкинскому музею Александровского лицея.
Кто мог предвидеть тогда, что через тридцать лет осиротеет сафьяновый футляр, и лишь слепки сердоликового перстня да его отпечатки на воске и сургуче останутся единственным в собрании Всесоюзного музея А. С. Пушкина напоминанием о заветном талисмане.
Но был ведь перстень-двойник, принадлежавший Воронцовой. Возможно, она представила бы его на Пушкинскую выставку 1880 года в Петербурге. Но, увы, именно тогда, в 1880 году, Е. К. Воронцова скончалась, пережив своего поэта на сорок три года.
И след сердоликового талисмана затерялся…
