Автор с Твербуля
Николай Алексеевич Ловцов стал одним из первых друзей «Уральского следопыта», кажется, еще до выхода в свет его первого номера. Узнал о новом издании из газетной информации. Да и как было ему не стать другом журнала, принявшего такое дорогое для него имя, ему — истинному следопыту, искателю и романтику, бывалому человеку, увлеченному природолюбу, многолетнему автору популярнейшего некогда «Всемирного следопыта», другу его основателя и бессменного редактора В. А. Попова, ставшего потом основателем «Уральского следопыта» 1935 года, к сожалению, недолговечного.
Осенью 1958 года, когда уже вышли несколько первых номеров журнала, редакция направила меня в Москву — познакомиться с авторами писем, заявившими о своем желании сотрудничать с нами.
Тверской бульвар, 25 — адрес очень литературный. Здесь за решеткой старинной ограды стоит «дом Герцена», где родился этот выдающийся русский человек — революционер, философ, писатель. Вскоре после Октября дом стал резиденцией многих организаций, одна из них — Литературный институт имени Горького — и поныне базируется там. А в приусадебных флигелях, где когда-то размещалась многочисленная барская дворня, с начала 20-х годов квартировали писатели, многие из которых вошли в историю советской литературы. Так, в квартире, куда я шел, когда-то жил Виктор Кин, автор известного романа «По ту сторону», знакомый уральцам как Виктор Суровикин, редактор молодежной газеты «На смену!». А рядом квартировал Алексей Иванович Свирский, автор очень популярного еще с дореволюционных времен «Рыжика».
За дверью квартиры № 3 меня встретил чуть полноватый, добродушный и доброжелательный человек с живым, заинтересованным взглядом, как-то не вязавшимся с несколько флегматичным внешним обликом «человека на покое».
Пятнадцатилетним гимназистом Николай Ловцов удрал на фронт первой мировой войны. За что воевать — толком еще не понимал. Несколько ранений, контузия, солдатские разговоры в окопах и в госпиталях заставили задуматься и кое-что понять. И когда пришла революция, солдаты избрали его командиром дивизиона. В той же должности вступил в гражданскую войну на Восточном фронте. Но в драматический ее момент — в разгар «пермской катастрофы» — его часть была разбита, и он оказался в плену. Затем — тяжкий двухмесячный путь в «эшелоне смерти» до Иркутска, где восстание рабочих и крах Колчака открыли двери вагона — тюрьмы на колесах.
И, хоть еще плохо держали ноги от слабости,— снова в бой: легендарный переход через Яблоновый хребет к партизанам Забайкалья. Среди сибирских таежников с дробовиками он выглядел опытным воякой, почти «военспецом», и его назначили начальником штаба партизанской бригады. Сражался с остатками колчаковщины, с каппелевцами, интервентами, прошел «штурмовые ночи Спасска», боролся по заданию Блюхера с чумой на китайской границе. А в передышках между боями… охота и рыбалка. Увлечение природой, зародившееся еще в детстве, как бы омывало душу после кровавых буден войны.
Лишь в 1924 году приехал в Москву. И хоть не стар был, едва исполнилось 26, груз впечатлений от прожитого ощутимо давил, требовал выхода. Решил «выпустить пар» — стал писать, помня, что его гимназический учитель Василий Григорьевич Янчевецкий, известный впоследствии автор популярных исторических романов В. Ян, всегда одобрял его классные сочинения. Мастерству литературному, как и военному делу в свое время, учился на ходу, методом проб и ошибок.
Его пробы — романтические остросюжетные рассказы и повести о гражданской войне на Дальнем Востоке, о природе этого удивительного, но малоизвестного края — охотно печатали популярные тогда журналы «Вокруг света», «Всемирный следопыт», «На суше и на море», «Мир приключений». Стали выходить книги, хорошо встреченные читателем, особенно юным.
В конце 20-х годов поехал па Урал, с которым было связано детство в доме у деда, мотовилихинского рабочего. Приехал «поглядеть», да и увлекся краем, где тогда начала разворачиваться небывалая стройка. Как представитель Центрального совета Общества пролетарского туризма и экскурсий организовал конвейер рабочих экскурсий и самодеятельных туристских походов для знакомства с горнозаводским Уралом. Писал путеводители, сделал фильм о реке Чусовой — «Хозяева извилистой реки». И, конечно, много поездил и походил сам, собирая материал для романа о строителях.
Роман, правда, не удался, но он успел полюбить атмосферу стройки и саму профессию. И… решил пойти в строители. Строил мосты и железные дороги на Кавказе, в Сибири и на Дальнем Востоке.
В начале 30-х годов он поехал на БАМ, который тогда только-только начинался. Приехал (кстати, в места, знакомые ему еще но гражданской войне) не просто наблюдателем, стал заместителем начальника участка. Не забывал и охоту в свободные часы: организовал бригаду охотников, чтобы снабжать строителей мясом и рыбой.
За те годы, что пробыл там, обратился в настоящего таежника: с Геонкой Сунцаем (проводником В. К. Арсеньева) искал, и небезуспешно, жень-шень, а с братьями Козиными, знаменитыми охотниками на тигров, ловил для зоопарков «хозяина тайги».
Конечно, пера не бросал, продолжал писать. Но теперь уже больше о природе. Это сблизило его с Пришвиным, Арам и левым, Пермитиным и другими писателями-природолюбами, с которыми дежурил на зорьке в охотничьих шалашах и просиживал часы клева на Пахре, Клязьме и других подмосковных речках.
В 1934 году был участником Первого съезда писателей, стал членом Союза, получил билет, подписанный самим М. Горьким.
Обо всем этом я услышал от Николая Алексеевича во время наших встреч в Москве. То сидя на диване в его кабинетике, то прохаживаясь перед сном по Твербулю, как московские литераторы назвали Тверской бульвар.
На только я, все наши редакционные следопыты побывали в гостеприимной квартире Ловцовых, отведали вкусных (пирогов, испеченных хозяйкой Ольгой Анатольевной. И вообще дом этот стал чем-то вроде московского представительства журнала. Николай Алексеевич разыскивал старых литераторов, близких по духу «Следопыту», обращал в следопытскую веру подающих надежды студентов Литинститута. Частенько печатался и сам.
А в апреле 1959 года, в первую годовщину журнала, он привез в Свердловск группу старых авторов «Всемирного следопыта», чтобы вместе с ними порадоваться возрождению близкого им журнала,
Дружба наша оборвалась неожиданно, до обидного рано — осенью 1962 года Ловцов скоропостижно скончался,
У меня на полках остались подаренные им книги. В том числе и редкие наши издания об Урале начала 1930-х годов: «Путеводитель по горнозаводскому Уралу», «В горах Северного Урала» и «К большому Уралу», изданные «Библиотекой пролетарского туриста».
Последний из могикан
Редкий из юных (да и не только юных) книгочеев конца двадцатых, начала тридцатых годов не знал писателя с неординарной, несколько экзотичной фамилией Зуев-Ордынец. Его приключенческие романы, повести и рассказы, печатавшиеся в «Вокруг света», «Всемирном следопыте» и других многочисленных в те годы подобных журналах и сборниках, были любимым чтением почитателей такой литературы,
Писатель много поездил по стране, многое повидал. Как он позднее писал в автобиографии, «шагал тропой приключений. Шел сибирской тайгой, каракумскими песками, белорусскими болотами, казахскими степями и ямальской тундрой, Карабкался по горным тропам Урала, Кавказа и Ала-Тау. Избороздил четыре моря, плавал по Иртышу, Чусовой, Волге и Аму-Дарье. Шел пешком, ехал на лошади, на верблюде, мчался на оленях и на собаках. Летал на самолете, плавал на пароходе, на каспийском туркменском паруснике, на сибирском батике и на амударьинском кашке.., Жадно смотрел, слушал и здесь наудил сюжеты для своих произведений», Добавлю, что на Урале он побывал дважды. И не бесцельно на уральском материале построены многие (и, пожалуй, лучшие) его произведения.
В середине 30-х годов имя Зуева-Ордырца неожиданно и как-то сразу исчезло со страниц журналов, не появлялось больше и новых книг. Да и старых не стало в библиотекам. Пришли новые приключенцы, уже иного склада, и имя его подзабылось.
Но он не сгинул. «Жив курилка!», писал он, откликаясь на известие о выходе «Уральского следопыта». Отлученный от литературы, безвинно проскитавшийся по лагерям около двух десятков лет и наживший там злую чахотку, он остался верен своему призванию и, как только стало возможно, в середине 50-х годов поехал на целину, мерз в палатках, мок под дождями, месил сапогами целинную грязь и написал книгу о первопроходцах забытых земель, И не какую-нибудь конъюнктурную поделку, а честную, искреннюю книгу о романтике целины.
Конечно, он стал нашим автором, За восемь лет своего сотрудничества (до самой смерти) напечатал в «Следопыте» помимо новых рассказов еще и новые редакции своих давних романов и повестей, сделанные по «заказам» читателей, слышавших о популярности этих вещей еще в далекие 30-е годы. Так появились в журнале роман «Сказание о граде Ново-Китеже», повесть «Хлопушин поиск», расеказ «Колокольный омут» и другие — все на уральском материале, Письма читателей, старых и молодых, свидетельствовали, что Зуев-Ордынец снова стал одним из любимейших авторов приключенческого жанра.
Летом 1965 года Михаил Ефимович пригласил сотрудников журнала на свой юбилей «ровесника века» (он родился в 1900 году) в Караганду, где тогда жил. Поехали два члена редколлегии — Захаров в я. Встречаться нам до этого не приходилось. Хотя могли. Весной 1935 года редактор тогдашнего «Уральского следопыта» В, А. Попов приглашал меня перейти из журнала «Техника — смене», где я тогда работал, в редакцию его журнала. Зная, что летом предыдущего года я руководил походом ребят по самоцветным местам Среднего Урала, Владимир Алексеевич рассчитывал, что я помогу ему в организации похода по Чусовой, к участию в котором он пригласил Зуева-Ордынца, Предложение было заманчивым, но я не решился изменить своему журналу, в котором начал работать еще юнцом,
Несмотря на то, что мы не встречались ранее, встретились так, будто были если не всегда, то давно-давно знакомы. И узнал я его среди многочисленных гостей сразу, хотя… мое представление о нем никак не вязалось с истинным: он должен был выглядеть этаким бывалым «морским волком» с внушительной фигурой и непременной бородой, а оказался невысоким худощавым человеком с профилем индейского вождя из майнридовских романов. Воспоминания об общих знакомых, о событиях, свидетелями которых довелось быть обоим, довершили сближение. В частности, история с одной из его книг.
В 1927 году по командировке ленинградского (был еще и московский) журнала «Вокруг света» Михаил Ефимович прошел и проехал по Уралу с юга на север по маршруту Уфа — Златоуст — Челябинск — Свердловск. И уже в середине следующего года «Вокруг света» издал книгу его путевых очерков «Каменный Пояс», Книга, не такая уж маленькая (148 страниц), была написана в зуевском ключе: живо, увлекательно, давала множество интереснейших; сведений о крае, о котором со времен Мамина-Сибиряка многие просто и не знали.
Местные рецензенты, обычно в те годы ревниво относившиеся к каждой книге об Урале, вышедшей где-то (доставалось и В. Катаеву, и Е, Полонской, и И, Оренбургу), и на этот раз не удержались от критики. Но, перечитывая очерки сегодня, видишь, что ругали в общем-то зря: серьезные обвинения были явно несправедливы, а мелочные придирки несущественны. Главная претензия сводилась, пожалуй, к досаде на… живость и легкость изложения, на увлечение «экзотикой», что критикам казалось свидетельством легковесности. Конечно, литератор-романтик воспользовался случаем, чтобы сообщить читателю побольше занимательных сведений из истории и географии Урала, почерпнутых из легенд и преданий, из сочинений старых писателей и из рассказов старожилов края, по, думается, сделал это в меру. Книжка и сейчас хорошо читается.
Несмотря ни на что, она у меня сохранилась, и я прихватил ее с собой в Караганду. Помню, Михаил Ефимович бережно взял книжицу в руки, как-то нежно погладил ее потрепанную уже обложку и задумался с грустинкой в глазах. Кивнул головой на лежащий на столе номер старого «Вокруг света» со списком авторов на титуле и тихо обронил: «Последний». И в самом деде, в этом списке он был «последним из могикан».
Потом он решительным жестом взял ручку и надписал своим четким и красивым почерком: «Дорогому Юрию Михайловичу Курочкину—грехи молодости… Не судите, да,.. Мих. Зуев-Ордынец. Караганда. 4 июля 1965 г,»,
Какой уж тут суд — время рассудило!
