ВСЕ БЫЛО КАК В СКАЗКЕ. МЫ ШЛИ ЗАБРОШЕННОЙ ДОРОГОЙ В ОКРУЖЕНИИ ВЕКОВЫХ КЕДРОВ, ЗАТЕМ — ГУСТОГО МОЛОДНЯКА-САМОСЕВА. И ТУТ ПРЯМО ПЕРЕД СОБОЙ УВИДЕЛИ… ДЕРЕВЯННОЕ КРЫЛЬЦО В ТРИ СТУПЕНЬКИ. НИ ДВЕРИ, НИ ТЕМ БОЛЕЕ САМОГО ДОМА — ТОЛЬКО СТУПЕНЬКИ. Я ВЗОШЛА ПО НИМ И, ШИРОКО РАСКИНУВ РУКИ ОТ ЖЕЛАНИЯ ОБНЯТЬ ОТКРЫВШИЙСЯ ГЛАЗАМ МИР, БУДТО ШАГНУЛА В НЕГО…
Ольга Александровна Кошманова — манси, фельдшер по образованию, а по призванию природовед, этнограф и фольклорист — давно звала в свои родные края. И вот лето, и мы вместе.
…Дорога привела в деревню Сатыгу, лет двадцать назад оставленную жителями по причинам неизвестным, связанным с упадком сельскохозяйственного производства после многих и часто лишенных логики разъединений-объединений. Перед нами были обезлюдевшие избы с черными провалами окон, сорванными дверями, с резными воротами без ограды (так вот откуда крыльцо на дороге!). Тут и там — нежилое дерево срубов. И каждый остов былого семейного пристанища как незримая печать памяти о минувшем, о тех*, кто здесь обитал не одним поколением.
Дом бабки Дарьи сохранился лучше других. Не потому, что, оставляя его, она трижды обошла вокруг подворья с иконой. Думаю, дом уцелел среди разора оттого, что сильным да складным мужиком был дед Дарьи, поставивший его когда-то. Лет на сто ставил, да и не без воображения был зачинатель рода — тесовая крыша под скатом, подзор с прорезью, подоконные доски, наличники с объемными листьями и цветами, а надвратная доска — с голубками. И все это в целости, сохранности, хотя такая объемная работа обычно первой страдает — легко снимается пришельцами для костра…
Сразу возникла мысль: дома-то все еще ждут трудолюбивых хозяйских рук; кажется, вот-вот вернутся люди, которые смогут дать новую жизнь давно угасшим очагам; и снова, как когда-то, будет здесь, в Сатыге, под каждой крышей тепло-светло от печей — таких страшных, когда они без огня.
Ведь где печь с огнем, там жизнь. Как вон в той избе, взбежавшей на пригорок. Приветливо мерцал огонек сквозь малое окошко — особенно яркий потому, что он был сейчас единственным во всей деревне.
А внизу, метрах в ста от жилой избы, тоже как бы выбежали к ,дороге, навстречу редким людям, кедры-великаны. Чем ближе мы подходили к ним, тем сильнее овладевала нами тревога.
Читала я рассказы о медведях, среди бела дня появлявшихся в деревне. Конечно, жители сразу окружали зверя —кто с дубьем, кто с ружьем; выяснялось, что мишка появился на людях не сдуру, а от нужды — протягивал лапу, в которой торчала заноза. И, к счастью, находился человек, который останавливал желающих пальнуть и оказывал зверю помощь (во время «операции» таежный гость стоял не шевелясь). И медведь — здесь не место бояться очеловечивания,— явно благодарный людям, мирно уходил в лес.
А кедры Сатыги, оказывается, «доверчивее» медведя. Выступив из леса, они остались рядом с человеком. Но конец моего сюжета куда печальнее. Нынче шишки с них сбивают все, кому не лень. Беда еще я в том, что набеги совершают люди, вооруженные техникой. Они не колотушкой стучат по стволу (что само по себе признано вредным и осуждено наукой), а всем железным «телом» вездехода или трактора наваливаются, таранят… И стволы представших перед нами деревьев несли страшные следы схваток с беспощадным железным зверем. Часть могучих красавцев уже была повержена. Деревья лежали комлем вверх, и корни, вымытые дождями и просушенные ветрами, напоминали обглоданные кости.
На кедрах-счастливцах, стоящих в третьем и четвертом рядах и далее в лесу,» к которым можно подъехать разве что на козе, шишек почему-то не было… Почему? На дворе начало августа, а урожай собран? Даже мне, никогда не видевшей доселе кедра, это показалось странным. И лишь позже все разъяснилось. Нет для добытчиков-хапуг сроков сбора даров болот и лесов. Царствует право первого: когда увидел, тогда и взял… А птицы и звери, как выяснилось, выучились у браконьеров. Когда кедровка-ронжа, которая «понимает» больше любого охотника до кедровых богатств, видит, что начался сбор шишек, она тут же бросается заготавливать кедровую продукцию, тащит невызревшие шишки в запасники. И хотя «понимает», что орешки еще в молочной спелости, и, быть может, даже «удивляется» недоумию первых сборщиков, но зима-то в тех краях долгая, суровая, вот и приходится приноравливаться к двуногим во имя прожиточного минимума. А уж за кедровкой непременно заявится бурундучишка, тут как тут и белочка, и прочие лесные обитатели, жизнь которых зависит от их собственной расторопности.
Вот через какие печали взошли мы на пригорок. Тут и открылся во всю ширь Сатыгинский Туман — мелководное озеро. Не все берега можно окинуть глазом, столь оно широко. Подпитывает озеро масса ручьев и невеликих речек; в нем много щук, язей, карасей, плотвы. На островах и полуостровах в большей или меньшей степени сохранились боры с кедрами, малинниками, брусничниками, голубичниками и прочими и прочими ягодниками. А главное, с моховиками величиной с глубокую тарелку и отнюдь не червивыми. И каким методом ты их ни срывай, ни обрезай — не убывает моховиково племя. Можно только предположить, что причина изобилия — безлюдье, никто не утаптывает угодий. Браконьеру гриб ни к чему.
Итак, мы подошли к калитке почти единственного живого подворья с избой и, как водится, вором, полным скотины. На заборе сидит красавица-кошка; рвется с цепи, надрываясь, огромная лайка. Свет в окне, кошка, собака — чувство радости наполнило душу в предощущении человеческого тепла на фоне мрачного запустения.
Тут я и познакомилась с Екатериной Алексеевной Чейметовой, родившейся и выросшей еще верст за двадцать от этих мест, в деревне Евра.
Первый раз Катя пошла с отцом на охоту лет десяти от роду. А с двенадцати она отправлялась в лес как во второй свой родной дом. Так сызмальства, постепенно прошла она охотничье обучение у отца, да еще — за плат у— у охотника Бормонтова. Получила диплом промысловика. К тому времени у Кати были свои лайки: Товарищ, Постой, Отгадай, Нескажу, Глухарь. Ее промысел — рябчик, белка, соболь.
Первый соболь ей запомнился, потому что добыла его совсем еще юная охотница при довольно трудных обстоятельствах. Несколько дней ходили с отцом по тайге — нет соболя, хоть плачь. То ли невезение, то ли что-то в природе произошло, и зверь ушел… Была поздняя осень, дня через три — Октябрьские праздники, а они от дома за восемьдесят километров. Повернули назад. Оба печальные. «Эх, Катя, если бы добыли соболя, увел бы я тебя домой прямиком. И на ночь бы не останавливались…» И надо же такому случиться: пока отец выслеживал белку, Катя заметила, как лыжницу (так в том краю называют лыжню) перебежал соболь. Она — за ним. Возле ближайшего кедра тот исчез, как в воду канул. Вспомнила отцов наказ: «Не горячись, окидывай взглядом лесину раза три, может верхом уйти». Присмотрелась: одна ветка вроде потолще других, и — выстрелила. Свалился соболь ей под ноги, да тут лайки, будто с ними что-то случилось, вдруг вышли из повиновения, вцепились в зверька, окликов ее не слышат, рвут добычу друг у друга. Едва за уши оттащила лаек, благо шкура у соболя крепкая. Лыжи, шапка, котомка, посох — все разбросано на поле битвы. Привела себя в порядок — и к отцу. Он спросил: «Хороша белка?» Ничего не ответила Катя, а сердце радостью зашлось.
На привале принялись потрошить рябчиков и белок. Отец варево в котелке помешивал. Катя как бы невзначай и сказала: «Старика обдирать будем?» Оглянулся отец: «Вот диво, дочь!» Даже слезы выступили у него на глазах… На самый праздник поспели в деревню.
Когда на ее родине, в Евре, колхоза не стало, семья перебралась сюда, в Сатыгу. А через несколько лет почти все стали городскими жителями… .
Все же родные места зовут и манят… И наметилась недавно такая тенденция, что местный манси или русский, выработав на стороне положенные годы, в конце концов возвращается поближе к родным краям. Чтобы походить по лесам, пособирать ягоду, половить рыбу…
От городского дома Екатерины Алексеевны до родной избы в Сатыге, которую она восстановила своими руками, всего-то пятьдесят километров… Для этих мест не расстояние. Мало кто нынче тут живет. Пользуются лесом случаайн, набегами. Криком кричит Екатерина Алексеевна: «Помогите! Спасите этот кусочек красивейшей земли! Спасите, пока совсем не загубили».
Шесть детей у Чейметовой, много лет отдано колхозу. Ни один из ее детей в яслях или саду не был. Она сама всех вырастила, и поэтому к пенсионному возрасту не хватает ей двух лет стажа. Вот и решила она добрать недостающий срок,— устроилась рыбаком в Учинский рыбоучасток. Ему и принадлежат сатыгинские рыбные угодья.
Есть в деревне еще житель — рыбак Владимир Вайветкин. О нем никак нельзя не сказать. Доводят, рыбаку ежегодно план рыбосдачи. Дано право ловить в реке и озере. Так вот, этот горе-рыбак еще ни разу плана не выполнил.
Чейметовой тоже отвели участок на озере. Занимаясь своим делом, Екатерина Алексеевна насмотрелась такого, что ни словами передать, ни пером описать… У нее полно забот, а у Вайветкина весь «улов» — из ближайшего города, из винного магазина тамошнего. Рыбу и он иной раз ловит, но не для плана, а в обмен на бесчисленное количество бутылок, которые и опустошает. И летом, и зимой, и осенью стоят возле рыбацкого дома машины с городскими номерами — тут и личные, и разных организаций, охочих до рыбы. Такса — бутылка.
Нетрезвый рыбак, конечно, план выполнить не может. Перетяг через речку Урай, поставленный им еще весной 1984 года, был на месте до середины 1985-го. Столько набилось там рыбы, что яд и запах гниения отравили всю огромную округу. Даже начинающий рыбак знает, что рыба по три года и больше не приходит в такие места.
В ответ на свое обращение-жалобу получила Екатерина Алексеевна от начальства Учинского рыбоучастка издевательское предложение — работать с Вайветкиным вместе. Чтобы, значит, неповадно было жаловаться на «удобного» руководству поставщика рыбы. Пришлось Екатерине Алексеевне по здравому рассуждению уволиться.
Писала она обо всем в местную газету. 27 апреля 1985 года в «Ленинской трибуне» в разделе «Хотя письмо и не опубликовано» была заметка «Строго предупрежден»: «Пользуясь бесконтрольностью со стороны рыбоучастка и органов рыбоохраны, В. Вайветкин пьянствует, сбывает рыбу на сторону. Как сообщил «Ленинской трибуне» директор Кондинского рыбозавода В. А. Перевалов, автор письма во многом права. Рыбак… строго предупрежден. Если он не исправит положение дел на рыбоугодьях, вновь допустит невыполнение плана, будут приняты более строгие меры, вплоть до снятия с промысла».
Вот еще сатыгинские беды. На затопляемой части берега заготовители сена часто оставляют емкости с соляркой, они подтекают, уносятся волной… А там, где прорубали просеку, вели дорогу, остались брошенными поваленные стволы— отодвинуты в сторону за ненадобностью, и так на много километров. А сколько их спущено на воду! Нет, не для сплава — бесцельно или сокрытия ради…
…Конда все еще богата борами, кедром, озерами, рыбой, птицей, зверем. И людьми, прекрасными людьми, земляками Екатерины Алексеевны Чейметовой теми, кто живет с чистой совестью в мире живого, непреходящего.
Примечание. Пока писался этот очерк, Вайветкин еще раз успел провиниться. Судим. Выплачивает проценты с заработной платы, чтобы возместить нанесенный государству ущерб. А ведь можно было и не допустить».
