Решения XX съезда комсомола — повод не для абстрактных споров, а для конкретного осмысления своей работы.
Перед молодыми рабочими из производственного объединения «Уралобувь» стоит вопрос: «Как конвейер заставить работать не механистически, а «с душой»?
Комсомольско — молодежная бригада Наташи Горбунцовой делает детскую обувь. Её «нужно выпускать так же, как для взрослых, только лучше». Ответственность большая…
ИСТОРИЯ ЭТА С НЕБОЛЬШИМИ ИЗМЕНЕНИЯМИ СЛЫХАНА НЕСКОЛЬКО РАЗ. ОТПРАВИЛАСЬ ЯКОБЫ ОДНА ДАМА В ТУРИСТИЧЕСКУЮ ПОЕЗДКУ ЗА РУБЕЖ. СОБИРАЯСЬ В ОБРАТНЫЙ ПУТЬ, ЗАГЛЯНУЛА В СУПЕРМАРКЕТ ЛИ, В ОБУВНУЮ ЛАВЧОНКУ — ЭТИ ДЕТАЛИ РАЗНИЛИСЬ. НО СУТЬЮ ВСЕ РАССКАЗЧИКИ СХОДИЛИСЬ: КУПИЛА НАША ТУРИСТКА САПОЖКИ. МОДНЕЙШИЕ. НА ПОЛИУРЕТАНОВОЙ ПОДОШВЕ. СОЮЗКИ —ИЗ КОРИЧНЕВОГО ВЕЛЮРА, БЕРЧИК — БЕЖЕВЫЙ, С ПРОДОЛЬНЫМИ ПОЛОСКАМИ. ВНУТРИ — ГИГИЕНИЧЕСКАЯ ПРОКЛАДКА. ПРИВЕЗЛА ВАЛЮТОЙ ОПЛАЧЕННУЮ ПОКУПКУ ДОМОЙ, И ТОЛЬКО ТУТ РАЗГЛЯДЕЛА НА ПОДОШВЕ КЛЕЙМО: «ТРИ КАБЛУЧКА». ФИРМЕННЫЙ ЗНАК ПРОИЗВОДСТВЕННОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ «УРАЛОБУВЬ»…
— Легенда! — оборвал меня секретарь партийного комитета «Уралобуви» В. Г. Яковлев, едва услышал, как «одна свердловчанка в Париже..,» — На экспорт наша обувь не идет. В Архангельске на наше клеймо можно наткнуться, во Владивостоке…
Он показывает длинный список оптовых баз, которым поставляется свердловская продукция. География внушительная: Урал, Дальний Восток, Центральная полоса России, Сибирь.
Я наугад попадаю пальцем в список, где-то между Орлом и Пятигорском:
— Отчего же здесь Париж не значится, Владимир Георгиевич?
— Оттого, что за валом гнались… Плелись в конце научно-технического прогресса. Беззаботно относились к психологии кадров… Вы знакомы с работой обувщиков? С технологическим процессом?
— Немного знаком.
Детство гораздо и хитро на праздники.,. Но не каждому из них суждено пробиться во взрослую жизнь, не погибнуть под гнетом других впечатлений. Но тот праздник запомнился.
Начинался он в предзимье. Из передней комнаты мои родители выносили нехитрую мебель. Потом в пустой, гулкой комнате стучал молоток: отец сколачивал из толстых досок полок. Мама же старалась уместить на печке как можно больше чугунков и ведер, чтобы завтра лишь чиркнуть спичкой — и горячей воды хоть залейся. Уже без меня («школа! режим! пора спать!») извлекались из дальних чуланов груда деревянных колодок, мешки с шерстью, на стену привешивались «балалайка», малоизящный, но добротный инструмент для взбивания шерсти — натянутая на луку струна из бараньих кишок. В комнату проводили несколько переносок, чтобы светлее было.
Там работал дед. Он грузно стоял у «балалайки», неторопливо выбирал из мешка свалявшуюся шерсть. Брякала струна — трень, трень, трень! — и шерсть превращалась в легкий пух. Потом дед становился за полок. Говоря языком технологии, начинал новую операцию: застилал, тщательно выкладывал из шерсти огромный, плоский еще валенок. То и дело он набирал в рот воды и прыскал на заготовку.
Шли дни. Кипа этих заготовок, несуразно больших, похожих больше на чулки, чем на валенки, росла в углу — нам, соседям, дальним и ближним родичам. Конвейер! Но не дед подчинялся этому конвейеру, а конвейер — ему. Он стоял, прислонившись к краю полка, на одной ноге — вторую оставил на фронте. И делал свое дело, которое знал от начала до конца. А начало, может быть, было еще дальше — в умении выходить овцу, сделать на ягнячьем ухе свою «родовую» метку, чтобы не спутались овцы в общем деревенском стаде, постричь овец, в той житейской мудрости, которая позволяла на глазок определить, какого барана можно забить, а какого оставить, ибо дарует он своему потомству густую, волнистую, однотонную шерсть; и овцам помогая разъяг-ниться, прикинуть с хозяйской деловитостью, шерсть какого ягненка пойдет на пряжу (это уже бабушкины владения), а какого — сюда, на полок для валяния.
Но это сейчас понимаю я дедушкину сведущесть. Вернее, подгоняю свои воспоминания под заданную тему конвейера. И прости меня за это, детский праздник… Хотя, впрочем, никакая заданность не сможет лишить полноты то детское ощущение, тот восторг перед всемогуществом человека.
Наступало новое утро. В избе пронзительно пахло мокрой шерстью, клубился пар. Заготовки опускались в кипящую воду, и дедовы руки прохаживались по ним рубельком — дубовым бруском с рубленой поверхностью. Заготовка уменьшалась в размерах, все больше походила на валенок. Здесь умел присоединиться и отец.
Собственно, катание валенок было проще, чем их застилка. Потом валенок насаживался на колодку,сох. Сох, снимался — расчленяя ту давнюю дедову работу на составные. Сейчас, за пишущей машинкой, я почти физически ощущаю, как уходит из описания то, ради чего я и потревожил память: дедушкин задор в работе, вдохновение. Потому что в этом нестремительном движении от клочков шерсти над струной, к тому моменту, когда валенки смолились над жарким огнем, все делалось не только руками, но и душой еще. В технологический процесс органично включался его долгий взгляд, в окно, на дорогу с замерзшими лужами, которая разводила нас из дома в школу, на ферму, в кузницу, в медпункт, и вела дальше — в бескрайние просторы, стынущие, жутковато неприветливые. Может, в прошлое обращен был этот взгляд. В тридцать седьмой роковой год, когда моего прадеда навсегда увезли из деревни. Нескольких отроков он обучал катанию валенок, не сообразуясь с классовой обстановкой, а вернее, с тем, что учеников легко причислить к батракам, а учителя-мастера, едва сводившего концы с концами, записать в кулачье отродье… А может, в сорок пятый обращены были дедушкины глаза, когда раньше однополчан навел он блеск на сапоги — один только надо было чистить, и выбирал — плакать ли, смеяться…
Как определить все эти «технологические составные » — ведь они тоже делали зимнюю обувку мягкой, теплой, любовной? Можно ли определить? Ведь виделось лишь внешнее…
На последнем этапе подключали и меня. После того как в бане, в жаркой топке, валенки обсмолят (иначе они походили на котят, вздыбивших шерсть), мне приказывали пробежаться в обновке по свежим, только что наросшим сугробам. Это была вершина праздника! В легких удобных валенках несешься по снежной целине, оставляя за собой цепочку серых следов, легкий запах паленого и чувствуешь свою защищенность от метельной стихии, от любых напастей!
Написать бы однажды «Историю производственных отношений — в детских воспоминаниях». Прием, конечно, чисто формальный, но какой страстной получилась бы книга. В отличие от сухих учебников и монографий она бы требовала не забывать прошлого опыта. Умоляла помнить ошибки былых времен. И обязать бы каждого, кто вершит судьбу производства, прочесть эту книгу. Ибо зримо, со всей пылкостью детства, представится там: за каждой производственной схемой — судьба отдельного человека, и счастье его, и трагедии.
Никакой ретроспективный экономический анализ не сможет вызвать того чувства, какое вызвала одна бесхитростная байка.
— Однажды,— рассказывал пожилой человек,— меня спросили: «Малыш, кем работают твои родители?» — «Батя на фронте погиб,— отвечаю.— А мама… Мама работает… винтиком».
Самые юные из нашей компании из вежливости засмеялись — ничего не поняли. Те, кто постарше, хохотали искренне, отнеся историю к разряду анекдотов. Лишь ровесники рассказчика, в деталях помнящие время, когда царила концепция «винтика», не улыбнулись. Рассказ отозвался в них болью. Надо ли объяснять, почему?
Уходят концепции, но остается инерция прежнего опыта. Об этом думал я, вглядываясь в современное обувное производство. Праздник оно напоминало мало. Разве только в складских помещениях, где разноцветье кожи, как новогодняя мишура… Или в конце конвейера. Там виден результат труда, обувь пакуется для отправки в магазин. Там захлестнет тебя, если открыть коробку и втянуть в себя запах клея и горячей кожи, радость от обновы.
Но в цехе раскроя, где работает бригада Наташи Горбунцовой, заметно, насколько все же механистичен труд обувщика, насколько выхолостила душу из производства его расчлененность.
Работа у Наташи, если со стороны смотреть, несложная. На кусок кожи она ставит резак, как можно плотнее к краю. Нажимает кнопку — пресс опускается на металлическую формочку. Остается вынуть деталь, которая потом попадет в другие руки, в третьи, постепенно превращаясь в «детский сандалет клеевого метода крепления».
На всей технологической линии я выбрал одну операцию — Наташину, пытаясь по ней понять, как нынче складываются отношения между рабочим и фабрикой. Потому что банальна истина: качество работы — сумма самых разных тонкостей этих отношений.
Конвейер конвейеру рознь. Один подавляет, превращает операторов в своих покорных слуг. Другой возвышает их, подталкивает: давай учиться, расти, работать творчески! Один равнодушно гонит халтуру. Другой так организован, что начинаешь подозревать: «душа» — термин экономический.
Чтобы обувной конвейер работал с душой, нужно, как это ни парадоксально, людей заменить бездушными автоматами. Тогда не дрогнет стежок на голенище сапога, равномернее покроется клеем подошва. Ни настроение, ни случайности не повлияют на качество работы.
Можно пойти другим путем. Вернуться к кустарному производству, как некоторые западные фирмы.
Руководители «Уралобуви» шлют энергичные «SOS» в свое министерство: нужно новое современное оборудование! Предлагают — давайте расширим цех по индивидуальному пошиву обуви. И пока министерство решает, куда выгоднее вложить средства, работники фабрики пытаются самостоятельно довести до совершенства существующие технологические линии, на которых взаимодействуют две системы: «человек» и «полуавтомат». С полуавтоматами ясно: они свой расцвет уже пережили, они дорабатывают «до пенсии». А вот люди… Лишь они могут принести то, чего не достает жестко отрегулированному конвейеру.
На столё у заместителя начальника цеха Светланы Егоровны Глинских стопка деталей кроя. Маленький музей брака!
— Посмотрите, на поверхности кожи просматривается пятно.— Светлана Егоровна протягивает кусочек шевро.— Когда-то за животным плохо ухаживали, его тело покрылось коросточками, Они отпали при обработке и возник дефект — «роговина». Здесь раскройщик не заметил стяжки… Здесь границы резака захватили несколько вмятин… Эти детали возвращены, потому что материал оказался отдушистым, пухлым — очень плохая обувь получилась бы. Вот про «авторов» таких деталей можно сказать, что они работают механистически. А про остальных…
В училище девчат из бригады обучали разным хитроумным способам раскроя. Разъясняли, как лучше расположить резаки, чтобы сберечь сырье. Но реальность заставила отказаться от всех этих «идиллических» принципов параллелограмма, круга… Как составить из резаков оптимальную фигуру, коль кожа испещрена дефектами? Выдумать свои принципы, которые позволили бы работать быстро (это отражается на заработной плате), экономно (это тоже отражается!!), без возврата деталей из смежного цеха (учет таких возвратов ведется мастером и тоже отражается!!!).
Открываю записную книжку на той странице, где показатели работы Наташи Горбунцовой: 1986 год — задание года выполнено на 140 процентов, сэкономлено более 54 тысяч квадратных дециметров кожматериалов — из этих запасов можно пошить 4500 пар дошкольных сандалет, то есть обуть около 40 детских садиков.
— Такие цифры конвейер может выжать,— соглашается Светлана Егоровна.— Но он никогда не за ставит взяться за организацию комсомольско-молодежной бригады. За шефство над своими юными коллегами. А у Наташи — двое подшефных… Он неспровоцирует мучительных вопросов: какой быть бригаде? Человеческий фактор — штука разнонаправленная. Он подразумевает и самочувствие рабочего. Мы не должны допустить, чтобы будущий ребенок Наташи ли, Светы Шаниковой, Наташи Лявуковой, других девчат когда-нибудь признался: «Моя мама — всего лишь винтик». Пусть лучше прозвучат в детских рассказах иные слова, иные примеры. Их, этих примеров, десятки.
На нашем предприятии с пятидесятых годов существует лаборатория промышленного моделирования. Опытные модели — загляденье! На уровне задумок мы выдерживаем конкуренцию с самыми модными фирмами. Но вот когда модель приходит на конвейер, вдруг оказывается, что нет того или иного сырья… Однажды раскройщица Ольга Водянова отказалась работать: пошел материал другого цвета. Вроде немного отличается от заложенного в модели, но сапожок такое отличие огрубило бы, сделало бы безвкусным. Раскрои она материал — ЧП бы не произошло, все шло в рамках допустимых отклонений. Но качество-то снизилось бы!.. Ольга кроить не стала.
Или другой пример. Закупили мы в Курске большую партию нового сырья. Искусственная кожа «Вечер». Стали выпускать женские сапожки, нарасхват их брали… И вдруг оказалось, что большая партия курского сырья с браком: «пятнистость». Что делать? Возвращать сырье обратно? Закупать новое? На это время уйдет, а ложка дорога к обеду, сапожки— к осени… Ждать другого сезона — отстать от моды. Посоветовались с рабочими, пришли к остроумному решению: из пятнистой кожи кроить полностью комплект для пары. Одно дело — когда лишь деталь сапога в пятнышках, другое — когда пара полностью ими покрыта. Да еще отделку сменили — заиграл сапожок! Но ведь это на словах легко… А попробуй за прессом повертеть кожу: здесь — пятнистость, здесь — норма, это — в один комплект, а это — в другой… Предлагая свое решение, рабочие знали, что оно скажется на производительности труда, знали, что и сэкономить сырье будет гораздо труднее. А что за этим следует? Да рубль короче… Но пошли и на это. Совесть человека вступила в противоречие с конвейером, и производство выиграло от этого…
Понятие «человеческий фактор» в применении к Наташе и ее бригаде подразумевает: возраст молодости,
дерзости должен впрямую повлиять на производство. Молодым свойственно свержение авторитетов. В том числе тех, чей социальный опыт пришел в противоречие с реальностью. Недостаток собственного опыта они легко компенсируют нешаблонностью подхода к жизни, бурной фантазией, поиском. Молодые, в конце концов, эмоционально приподнятее… А станку небезразлично, о чем думает стоящий за ним: о предпенсионном уединении или об имени для будущего сына… Отстраненно мечтает выпить кружку пива или исступленно прокручивает в голове цветаевское:
Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне.
Черноглазого ребенка
я увидела во сне…
На это надеялись в цехе, создавая комсомольско-молодежную бригаду. Ожидали здоровой оппозиции всему устаревающему. Готовы были подсказать, что самое быстрое, что может бригада (хоть на второй день существования) — создать атмосферу вдохновенности. Состав этой атмосферы даже предсказать не брались — можно ли это сделать лучше молодых? Дружба ли сюда войдет? Как подстраховочный элемент. Чтобы старание одного молодого участника конвейера подхватил другой. Или теплым словом сгладил у коллеги плохое настроение, которое готово спровоцировать брак… Встречи ли с покупателями создадут эту атмосферу? Диспуты ли? Навязывать конкретных предложений не стали, надеясь на фантазию девчат. Сбылись ли надежды?
— Наташа, приходилось ли твоей бригаде конфликтовать с администрацией?
— Однажды диспетчер направила нам сырье в точках. Мы возмутились. Детскую обувь же делаем! Нам сказали, что при растяжке эти точечки исчезнут. Ходили, смотрели — действительно, исчезли… Докой надо быть, чтобы слово свое сказать на фабрике. Учинили конфликт ради конфликта и поняли: кроме задора нужен опыт.
— А есть сейчас дела, которые никому, кроме комсомольцев, не осилить? В тридцатые годы, мне говорили, ребята с «Уралобуви» ходили в пеший поход по маршруту Свердловск — Вятка, чтобы испытать качество парусиновой обуви, которая тогда мастерилась…
— Нет, необычных дел у нас нет. Все, как в других бригадах. Создали треугольник качества — каждый день с нас стружку снимает… Участвуем в спорах, когда модельеры новую обувь показывают. А остальное обычное — работа.
Почему мы ждали другого ответа? Почему с особой надеждой смотрели и смотрим на молодых? Не потому ли, что апрельские перемены прежде всего должны были коснуться душ неогрубевших, способных еще впитывать новое? И если этот процесс иногда давал сбои, то лишь потому, что молодые уже имели опыт, достаточно консервативный. За их плечами была школа. Это она планомерно отучила их от самостоятельности. Хотя бы теми же грандиозными в своей показушности «Днями самоуправления», которые лишь подчеркивали, что все остальные дни, за рамками праздника,— дни педагогической авторитарности. Это она скомпрометировала нравственное отношение к труду, ибо уроки труда чаше всего на этом нравственном отношении и держались, а законы материальной заинтересованности игнорировались («Какая безнравственность— платить школьникам!»). Да и кто взялся бы платить за выточенные безо всякой связи друг с другом шестерни и цилиндры, за работу, которая словно готовила к бездумности технологических операций, к незаинтересованности конечным результатом труда.
За их плечами были первые комсомольские собрания. Президиум — подготовленные речи — заранее написанные решения. Приобретались навыки формализма, словесной трескотни, «галочных» дел.
Нужно ли удивляться, что не произошло резонанса?
— Какие личные качества нужны в вашем деле? — последний вопрос Наташе.
— Н-ну, тоже обычные, наверное… Усидчивость, глазомер, чувство вкуса. Терпение…
Терпение родственно терпимости. Но лишь языково. Явления, обозначенные этими словами,— непримиримы. Пусть члены комсомольской бригады учатся терпению в работе, в шефстве над новичками. Но пресловутую «покладистость» неплохо бы исключить. Терпимость к своему былому опыту, терпимость ко всем тем мелочам, в результате которых покупатель сапоги стаптывает в поисках импортной обуви на прилавках, а свою, у которой так легко отлетают подошвы, зачастую пренебрежительно зовет «урал-лаптем»… Хотя совсем неверен этот пессимизм — лапти, уральские ли, вятские, ладностью славились, как и все то, к чему приложил руку мастеровой люд и душой согрел…
В той же небольшой деревушке моей был еще один умелец. Дед Павел. Летом он возил по полевым станам воду. Его деревянная бочка на колесах была непременным атрибутом степного пейзажа. А в зазимок совхозный водовоз шел по избам: «Кому валенки подшить?» Брал за работу дороже, чем другие подшивальщики. Но без заказов не сидел. Знали люди: не только крепко ляжет заплата на прохудившееся или прожженное голенище, на подошву, но появится в старой обуви новизна».
Песня ли, обувь ли, мебель, книга, станок — это только кажется, что не разглядеть в них душу творца. И даже не по той примете — кустарь делал или конвейер, потому что и на современном производстве любую вещь можно очеловечить, вложив в нее душу.
Как? Пусть бригада думает.
И еще. Упустил я одну деталь в рассказе про деда. Начиная работать, он останавливал часы: брал чугунные гирьки и поднимал их на деревянную коробку «кукушки». Маятник останавливался, словно подчеркивал, что вдохновенность в работе, совестливость — понятия вековечные.
РАБОЧАЯ ХРОНИКА «УРАЛОБУВИ»
28 МАРТА 1937 ГОДА ПОШИТА ПЕРВАЯ ПАРА ОБУВИ, БРЕЗЕНТОВАЯ, НА РЕЗИНОВОМ ХОДУ.
НАЧАЛО 50-Х: НА ФАБРИКЕ ПОЯВИЛАСЬ НОВАЯ ПРОФЕССИЯ — МОДЕЛЬЕР. НАЧАТО ПРОМЫШЛЕННОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ УРАЛЬСКОЙ ОБУВИ.
1959—1965 ГГ.: ПРОИЗВОДСТВО УРАЛЬСКОЙ ОБУВИ РАСШИРЯЕТСЯ. СОЗДАНЫ НИЖНЕ-ИРГИНСКИЙ, КАМЕНСК-УРАЛЬСКИЙ И НИЖНЕ-ТАГИЛЬСКИЙ ФИЛИАЛЫ.
ФЕВРАЛЬ 1971 ГОДА: ТРУД ОБУВЩИКОВ ОЦЕНЕН ВЫСОКОЙ ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ НАГРАДОЙ — ОРДЕНОМ ЛЕНИНА.
В ЭТОМ ЖЕ ГОДУ, В ОКТЯБРЕ, КОМСОМОЛЬЦЫ ПРОВЕЛИ СУББОТНИК В ФОНД БОРЮЩЕГОСЯ ВЬЕТНАМА.
9 ИЮНЯ 1977 ГОДА: КОМСОМОЛЬСКО-МОЛОДЕЖНЫИ СУББОТНИК В ЧЕСТЬ ВСЕМИРНОГО ФЕСТИВАЛЯ МОЛОДЕЖИ И СТУДЕНТОВ. ПОШИТО ОКОЛО 20 ТЫСЯЧ ПАР ОБУВИ. ЗАРПЛАТА ПЕРЕВЕДЕНА В ФОНД ФЕСТИВАЛЯ.
В ОДИННАДЦАТОЙ ПЯТИЛЕТКЕ СОЗДАЮТСЯ ПРОИЗВОДСТВЕННЫЕ БРИГАДЫ. В НАЧАЛЕ ПЯТИЛЕТКИ ЭТОЙ ФОРМОЙ ОРГАНИЗАЦИИ И ОПЛАТЫ ТРУДА ОХВАЧЕН 131 РАБОЧИЙ. В КОНЦЕ — 3642 ЧЕЛОВЕКА.
В СМОТРЕ-КОНКУРСЕ К 60-ЛЕТИЮ КОМСОМОЛА КОМСОМОЛЬСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ФАБРИКИ ПРИЗНАНА ЛУЧШЕЙ В КИРОВСКОМ РАЙОНЕ ГОРОДА СВЕРДЛОВСКА.
1987 ГОД… ОБ ИТОГАХ ГОВОРИТЬ РАНО. МОЖНО ЛИ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО БРИГАДА НАТАШИ ГОРБУНЦОВОЙ ОСТАВИТ СВОЮ СТРОКУ В ЛЕТОПИСИ «УРАЛОБУВИ», В ЛЕТОПИСИ ПЕРЕСТРОЙКИ?
