Солдат умирал. Он этого даже не знал, третьи сутки находился без сознания. Консилиум врачей пришел к неутешительному выводу: двустороннее воспаление легких в запущенной форме. Надежды на спасение почти нет, разве что один процент из ста.
— Один процент — это уже кое-что! — сказал командир полка, когда ему доложили мнение специалистов. Командир не был силен в медицине, но, как человек военный, он хорошо знал, что даже полпроцента на успех обязывает стоять до конца в отчаянной схватке. А ведь здесь речь идет о жизни или смерти человека. Рядового Сомова…
Полковник связался по телефону с начальником терапевтического отделения.
— Вадим Орестович, помощь от нас нужна?
— Думаю, что нет,— послышался голос в трубке.—
Но я бы посоветовал послать за родителями, возможен летальный исход.
— Он невозможен! — жестко прервал командир.— Вы, дорогой доктор, неправильно формулируете. А за помощью обращайтесь прямо ко мне.— И добавил: — В любой час дня и ночи, Вадим Орестович. Поймите меня правильно и не обижайтесь — речь идет о солдате.
Доктор все понимал. И в душе даже порадовался за командира, которого лично еще не знал, не доводилось встречаться. Твердость, с которой тот требовал от медицины невозможного, в какой-то мере его даже успокоила.
— Хорошо, товарищ полковник, будем держать вас в курсе дела.
«Один процент надежды на выживание, ах, как это мало! — размышлял полковник, глубоко опустившись в кресло.— И ничего нельзя предпринять, чтобы процент хоть чуть-чуть увеличился… Остается только ждать…» Состояние солдата продолжало ухудшаться. Лекарства, которые вводили в организм, отторгались им. Началось общее заражение крови.
Вот тогда в кабинете командира полка раздался звонок. Он был необычайно звонок, нетерпелив, этот зуммер, будто чувствовал остроту ситуации.
— Нужна свежая здоровая кровь. И немедленно!
Врачи отбирали солдат-доноров очень придирчиво — по группе и резусу крови подходил далеко не каждый. И все же взвод за взводом подходили солдаты к госпиталю в надежде, что его кровь поможет Сомову.
Прошел день — и опять никакого улучшения.
— Может, вызовем мать, товарищ полковник? — в очередной раз напомнил о себе Вадим Орестович.— Нас ведь тогда не поймут…
— Нет, доктор! Нет и нет! — закричал он в трубку.— Мне нечего будет ей сказать, ведь не война сейчас, да поймите же вы наконец. Сомов должен жить!
Полковник положил медленно трубку на рычаг и, совершенно обессиленный, опустился в кресло. Впервые за свою командирскую службу он позволил себе не сдержать эмоций и сейчас, лишившись какого-то внутреннего стержня, как бы распадался на части. «Что это я, право, вздыбился,— сказал он вслух и от своего голоса даже вздрогнул.— Э-э, брат, так не пойдет!» — И он быстро, срываясь на цифрах, набрал номер телефона госпиталя. Трубку тотчас подняли, будто кто-то ждал звонка и находился рядом.
— Простите, Вадим Орестович,— погорячился я. Вы правы. Сегодня же пошлем человека. Это недалеко…
— Видите ли…— в трубке послышалось частое-частое дыхание.— Мне кажется, у Сомова наступил кризис. Да, я убежден! Но требуется прямое переливание крови. Только прямое…
Поочередно рядом с больным легли семеро солдат: Князев, Шмидт, Абдукадыров, Бурайтис, Хаджоков, Черняускас, Гибайдулин… Потом еще трижды полностью сменили Сомову кровь. Ее отдали, в общей сложности, семьдесят человек. И смерть отступила. Сомов пошел на поправку.
Когда командиру показали список добровольных доноров, он от удивления, сам того не ожидая, присвистнул:
— А ведь расскажи кому-нибудь — не поверят, что никто специально доноров не подбирал: обстоятельства души приказали каждому.
Оказалось, что побратимы Сомова по крови стали парни двадцати трех национальностей: русские и украинцы, казахи и башкиры, литовцы, ингуши, молдаване и грузины…
— Вот истинное братство народов,— улыбнулся командир,— Сомова можно теперь показывать вживе, как факт этого братства.
