БОБ
— …Все-таки лучше бы они не посылали в полеты женщин — и парадокс же с ним, с этим нелепым параграфом. Ну что в самом деле такого, если я действительно в последнее время не возился с «Чивером», а обследовал Капкан? Да, я немного обманывал Энн, но ведь так было спокойнее и ей, и мне, и Титу, который просто места себе не находит, если она нервничает. И вот — столько эмоций, столько слов… Впрочем, нет, слово она сказала всего одно…
Неужели трудно понять, что я просто не в силах заниматься постоянно одним и тем же делом? Надо же мне иметь отдушину для того, чтобы не спятить! Наконец, даже в научном отношении — в смысле истории космической техники, например, имело полный смысл искать номерной знак не чего-нибудь, а самого «Чивера-1». И вот теперь, когда я его нашел, когда коллекция, которую я собираю всю свою жизнь, стала на самом деле бесценной, вместо того чтобы порадоваться за меня — слезы, отчаяние, душевный кризис.
«Накопитель». Это надо же так сказать! Это я-то, которому лично вообще не нужно ничего. Как я могу заниматься мелким ремонтом, когда где-то рядом разбросаны обломки самого первого «Чивера», и среди них его номерной знак — сокровище, которому нет равных, ради которого не жалко потерять те несколько месяцев, что я оторвал от возни с кораблем. Да я и не оторвал ничего, потому что не было минуты, чтобы не думал о знаке, о его аверсе и его реверсе, о том, насколько он сохранен, и о том — что кривляться перед самим собой,— как вытянутся физиономии у дорогих коллег, когда я достану его из макрокляссера.
Теперь мне и впрямь нечего делать на Капкане, и я готов работать как кибер, лишь бы отсюда выбраться. И пусть все упреки, что раньше я не стремился на Землю, в чем-то верны, пусть — теперь-то у меня настоящий, могучий стимул. Ну так, спрашивается, вокруг чего разговор, для чего все душевные метания?
А главное, для чего ворошить всю эту давнюю историю теперь, когда все в корне переменилось? Я довел-таки за эти годы корабль до такого состояния, что он может стартовать. Я работал как целая лаборатория и, быть может, придумал кое-что, чего на Земле еще и в помине нет. В конце-то концов Рольсен — это все-таки Рольсен! Но о каком старте может идти речь, когда Тит в трансформатории, время идет, а что делать — непонятно…
Лучше бы Энн, чем обвинять меня, вспомнила, как втягивала мальчишку в свои интеллектуальные игры, как забивала ему голову мыслимыми и немыслимыми проблемами. Конечно, Энн растила его практически сама, я ей скорее мешал. И выучила Тита она всему, чему только можно. И парень он вырос хоть куда. Но нет, нет и нет моей вины в том, что он решил перевернуть мир! Тысячи мальчишек в его возрасте ни о чем не советуются с отцом — и вовсе не потому, что тот что-то когда-то сделал не так.
…Если же честно, то я в полной растерянности. Взламывать трансформаторий? Но как? Да и что будет с Титом и тремя капканцами, которые сейчас там? Ждать? Но сколько? Думать? Но о чем? Не думать? Но это невозможно… Единственное, чем удается поддерживать душевное равновесие — хоть изредка, тайком взглянуть на «Чивера», отчищенного, расправленного, тщательно реставрированного. «Номер по каталогу— один!» Так именно и будет сказано при первой его демонстрации. И непременно с восклицательным знаком.
Но довольно — надо же все-таки что-то делать. Итак, что нам известно доподлинно? Тит каким-то путем проник в трансформаторий. Медальон Энн почему-то идеально пришелся к отверстию в его люке. Какую-то роль сыграла и моя бриллиантовая булавка — правда, она найдена у входа, Тит ее с собой не взял. Далее. Принцип действия трансформатория ясен лишь в самых ,общих чертах. Чиверяне отчего-то не оставили его описаний — как, впрочем, и вообще никаких записок, дневников, отчетов и тому подобного. Любой разговор с капканцем о трансформатории бесполезен.
Теперь так. Старик-младенец, то есть капканец, проживший в обратном порядке свою жизнь от девяноста лет до года, попав в трансформаторий, в течение двенадцати месяцев снова становится девяностолетним. При этом память его стирается, а все нарушения, случившиеся в его организме за истекший период жизни, исправляются. То есть, иными словами, трансформаторий каким-то образом узнает, каким должен стать попавший в него человек, когда он его через год покинет,— как приемная антенна космодрома узнает по номерному знаку принадлежность корабля.
Итак, трансформаторий узнает личность старика-младенца и точно знает, что с ним надо делать. Тут две возможности. Либо в нем есть программа для каждого из оставшихся в живых чиверян, либо же каждый капканец несет эту программу в себе. В обоих случаях совершенно неясно, как станет трансформаторий поступать с Титом. Ведь он не член экипажа «Чивера-1», не капканец вовсе, и биологические процессы у него идут в прямом, то есть земном направлении. Но если трансформаторий станет подгонять его под какую-нибудь из хранящихся в нем программ… страшно подумать, что может получиться. У мальчика нет ничего капканского, нет даже их неизменного металлического прямоугольника с неизменной цепочкой.
…Да, а что если прямоугольник и есть программа? С пластинки считывается информация для трансформатория, на нее же наносятся данные обо всех проделанных операциях. Она — как бы машинный портрет капканца. И как это раньше не пришло мне в голову? Быть может, даже более того — капканцы потому и не снимают никогда свою цепочку, что она как-то регулирует их внешний путь, когда они живут свои долгие годы под контролем климатизаторов.
Вот это была бы действительно коллекция! Каждая пластинка — уникум, в единственном экземпляре. Подделка невозможна. Копирование — проблематично. Одним словом, она, пожалуй, затмила бы и моего «Номера Первого».
Вот только как добыть для начала хотя бы одну пластинку?
08.00.00/363. 562/У
— Событие не предусмотрено программой…
— Появление людей, минуя трансформаторий…
— Сразу двое…
— Разнополые…
— Мужчина и женщина…
— Популяция резко увеличилась…
— Мощность климатизаторов достаточна…
— Запас пищевых ресурсов велик…
— График трансформатория? Он собьется…
— Не предусмотрено—
— А она красива…
— О чем это?
— Информационная ценность высказывания— ноль…
— Ситуация не требует ответных реакций…
— Наступление времени «Ч» характеризуется: первое — появлением новых обитателей планеты, второе — возникновением нового эмоционального настроя по всей популяции…
— Время «Ч»…
09.00.00/363.562/У
ЭНН МОРАН
— Я жду тебя, Анна,— и он сразу же отключился, не ожидая ответа.
Она инстинктивно расправила складки формы, хотя это не был вызов к командиру. Наверное, он все-таки умел читать ее мысли. Прошло более месяца со дня последней их встречи, она забыла о ней, и только сегодня утром впервые подумала, что давно уже никто не называл ее этим именем. И почти тут же засветился интерком.
Ему не надо было называть ни место, ни время. «Анна»— это был как бы пароль. Энн неторопливо шла парком мимо озера, мимо светлого шарообразного здания штаба ЭРЭ, мимо тира и бассейна — мимо всего, что ей предстояло вскоре покинуть.
Знакомые здания библиотеки, технического корпуса, пункта космической связи, зоны отдыха… Из запрятанных неизвестно где динамиков, расположенных так, что звук доходил к любой точке со всех сторон почти одновременно, доносился сильный, чуть хрипловатый женский голос. «Жизнь невозможно повернуть назад»,— повторял он в каждом куплете, и эти странные слова, столь очевидно противоречащие всему, чему ее учили на нескончаемых курсах биофизиологии и анабиотики, наполняли душу Энн каким-то удивительным чувством, словно в раскопанных любителями древней старины словах и мелодии заключался некий высший, недоступный пока еще ей смысл.
Но Энн не стала останавливаться, чтобы вслушаться как следует в эту необычную песню. Почти бегом миновала она зону отдыха и вошла в лес, окружавший владения ЭРЭ. Узкая тропинка— для них она была «изумрудной дорогой» — вела к небольшой овальной поляне. Ярко-красный двухместный суперглайдер — единственная настоящая роскошь, которую Морев разрешал себе иметь — стоял у дальнего края, и закатное солнце отражалось в его больших выпуклых стеклах. Отодвинулась, пропуская ее, дверь, и он улыбнулся ей — радостно и в то же время грустно.
— Добрый вечер, Марк,— сказала она, потому что знала: сейчас рядом с ней — не Главный, не грозный начальник ЭРЭ командор Морев, а прежде всего ее друг, верный и нежный, надежный и всепонимающий. Друг, которого вот так близко она видит, скорее всего, в последний раз.
Легкая быстровзлетная машина почти мгновенно взмыла ввысь. Энн сильно и мягко вдавило в кресло, счастливое ощущение полета стерло все мысли и чувства. И тотчас же глайдер пошел на снижение, гигантским прыжком перебросив их к стартовому комплексу, откуда уходили в далекие экспериментальные полеты все корабли Экспедиции. Не разумом — чутьем Энн поняла, почему он выбрал для разговора именно это место: тут он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно. Лихо и вместе с тем предельно осторожно — Энн любила эту его манеру вождения — посадив глайдер, он выпрыгнул из машины, обошел её и открыл вторую дверь снаружи. Никто из пилотов никогда не позволил бы себе такой смешной старомодной учтивости, но Главный жил по собственным законам — во всяком случае в том, что касалось его личной жизни.
— Я хочу проститься с тобой здесь,— сказал Марк, подводя ее к серо-стальной громаде корабля.
Последний луч солнца скользнул по обшивке, матово засветились цифры «2923» на номерном знаке. И снова Энн отчетливо увидела, что происходит в его душе: он привык расставаться у трапа звездолета, только такое прощание принимая всерьез.
— Марк,— сказала она, положив ему руки на плечи,— полет будет очень долгим?
Он молча кивнул.
— И очень трудным?
Он кивнул снова.
— Почему же тогда ты выбрал именно меня?
— Причин несколько. Для дальнего эксперимента согласно инструкции нужна девушка-пилот не старше двадцати биологических лет, имеющая летный балл не ниже 250.
— Таких в ЭРЭ немало.
— Совместимая с пилотом…
— О, таких еще больше,— сказала Энн с неожиданной для нее самой горечью: из ее подруг чуть ли не половина заглядывалась на Рольсена, и многим из них он отвечал взаимностью.
— …отважная, добрая, умная, красивая, самоотверженная…
— Этого нет в инструкции! — Энн засмеялась.
— В ней много чего нет. Например, то я тебя люблю.
— Не надо, Марк,— сказала Энн мягко.
— Я просто называю еще одну причину, почему летишь именно ты. Дело не в факте моей личной биографии, а в том, что факт этот дает пусть призрачную, но все»таки надежду на успех вашего полета.
__ ?
— Я мало что могу сказать тебе, Анна… Видишь ли, истинную цель вашего эксперимента сейчас тебе знать не разрешено. Психологическая служба всегда категорически против того, чтобы экипаж, которому предстоит сверхдлительный полет, был заранее информирован о конечной точке и поставленных задачах: это создает ненужную напряженность. В этом, поверь, есть большой резон.
И все-таки в общем виде я хочу сказать тебе, что вас ждет совершенно необычное, поиск, к которому никто из нас не готов — да и не может быть готовым.
— Поиск, Марк?
— Да, Анна. Именно так. И может случиться, что тебе там — я имею в виду сектор поиска — встретится человек, чем-то похожий на тех, кого ты знаешь здесь, в ЭРЭ..,
— Не пугай меня — или не шути так странно.
— Я не шучу, И тебе вовсе не надо пугаться — наоборот, я хочу, чтобы ты знала. Если вдруг так окажется, что человек этот будет хоть немного похож на меня, он обязательно будет любить тебя, Анна. Для него ты будешь самой красивой и самой умной, и он не сможет сказать «нет» — о чем бы ты ни просила. Это закон любви. И вот еще. Этот медальон— на память о всех нас, оставшихся на Земле.
— Ты все-таки хочешь, чтобы под конец я расплакалась, как девчонка. Между прочим, я видела точно такой же— наш Грусткин вот уже полгода с ним не расстается.
— Это он и есть, я лишь положил внутрь свою командорскую булавку. Это не просто сентиментальный жест при расставаньи. Видишь ли… наши мудрецы, Грусткин в первую очередь, считают, что обе эти вещи — медальон и булавка — могут иметь для вас некое важное значение.
— Марк, ты говоришь загадками.
— Да, Анна, но беда в том, что я не знаю отгадки.
Прокручивая этот разговор в памяти раз за разом, Энн пыталась восстановить малейшие подробности. Ей все казалось! будто что-то важное ускользнуло, стерлось, и тем потерян ключ к решению капканских проблем. В тысячный раз пытаясь воссоздать в воображении тот вечер, она вспоминала и закатное солнце, и легкий запах скошенной где-то вдалеке от бетона космодрома травы, и ощущение спускающейся на землю прохлады, и тогда в ушах ее звучал незабытый, оказывается, несмотря на годы и не поддающееся представлению пространство, голос. Энн закрывала глаза и отчетливо видела Марка Морева, который почему-то вовсе не казался маленьким рядом с серебристой громадой корабля. Но он не произносил ни одного нового слова — только те, что она и без того знала наизусть.
И все-таки какой-то намек, умело скрытая подсказка таились в прощальном разговоре. Конечно, теперь-то Энн понимала, почему ни Морев, ни Игорь, больше всех других сделавшие для осуществления их полета, сами не приняли в нем участия: как хирургу не позволено оперировать своих близких, так и в группы поиска никогда не включают тех, кто может испытать недопустимый в экспериментальном полете стресс от встречи с разыскиваемыми. Это правило становится неукоснительно соблюдаемым законом, если речь идет о генетически связанных людях — родственниках по восходящей или нисходящей линии. И Марк, и Грусткин — они были потомственными космолетчиками, они принадлежали к той небольшой группе семей, где все без исключения работают только в системе Большого Космоса. Их далекие прапрапрадеды улетели на «Чивере», и если бы Энн хоть немного интересовалась историей, она непременйо прочла бы эти фамилии в любом документе той эпохи.
Времени у нее было много. Энн продумала такое количество вариантов возможных рассуждений Морева, Грусткина и других сотрудников Экспедиции, которые готовили их полет на Капкан, что почти не сомневалась — картина сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих «чужаков» в космолетческой среде — и уже по одному этому попали в список кандидатов на полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и горячо настаивал на ней — они были непримиримыми противниками в спорах о теоретической космонавтике и одно это должно было побудить болезненно щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех прав и преимуществ в любой иной, отличной от их словесных баталий, сфере. Только теперь Энн прозрела. Игорь, зная, что именно Рольсену предстоит лететь на поиски Невернувшихся, специально вел с ним многочасовые дискуссии, постоянно провоцируя на спор. Грусткину нужно было возбудить в Борисе способность к анализу, сбить с него самоуверенность удачливого космобродяги, развенчать дешевый романтизм лозунга «летать — чтобы летать». Конечно, в их препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь усмотрел верно. «Всеядность» Рольсена, его стремление проникать во все мыслимые области, становясь там своим, признанным,— эту его черту Грусткин высмеивал особенно ядовито. Это — все та же страсть к коллекционированию, говорил он. Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие — восторженные отзывы специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толку в обоих случаях — ровно никакого.
И все эти словопрения об устафобии и параграфо-ненавистничестве преследовали все ту же цель — подготовить Рольсена к самым непредвиденным обстоятельствам, о которых Игорь думал, видимо, непрестанно. Поддевая Бориса, втягивая его в бесконечные беседы, Грусткин исподволь направленно рассказывал ему о важных эпизодах из истории космоплавания, Рольсену неведомых. Игорь вел сложную утомительную игру — помимо воли Бориса внедрить в его сознание массу сведений, тщательно отобранных, умело проинтерпретированных, афористично изложенных — с расчетом, чтобы они всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого ждать придется невообразимо долго.
В свете этих соображений история с медальоном и булавкой становилась прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все, что связано с «Чивером-1» и его экипажем, установил, что среди земных предметов, безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие вещицы — семейная реликвия, быть может, даже грусткинского древнего рода, и знак высшего воинского отличия — не исключено, что он принадлежал отдаленному предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян— так как Энн сейчас моделировала его, Грусткина, строй мысли,— он пришел к выводу, что Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как символы, понятные землянам, поскольку они, чиверяне, тоже, вне сомнения, моделировали психику землян.
…Эти мысли, ставшие для Энн и ежедневной гимнастикой ума и смыслом жизни одновременно, делали ее нынешнее капканское существование хоть немного терпимее.
10.00.00/181.740/У
Хранилище трансформатория, кассета № 5:
…Общий Совет экипажа суперкрейсера «Чивер-1», полностью отдавая себе отчет в том, что в обозримом будущем не приходится надеяться на помощь Земли, считает себя обязанным принять всё меры к тому, чтобы задачи, поставленные перед кораблем и его командой, были выполнены. При этом он исходит из того незыблемого положения, что Экспедиция Разрешенных Экспериментов, членами которой они являются, никогда не оставляет поиски своих сотрудников, и как только причины, препятствующие организации такого поиска, перестанут действовать, он будет немедленно осуществлен. Поэтому Общий Совет экипажа принимает предложение командира корабля Морева, доложенное им и детально обсужденное Советом, сознавая всю его необычность и принимая на себя всю меру ответственности.
Совет, надеется, что время «Ч» наступит достаточно скоро и что все члены экипажа суперкрейсера, оставшиеся к настоящему моменту в живых, встретят его как и подобает офицерам-исследователям ЭРЭ.
11,15.00/181 -740/У
БОРИС РОЛЬСЕН
Прошло всего три с половиной месяца с того проклятого дня, когда Тит исчез в трансформатории, но за это время жизнь на Капкане изменилась самым неожиданным и самым кардинальным образом. Пока Рольсен днями бродил вокруг желтых стен,, пытаясь найти хоть какую-нибудь возможность проникнуть внутрь, не нарушая при этом режима трансформатория и тем самым не ставя под удар ни Тита, ни трех отлеживающихся в нем капканцев, Энн, руководствуясь абсолютно непонятными ему соображениями, отправилась в дом к Мореву и совершила невозможное: уговорила его снять свою пластинку и отдать ее им с Рольсеном, чтобы с ее помощью попытаться отворить двери трансформатория и вызволить Тита. Энн примчалась с этим драгоценным поблескивающим прямоугольничком прямо к Борису, но сколько ни рассматривали они его, сколько ни старались просунуть в какую-либо неизвестную им, но специально предназначенную для этого щель, ничего из этого не вышло.
Однако последствия более чем странного (учитывая, что Рольсен и словом не обмолвился с ней о своих новых коллекционерских планах) поступка Энн оказались в известном смысле не менее важными, чем если бы им удалось пробраться за желтые стены. На третий день после этого знаменательного события Морев вдруг появился на пороге их дома. По капканским понятиям этого просто не могло случиться: больших домоседов невозможно было представить себе даже чисто теоретически — лишь в день встречи Возвращающихся да еще несколько раз в году, когда информаторий и завещал всех о необходимости той или иной коллективной акции, капканцы виделись друг с другом.
Но первый за всю капканскую, с позволения сказать, жизнь визит поразил их не только самим своим фактом. Прежде всего — это просто бросалось в глаза с первого взгляда — шевелюра Морева претерпела решительные перемены, словно он посетил несуществующий на Капкане модный салон-парикмахерскую. Или, скорее, наоборот,— словно он был самым заурядным землянином, довольствующимся природным цветом волос, быть может, лишь со слегка синеватым оттенком. Другая перемена, однако, была несравненно более существенной. По сути дела к ним пришел совсем иной Морев, лишь внешне похожий на того, кого они видели — на разных этапах его существования — все эти четырнадцать лет. Он словно проснулся — да так оно в действительности и было. Морев ничем не напоминал полных младенческих сил и ощущения раскрывающейся перед ними жизни капканских старцев. Он выглядел на свои нормальные восемьдесят лет и напоминал им обоим Главного не только возрастом и внешностью, но и чем-то неуловимым в манере вести себя. Войдя, например, он сразу уставился на Энн и несколько секунд— совсем как его земной тезка — неотрывно глядел на нее, словно замерев. А потом сказал, будто продолжая прерванный разговор:
— Ну что, видимо, мне следует кое-что вам рассказать.
Он произнес эти слова таким деловым тоном, так четко и уверенно, что еще до того, как смысл сказанного дошел до них, Рольсен и Энн одновременно, не сговариваясь, бросились к экрану информатория. Но по всем каналам шла все та же капканская чушь — ликбез для новорожденных, премудрости космонавигации для младенцев, рутинные программы для всех остальных. Нет, здесь все было по-прежнему. Из этого источника Морев не мог почерпнуть никакой информации для своего чудесного превращения во взрослого, мыслящего и знающего человека.
Марк спокойно наблюдал за тем, как они щелкали переключателями программ.
— Дело в этой безделушке, Анна,— сказал он, показывая рукой на цепочку с пластинкой, которую Рольсен повесил на шею, не отдавая даже самому себе отчета в том, что он не в силах хотя бы на минуту расстаться с первым экспонатом новой коллекции,— И еще вот в этом всем,— Морев сделал рукой широкий жест, которым охватил весь их капканский дом, доставшийся им по наследству от неизвестного чиверянина, переоборудованный Рольсеном и превращенный стараниями Энн в уютное земное жилище.
Марк прошел на середину комнаты и сел в кресло — так, что ему видна была одна только Энн. «Да что с ним случилось? — подумал Рольсен.— Будто родился заново».
— Я вновь стал человеком,— сказал Морев, словно услышав этот его невысказанный вопрос.— Из-за тебя, Анна.
Он второй раз назвал ее так, с удивлением отметил про себя Рольсен. Откуда эта архаика?
Но Энн улыбнулась Мореву открыто и радостно.
— Я так счастлива,— сказала она,— Хотя, Марк, если честно, до конца все-таки не понимаю, как все произошло.
— Ты думаешь, почему мы тут прозябаем?— сказал он, неотрывно глядя на Энн и по-прежнему не замечая Рольсена,— Зачем вся эта карусель, все ненавистные циклы и генерация?
— Я думаю…— нерешительно начала Энн,— то есть предполагаю, догадываюсь — чтобы выжить, сохраниться любой ценой.
— Конечно,— кивнул головой Морев.— Но к чему круговорот людей, как ты считаешь?
— Зачем ты экзаменуешь меня, Марк? За полтысячи лет мы не разучились мыслить и делать выводы из ясных посылок. Даже самые лучшие климатизаторы совершают ошибки. Их надо как-то исправлять — отсюда и трансформаторий, и смена поколений, и все прочее.
— Значит, самого главного ты все-таки не поняла. С обычными сбоями программы, которые происходят при жизни человека, мы как-нибудь уже справились бы и никому бы и никогда не надо было ни стареть, ни молодеть. Ты только подумай: квалифицированные, тщательно отобранные химики, медики, физики, биологи, привыкшие к напряженнейшей работе,— и вдруг оказываются не у дел, а в то же время от их эрудиции, умения, научной смелости зависит жизнь и их самих, и их товарищей. Мы здесь работали, ежесекундно подгоняемые смертельной опасностью и жгучей необходимостью, и потому, наверное, кой в чем сумели обогнать землян. Во всяком случае с физиологическими отклонениями мы могли бы совладать.
— Но что же еще, Марк? Неужели мало тех бед, что есть? Что еще происходит на этом проклятом Капкане, какую его дьявольскую хитрость мы просмотрели?
— Сам механизм ловушки, Анна. Мы тоже очень долго не могли понять его, а ведь нас было много. Прошли годы, пока стало ясно: с нами что-то происходит, мы меняемся, становимся иными. Нет, не внешне — в душе. Характер, интересы, взгляд на мир, отношение к себе и другим… «Мы стали слишком сами собой»,— сказал тогда Грусткин. И он был прав — тысячу раз прав.
Рольсен стряхнул, наконец, с себя оцепенение, в которое вверг его весь этот дикий бред. Достаточно ему многомудрых высказываний земного Грусткина, чтобы выслушивать еще и заумь капканского!
— Ты можешь объяснить что-нибудь простыми словами? — зло сказал он.
Но ни Марк, ни Энн, казалось, не услышали его.
— «Слишком сами собой»…— раздумчиво повторила она.— Не хочешь же ты сказать, Марк, что Капкан проявляет…
— Именно, Анна, это самое точное слово. Ничего не создает вновь, но лишь усиливает то, что уже было в душе, сознании, памяти. Проявляет — но так, что становится страшно, потому что главная, доминантная черта личности обостряется, уродливо разрастаясь, подавляя в человеке все остальное.
— Странно, Марк, мне не раз приходило в голову что-то похожее, но я гнала от себя эту мысль — ведь слишком уж неправдоподобным должен быть механизм, не только нащупывающий, но еще и усиливающий в нас самое основное, о котором мы порой и не догадываемся…
— Вовсе нет, Анна, вовсе нет. Самое сложное чаще всего оказывается как раз самым простым. Поле галактики, в которую входит Капкан, улавливает малейшие проявления разума и воссоздает интеллектуальный портрет любой мыслящей системы, которая, на свое несчастье, в него попадает. А дальше — и вовсе несложно. Вокруг носителя разума линии поля искривляются так, что получается как бы негатив такого портрета: все характеристики личности в нем имеют знак минус, где было черное — там столько же белого. И лишь одна-единственная черта, пиковая, выступающая на общем фоне, не может быть задавлена внешним капканским полем, просто мощности его не хватает. Вот она-то и остается от всей неповторимой индивидуальности, некогда полной жизни и красок. Только то, что составляет самую суть, истинное «Я», сокровенный смысл существования…
…Поразительно, думала Энн, слушая Марка. Насколько же он не похож на Главного — другое лицо, фигура, манера говорить, ходить, жестикулировать, не говоря уж о капканском синеволосии и безжизненности, которые даже теперь полностью не исчезли. И все-таки что-то неуловимо близкое, знакомое, узнаваемое мгновенно не умом, а сердцем, какая-то сердцевина, стержень, главная пружина.»
— …все больше превращались в скопление людей-символов, из которых каждый представлял собой лишь одну какую-то черту характера, уродливо заостренную и развитую,— услышала она слова Марка, и неожиданное воспоминание вдруг нахлынуло на Энн.
— Так вот почему сначала стерлась память корабельного мозга, а потом он с таким упорством стремился уберечь нас от всех опасностей, реальных и мнимых,— сказала она.— Истинная суть бортового компьютера— забота об экипаже, остальное — лишь более или менее существенные детали.
— Да пустое это все! Наносное! Все дело в номерных знаках,— вдруг вступил в разговор Рольсен, до этого молчавший, обиженный невниманием к нему.— «Капканское поле», «капканская вселенная»,— передразнил он Морева-6.— Самая обычная система, ничем не хуже и не лучше стандартных автозапросчиков любого нормального космодрома. Как только в его зону входит корабль, с номерного знака считывается вся нужная информация. А поскольку номерной знак в целях надежности связан с центральной ЭВМ многими радиоканалами, то он всегда, при любых условиях и даже полешках сам, в автоматическом режиме, посылает на запрос космодрома данные о типе корабля, его экипаже и текущем состоянии жизненно важных параметров всех бортовых систем. Таким образом даже самый примитивный автозапросчик получает как бы мгновенный снимок корабля.
— Верно, Рольсен,— сказал Марк.— Фокус лишь в двух вещах. Автозапросчик всего-навсего либо пропускает корабль, либо поднимает тревогу, а тут в ответ на любой сигнал разума — естественного или, как выяснилось с вашим «Чивером-2923», даже искусственного, меняется конфигурация поля.
В комнате установилась странная, никого из них не удивляющая и не гнетущая тишина.
…Поразительно, подумал Марк, как просто и естественно решился вопрос, столь мучавший их в свое время: как узнают они, как почувствуют, что долгожданный «час Ч» наступил, как сумеют выбраться из замкнутых кругов своих нежизней, что за могучий импульс должен пробить броню, за которую они сами запрятали себя. «Ясновидение любви»,— вспомнились ему старые слова не то из позабытого романа, не то из какого-то бесконечного сна, который, быть может, виделся ему все эти годы.
…До какой же степени точно представлял себе земной Марк все то, что может произойти в ее душе, думала Энн. Пожалуй, только теперь она по-настоящему поняла, как глубоко и сильно любил ее Главный — так, что сумел прозреть будущее, во всяком случае в том, что касалось ее, Энн, чувств и мыслей. Нет, не глаза или голос, не походка и цвет волос… Умение забывать себя до полного растворения в делах, радостях и горестях другого — вот что составляло суть Марка Морева, и земного и капканского, именно ее сохранили гены и она же безошибочно была нащупана «проявителем» планеты-ловушки. Наверное, главный считал, что его восемьдесят лет не дают ему права на счастье. А может быть, жертвовал им ради успеха экспедиции? Или же он думал о своем далеком предке, носившем его фамильное имя, которого Энн могла спасти— она и никто другой?..
Пауза затягивалась, и Марк стал в подробностях рассказывать об устройстве климатизаторов — механизмов, не только поддерживающих жизнедеятельность людей, но и снижающих до приемлемых пределов воздействие капканского поля. С какой-то непривычной отстраненностью Энн щспомнила, как подолгу Рольсен находился вне климатизаторного поля, порой даже без скафандра.
Морев-6 между тем стал говорить совсем о другом — не о технических деталях, к которым Рольсен проявлял известный интерес, а о проблемах разрешенности эксперимента, всегда волновавшую Энн. Но Рольсен проявил такое подчеркнутое равнодушие, даже безразличие к словам Марка, что Энн осталось лишь предложить Мореву обсудить эту тему по дороге к его дому, куда она вызвалась проводить его — при молчаливом неодобрении Рольсена.
Ничего, кроме новой волны раздражения, посещение Морева-5 у Рольсена не вызвало. Ну да, конечно, его концепция капканского захвата не лишена интереса. Хотя, с другой стороны, не скажи им он, Рольсен, о бросающейся — в глаза аналогии с номерными знаками и автозапросчиком— сами, наверное, так и не догадались бы.
Идея климатизаторного рая — недурна. Но вот существовал же он, Рольсен, месяцами вне этого технического Эдема — и ничего, слава Эйнштейну, с ним не случилось. Более того, нашел «ЧИВЕРА ПЕРВОГО»!
Ну, а уж все заумные заламывания рук, которые последовали за принятыми чиверянами вполне разумными техническими решениями, он, Рольсен, понимать попросту отказывается. Уж и климатизаторы действуют, и трансформаторий в принципе придуман, а они все еще ломают голову над «главной», видите ли# задачей. Сама идея трансформатория должна, по их понятиям, пройти главный тест — на разрешенность эксперимента. Иными словами, чиверяне раньше всего должны сами себе ответить на вопрос: допустимо ли в данных условиях вмешиваться в биологический цикл развития людей ради того, чтобы сохранить для Земли человеческую популяцию, обратив для этого офицерое-исследозателей в некое подобие круговорота веществ в природе? Можно ли превращать индивидуальную волю к жизни в коллективное выживание? Разрешают ли высшие принципы, заложенные в инструкции, делать из коллектива пилотов и научных работников машину, законсервированную и самообновляющуюся, но пребывающую в бездействии до того момента, когда некая внешняя сила побудит ее функционировать?
Вот такие вопросы решали, оказывается, чивиряне — вполне в духе земных грусткинских талмудистских рассуждений. А ведь критерий разрешенности прост и ясен даже ребенку. Должна быть соблюдена иерархия ценностей. «Быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом — человеком, землянином и уж в последнюю очередь офицером-исследозателем». Это — прописная истина, которую Главный счел нужным напомнить при своем появлении в секторе поиска. Ну и, стало быть, раз интересы высшего разума требуют, чтобы были нарушены законы не только космопилотские, но даже и земные и просто человеческие, то так и следует поступать. Есть инструкция — вот и следуй ей, не тратя сил и времени на философские метания.
…Да, а что все-таки случилось с Моревым-6, что он заявился к нам собственной персоной?
04.22,45/363.812/У
ЭКИПАЖ МАЛОГО ВНЕГАЛАКТИЧЕСКОГО ОХОТНИКА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ «ЧИВЕР-2923» УВЕЛИЧИЛСЯ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА. РОДИТЕЛИ: БОРИС РОЛЬСЕН, КОМАНДОР, ПЕРВЫЙ ПИЛОТ, И ЭНН МОРАН, КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТ, ВТОРОЙ ПИЛОТ. ИМЯ,
ДАННОЕ ПРИ РОЖДЕНИИ: ТИТ.
ЗАПИСЬ В БОРТОВОМ ЖУРНАЛЕ ПРОИЗВЕЛ КОМАНДИР КОРАБЛЯ РОЛЬСЕН.
04.23.15/363.812/У
ВТОРОЙ ПИЛОТ
В некотором — правда, слишком уж горьком — смысле разговор с Моревым принес Энн душевное успокоение. В том, что Борис все больше становился другим, чужим ей человеком, виноват не столько он сам, сколько атмосфера Капкана. Конечно, не слишком радостно, что доминантные черты его характера оказались именно такими, но, с другой стороны, человек — не хордовое, у которого все вытянуто вдоль одного стержня. Всякая личность многогранна, она именно тем и ценна, что представляет собой уникальную, нигде более не встречающуюся комбинацию качеств и свойств души. Да, все разговоры его о гнете правил и наставлений над свободой личности на деле обернулись всего лишь бравадой. Борис растерялся в этой исключительной ситуации, когда его стремления осуществились в значительно большей мере, чем он мог рассчитывать, утратил присутствие духа, и потому его страсть к коллекционерству возобладала над другими мыслями и чувствами.
Рассуждая так, Энн не сознавала, что ее образ мысли продиктован тем же самым воздействием капканского излучения или таинственного психологического проявителя. Ей было невдомек, что свойственное ей желание видеть Рольсена умным, сильным, смелым и непогрешимым, а саму себя — недостаточно опытной, слабой, вечно сомневающейся усилилось за годы, проведенные на планете-ловушке. Но точно так же мимо сознания ее прошла и другая происшедшая с ней метаморфоза. Готовая подчиняться, почти полностью забывая себя, пока человек, чью волю она счастлива была исполнять, был в ее глазах единственным в мире, кого она любила, Энн становилась независимой, самостоятельной и активной, как только чувство это ослабевало. Так было на Земле, естественно, так же должно было быть и на Капкане. Она и в самом деле была «отважной, доброй, умной, красивой, самоотверженной», как говорил начальник ЭРЭ, но лукавить она не умела. Еще не отдавая себе отчета в том, что случилось в ее душе, Энн, ничего не сказав Рольсену, отправилась в жилище Морева-6, не зная пока, каким образом она сумеет убедить его помочь ей.
Но ей не пришлось ни в чем убеждать его. Видимо, какая-то пелена спала с его, а может быть, и ее глаз. Морев-6 долго и сосредоточенно смотрел на Энн, словно что-то вспоминая из того, чего не было и не могло быть в его памяти. Потом, так же не отводя от нее взгляда, не мигая и не произнося ни слова, он, как во сне, протянул руки к цепочке, висевшей у него на шее, и также неестественно медленно снял ее вместе с прямоугольной пластинкой. Какое-то время лицо его сохраняло все то же бесстрастное и безжизненное капканское выражение, но постепенно оно просветлялось, и в глазах его появилось нечто вполне осмысленное, не только безусловно земное, но вдобавок еще и крайне знакомое.
— Зови меня Анной,— сказала Энн.
Полтысячелетия, разделявшие их, пронеслись за неуловимое человеческим сознанием мгновение. «Любовь — это вроде опьянения», говорил Марк, повторяя вековую мудрость. Но и опьянение — оно тоже вроде любви, во всяком случае то, что вызывалось капканским наркотиком: смешаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим. В сущности, в душе не рождается ничего нового, лишь усиливается то, что в ней было, но таилось.
— Зови меня Анной, Марк,— сказала она.
ОТЧЕТ
ВТОРОГО ПИЛОТА «ЧИВЕРА-2923»
КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ЭНН МОРАН
Планета Капкан,
23 час. 32 мин. 00 сек.
3014 день Vi-й космоэры.
…По сведениям, полученным в архиве капканского трансформатория упомянутым выше Титом Рольсеном, суперкрейсер «Чивер-1» совершил вынужденную посадку на планету Капкан в 17.35.04 в 170,789 день V-й космоэры. При посадке корабль потерпел аварию. Личный состав удалось спасти,
Энн отложила составление отчета, по привычке отметив время — 02.15.05/3015/VI, и прислушалась к звукам в доме. За стеной мирно посапывал Тит, в углу комнаты разметался на кровати Борис, что-то бормоча во сне злым, недовольным тоном, В последние дни нервы его совсем сдали. От былого спокойствия, благорасположенности, мягкости не осталось следа. Если теперь он и напоминал медведя, то голодного, раздраженного, только что вылезшего из берлоги. Все, что происходило вокруг него, он воспринимал как угрозу своему авторитету, или свободе своей личности, или еще кибер знает чему, В этом вывернутом наизнанку мире, говорил он, самое лучшее, что можно делать,— это поступать не как принято в нормальных земных условиях, а как хочется, как желает душа, а не требуют бессмысленные инструкции.
Но разве зло перестало быть злом, а добро— добром только из-за того, что время течет вспять? Из того, что капканцы волею обстоятельств все на одно лицо, вовсе не следует, что допустимо терять собственное лицо, оказавшись в их мире. Ведь тот же Тит…
Энн поставила новое время— 02,18.30/3015/ VI и продолжила составление отчета.., .
Идея «интеллектуального негатива» (по сути своей — идея обращенности), на которой зиждется механизм капканской ловушки, натолкнула командира суперкрейсера командора Марка Морева на мысль, что в принципе возможна обращенная форма жизни. Таким образом им, задолго до профессора Леоновича, были сформулированы условия отказа от униполярности жизненных процессов. Так была построена система замкнутого цикла жизнедеятельности популяции чиверян.
Однако оставалась еще проблема социально-психологического плана: популяция чиверян под действием капканского поля превращалась в своего рода людей-символов, олицетворяющих собой каждый лишь одну какую-то идею, страсть, стремление, образ мышления. Это, естественно, делало жизнь чиверян необычайно сложной, поскольку символы, как известно, не умеют общаться между собой, а люди, ставшие, пусть и, помимо своей воли, знаменем чего-то одного, исключительного, отличного от всего остального, с неизбежностью оказываются разобщенными. По счастью, доминантными чертами личности могут оказаться и такие, как стремление к всеобщему благополучию даже ценой собственного несчастья. Поэтому командор Морев, командир «Чивера-1», и второй лейтенант Грусткин, штурман корабля, не утратили взаимной привязанности в распадающемся на их глазах коллективе чиверян. И именно они, постоянно обсуждая друг с другом свои наблюдения и предположения, привлекая к работе других чиверян, специалистов в тех областях науки, где они не чувствовали себя профессионалами, установили причину происходящего, растолковали ее членам экипажа и сплотили их, таких разных и становящихся все более и более разными, для решения общей задачи, которая формулировалась предельно просто: выжить, несмотря на все известные и неизвестные факторы капканской среды.
Задача социально-психологическая была решена чисто техническим путем. Продолжая ранее использованную аналогию с системами космодрома, можно сказать, что каждый член экипажа суперкрейсера стаи как бы автономным кораблем, снабженным собственным опознавательным устройством — цепочкой с пластиной, служащими аналогом номерного знака. Поле Капкана автоматически создавало вокруг носителя такого приемопередающего устройства соответствующую конфигурацию силовых линий, «интеллектуальный негатив», при котором индивидуальность подавлялась.
Эксперимент, разрешенность которого в экстремальных условиях Капкана не вызывает сомнений, показал: для ограниченной группы людей установка на выживание любой ценой с неизбежностью требует стандартизации индивидуальностей. Здесь вновь правомерна аналогия с системой космоплавания, когда пилот вынужден большую часть времени проводить в анабиованне, где все жизненные физиологические процессы организма предельно замедляется. Разница, однако, состоит в том, что для одного человека всегда может быть подобрана индивидуальная конфигурация анабиотизирующего поля, в то время как для всей популяции в целом сделать это невозможно. Отсюда необходимость в организации единого интеллектуального поля, общей культуры по необходимости весьма примитивного уровня.
Вследствие этого люди-растения Капкана лишены какой-либо высшей цели существования, поскольку даже первоначально заложенная идея «выжить любой ценой» перестает быть осознанной ими. Поэтому необходим некий импульс извне популяции, чтобы «расконсервировать» ее, ибо, в строгом соответствии с обобщенной теоремой Геделя, подобная замкнутая система не способна сформулировать ни целей своего движения (в данном случае развития не по спирали, а по замкнутому кругу), ни путей ее реализации. Таким внешним импульсом могло быть лишь активное вмешательство земной цивилизации — на что и была, видимо, сделана ставка в свое время.
02.30.00/3015/Vi
Энн услышала, как за стеной засмеялся во сне ее сын — ее повзрослевший ребенок, который и безо всякого капканского «фактора икс» сумел бы, наверное, остаться обычным земным мальчишкой, отчаянным и решительным, бескомпромиссным и не рассуждающим, когда надо сразиться со злом и неправдой. Но в то время как капканский проявитель сделал Энн еще более неуверенной в себе, а Боба, напротив, еще более самоуверенным и еще более погруженным в свои собственные дела и проблемы,. Тит знал лишь одну мысль и одно желание, с каждым днем все возрастающее: пробраться в ненавистный трансформаторий, сокрушить гидру, отнимающую у него друзей и подруг.
Как наивны были Главный и Грусткин и все другие в ЭРЭ, кто полагал, будто две земные вещицы, пусть любопытные и знаменательные сами по себе, способны помочь организованной ими поисковой экспедиции. Но как мудры были они, что рассуждали именно таким образом! По сути дела, в трансформаторий мог проникнуть любой человек, у которого Капкан не сумел притупить стремление сделать это. Заметить, что единственное углубление на люке имеет форму медальона, легко могли и Энн и Рольсен, но Тит, перед мысленным взором которого постоянно была Земля, Тит, не расставшийся с мыслями о ней, Тит, начинавший и кончавший день с того, что бережно гладил рукой отцовскую командорскую булавку и медальон матери, эти символы земного, это постоянное напоминание о планете, откуда он родом, хотя и не родился на ней, именно он, Тит, первым увидел то, что на самом деле нельзя было не увидеть, и поступил так, как только и можно было поступить.
Пр счастью, старая добрая ЭРЭ веками не меняет своих установлений ни в целом, ни в частностях. Парольная фраза, которую Тит не раз слышал от отца, оставалась все той же, и он набрал ее на пульте, оказавшемся под отодвинувшимся люком. Наверное, он на миг почувствовал себя мальчиком-с-пальчик, потому что, прежде чем шагнуть в освободившийся проем в желтой стене, положил на землю командорскую булавку — не нужный ему более материализованный призыв родной планеты. И шагнул в логово Кощея, и услышал, как захлопнулась за спиной дверь, и все-таки не оробел, хотя голос его, мальчишески ломкий, дрожал, когда он приказал автоматике поднять уровень освещенности и сообщить о степени опасности среды. Самолюбивый Тит не стал рассказывать о первых своих минутах в трансформатории, но Энн и так поняла, чего он натерпелся, пока не обнаружил, что его, землянина, оказывается, давно тут ждали и все приготовили для жизни и работы.
Да, работы, потому что следуя высветившимся указателям, он добрался до небольшого помещения, оборудованного допотопным коммуникатором. Кассеты стояли на полке одна за другой, на каждой — порядковый номер. Тит вставил в считывающее устройство первую и услышал спокойный мягкий голос командира «Чизера-1» командира Марка Морева. С этого мига все страхи его кончились, но зато на его бедный мозг обрушилась непосильная нагрузка — ведь информация, оставленная для земной экспедиции, направленной на поиск Невернувшихся, отнюдь не была рассчитана на пятнадцатилетнего юнца.
…Система жизнеобеспечения в избытке насыщала организм Тита витаминами, она, как ей и положено, всячески стремилась поддержать его растущий организм, и все-таки Титу пришлось, конечно, нелегко. Многое он просто не сумел понять, хотя раз за разом прослушивал одни и те же куски информации, гоняя кассету туда и обратно,
Но именно он додумался до того, что не приходило в голову ни Энн, ни Рольсену и что давало им теперь шанс на спасение.
Не раньше 00.00.00/352.667/У.
Архив Нач. ЭРЭ ком. Морева. Фрагм. письма к неизвест. адресату, неотправл. Датировка — косвенная. Сохранность — ниже средн.
…все равно, что послать туда часть самого себя. ,
У меня такое ощущение, будто я постоянно вместе с тобой и все вижу твоими глазами, все чувствую и понимаю, как ты — и в тот же миг, что и ты.
Ты этого не знаешь — мне как-то не пришлось сказать тебе об этом на Земле,— но вся моя жизнь, в сущности, была одним стремлением найти Невернувшихся, разгадать их тайну. Я мечтал об этом мальчишкой, курсантом ЭРЭ, пилотом ее кораблей и, особенно, став ее начальником.
Однако постоянные препятствия, преграды, (нрзбр).
Сам я, как ты теперь поняла, лететь не мог. И с каждым годом все меньше я мог доверить этот полет кому-либо из тех, кого знал, кого учил и наставлял. И вот — ты! С первого дня, как… (нрзбр) …счастье (нрзбр) по одному лишь этому.
И я не просто знаю-— я чувствую каждой клеткой своего тела, каждым нейроном мозга, что ты поступишь точно так же, как поступил бы я. А значит# мечта моя сбылась.
Сбылась…
Но нельзя загадывать слишком многого. Я начал тосковать о тебе давно, еще тогда, когда все мы были вместе и не было ничего проще, как позвонить тебе или даже дотронуться до тебя рукой. Но если бы я мог в те счастливые дни догадаться, что такое тосковать по-настоящему, то ни за что на свете не отпустил бы тебя.
Хоть бы ты снилась мне изредка — но и этого нет (далее нрзбр).
Не позже 12.00.00/356.947/У- .
ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
— Парень, надо сказать, весь в меня: недолго думая — и в трансформаторий. И ведь, великий Космос, разобрался, что к чему! Раз личность капканцев не стерта, а лишь подавлена удавкой с пластинкой, то и память нашего «Чивера-2923» тоже может быть восстановлена, если убрать его личный маркер — номерной знак, приемо-передающий блок, связанный с корабельным мозгом десятками радиоканалов. Чиверяне об этом догадаться не могли — их крейсер потерпел аварию, посадка была вынужденной, они так и не успели узнать, что базовая память бортовой ЭВМ пуста. А Энн, несмотря на все свои моделирования всех возможных ситуаций, оказалась не такой сообразительной, как мой сын.
Тит Рольсен, слава Эйнштейну, не посрамил отца. Но, силы гравитационные, какой переполох начался в нашем тихом капканском болотце, когда он показался в дверях выдачи вместе с тремя Возвращающимися! Энн с Моревым к тому времени перебудили всех синеволосых, пошло какое-то светопреставление — каждый что-то вспоминал, вокруг появились вдруг астронавигаторы и математики, программисты, ядерщики, кого только нет! И все блондины, брюнеты, а один так и просто рыжий,— да беда лишь, что знания их лет этак на пятьсот устарели. И тут Тит со своей идеей оживить мозг нашего «Чивера».
Такого и представить себе было невозможно. Но чего радоваться, ведь «Чивер-2923» — не суперкрейсер, а всего лишь охотник, хоть и внегалактический, стало быть, весь экипаж его — два пилота, анабиаблок-то всего один. Какие тут пассажиры? Даже для Тита место трудно изыскать.
Я это понял в первый же миг, а когда сказал им, меня чуть не растерзали. Асимметричный коллапс! То соплом вперед, то соплом назад: вместо буйного ликования — могильная тоска. Конечно, кому охота снова капканствовать?
Но, главное, что ж они со мной-то делают? Этот непрошеный помощничек Марк раздал все собранные мною с таким трудом пластинки, и те стали со слезами и проклятьями надевать на себя мою коллекцию. Им что, непременно надо жить вспять только для того, чтобы лишить меня единственной радости? Просто так, назло? Ведь Земля наверняка пришлет сюда нуль-флот, вывезут их, никуда не денутся, прозябали тут полтыщи лет, могли бы дождаться светлого праздничка и без пластинок. А я б зато…
Но и этого мало! Номерной знак моего «Чивера» решено оставить на Капкане и даже Номера Первого мне с собой взять запрещают — из осторожности, видите ли. И кто, спрашивается, распоряжается? Жена и Морев-шестерка.
А в завершение всего Энн категорически отказалась вернуть командорскую булавку под тем предлогом, что она якобы подарок Главного ей лично. За какие, хотелось бы знать, заслуги? И кто позволил старому пугалу разбрасываться знаками высшего воинского отличия? «Руководство по ношению наград» прямо запрещает передачу кому бы то ни было любых присвоенных Советом символов признания заслуг. Параграф шестой, пункт первый.
Ну да ничего, они еще узнают, кто такой командор Борис Рольсен! Никто еще не отменил наставления по осуществлению экспериментального полета и тем более первого абзаца его, где сформулировано со всей четкостью и определенностью: «Дисциплинарным принципом организации полета является единоначалие, то есть полное подчинение экипажа и всех систем корабля Первому пилоту от момента получения разрешения стартовой базы на взлет до момента передачи корабля под охрану в точке завершения полета». Так что мы еще поглядим, кто кем станет помыкать и чьи команды будут в конце концов выполнены!
В таких разговорах с самим собой Рольсен проводил теперь целые дни. Он не покидал «Чивера». Электронный мозг действительно восстановил практически всю информацию после того, как номерной знак сняли с корабля и поместили далеко от него, надежно заэкранировав в недрах трансформатория. Рольсен готовил «Чивер» к взлету, просчитывая траекторию отрыва, намечал пункт первого контакта с Землей по нуль-связи. Но все это время злоба душила его. Неужели действительно нельзя было придумать, как сохранить на борту оба номерных знака? Ведь знают же они, насколько это для него важно. Даже если и случится какая утечка сигнала — что страшного произойдет? Ну, сотрется малость информаций в ЭВМ, выкрутимся как-нибудь, не в первый раз. А с пластинками и вовсе кибер знает что такое: к чему они им, не способным понять, что такое наслаждение истинного коллекционера, восторг, счастье, сознание собственной исключительности, избранности. Да и по критерию разрешенности вытекает, что коллекционирование, то есть создание наиболее полного собрания фактов о мире,— высшая цель мыслящего существа, которой должно быть подчинено и все человеческое, и все землянское»
Он растравлял себя этими рассуждениями и совершенно не желал принимать никакого участия в том, что происходило на Капкане. Он не видел, с какой горечью и нежеланием уходили обратно в растительное существование чиверяне, подогревамые лишь надеждой на скорое окончательное вызволение. Его не было с Энн даже в те минуты, когда она с Марком укладывала в анабиованну Тита.
— Пожалуй, я тоже начну коллекционировать,— сказала Энн, когда слезы на глазах ее почти высохли.— И знаешь что? Командорские булавки.
— Это горькая шутка, Анна,— он держал ее руки в своих, пытаясь успокоить ее.
— Нет, Марк, это признание. Я всегда хочу встречать тебя — молодого и старого, земного и капканского. И всегда для меня ты будешь Командор— с булавкой и без нее.
— Спасибо, милая, — сказал он, помолчав,— Только нам не суждено встречаться. Я несу свою пластинку в подарок Рольсену — теперь мне уже больше не по силам жить для того лишь, чтобы просто жить. Даже если ты вернешься на Капкан, то не застанешь меня.
…Они медленно подходили к «Чиверу». Все капканские дела были кончены, оставалось лишь проститься — и улетать. Корабль стоял во взлетной позиции, вверху, у обтекателя, часто мигал рубиновый предстартовый маяк. Слышно было, как монотонно произносил уставные рапорты о готовности систем и узлов, информатор, как взвывали на краткий миг сирены опробываемой аварийной сигнализации и шипели где-то в чреве двигательного отсека бесчисленные трубки и каналы, продуваемые блоком контроля исправности бортового оборудования.
Они хотели расстаться у трапа, но Рольсена у входного люка не оказалось, и Марку пришлось подняться вместе с Энн в ходовую рубку, чтобы вручить свой дар и сказать несколько прощальных слов командиру. Энн шла впереди, полностью готовая к полету, в полевой форме второго пилота и с заряженным бластером, пристегнутым у пояса, как положено по инструкции. Она не рискнула нарушить даже этот явно не имеющий к ним никакого отношения пункт наставления, поскольку все последнее время Рольсен добивался неукоснительного соблюдения даже незначительных уставных требований, и сам следовал им с пунктуальностью кибера. Он ходил по палубам и отсекам «Чивера» в парадном мундире, не забыв добавить к нему командорские звездочки, до отказа намагнитив знаки отличия, как они делали только в День памяти Невернувшихся. Малый внегалактический охотник — это прежде всего военное судно, все системы которого подчиняются строгой дисциплине.
Но сейчас никаких указаний от командира корабля не исходило — громкоговорящая сеть дублировала лишь показания приборов, бормотание автоопросчика и ответы проверяемых блоков. Марк вслед за Энн вошел в ходовую рубку и тут только увидел Рольсена, который стоял спиной к ним, что-то разглядывая на штурманском столе. На табло над его головой в этот миг как раз сменилась очередная цифра, и высветившаяся комбинация их врезалась в память Мореву: «10.10.10/3030/У 1». Держа пластинку вместе со свисающей с его рук цепочкой прямо перед собой, он, торжественно-шутливо печатая шаг, двинулся к Борису — и вдруг остановился, как вкопанный. Прямо перед Рольсеном поверх карт и кроков лежали два номерных знака — старый, с потускневшей единицей, и новенький, на котором сияли цифры «2923». Марк повернулся к Энн с отчаянием и страхом и увидел, что и она смотрит туда же, бледная, застывшая, полуобезумевшая, а рука ее медленно и неуверенно, как в ночном кошмаре, тянется* к поясу.
