Путешествие в три королевства
КОРОЛЬ. КОРОЛЕВА. КОРОЛЕВСТВО… Вряд ли кому-нибудь сегодня эти слова кажутся причастными к нынешнему времени. Король. Королева… Ну, это, наверное, что-нибудь из области шахмат? Впрочем, и там королеву ныне именуют ферзем. А королевство — это уж вовсе из области сказок… «В некотором царстве, в некотором государстве…» Между тем страна, тянущаяся по берегу Северной Атлантики, и сегодня поистине длинная цепь королевства, где золотая корона, пожалуй, главная эмблема повсюду, а король-королева отнюдь не шахматные фигуры и не персонажи средневековых саг о рыцарях круглого стола.
КОРОЛЕВСТВО ДАНИЯ
ГЛАВА I.
Аэродром Каструп. Запахи датской земли. Размышление о предместьях и датчанах. Гостиница «Авеню», Бутербродный обед в рогатом ресторане. Березы в кадушках. Мясная лавка и другие магазины» Отношение к вещам. Госпожа Маргарет. Датские подпольщики. Фонтан Гефион и Русалочка. Пиво «Карлсбергу и церковь, которую строили шесть каменщиков. Хишшленд. Прием в обществе Датско-Советской дружбы. Отношение к фирме «Северное перо».
Самолет, наш огромный ИЛ-62, еще плавно катится по ровной датской земле. За окном яркая зелень летного поля, над которым вьются чайки. Ощущение странное: только что под нами стальной дымноватой и как бы копченой рябью ходила-стелилась бесконечная Атлантика, самолет качало, шли под крыло пасмурные слои северных облаков и казалось, долго еще не предвидится никакой земли. Но для небольшой страны, видимо, слишком расточительно тратить драгоценную землю на громадные пространства аэродромов и потому здесь самолеты заходят на посадку с моря. Кроме того, не поручусь, что на летном поле, разумеется, между полосами, что-то не посеяно или не посажено. Земля не должна пустовать, она обязана быть родилицей (или роженицей?), а уж кормилицей — обязательно. В Голландии, Бельгии, Дании это прагматическое понимание земли доведено до высшей степени.
Вот она — Дания! Ветер с океана треплет волосы, закидывает на плечо галстук. Пахнет морем. Кричат чайки. Остро-свежо зеленеет трава. А пасмурное небо кажется очень высоким и только что прописанным мокрой, непросохшей акварелью.
ДАНИЯ. Да, ты точно такая, как я и представлял по книгам, по сказкам, по принцу Гамлету, и в то же время в тебе есть элемент неожиданного открытия, непредсказуемости, как бывает всегда даже в новом месте, не только в новой стране. Вот хотя бы этот высокий сырой небосклон, серебряные на сером влажные тучи и ветер с морской солью.
Дания. Приветливые старички таможенники, с улыбкой принимающие наши паспорта и декларации. Старички в сине-зеленой форме таможни, с выпуклыми ромбиками на погонах, но до того нестрашные, несуровые, ненасупленные, не картинно-льдисто-вежливые, как часто бывает,— что сразу теплеет на душе. Театр начинается с вешалки, страна с таможни. Никто не впивается взглядом, сверяя твою личность с документом, не лязгают железом турникеты, не бахают штампы. Все тихо, почтительно, деловито, с улыбкой. Идем мимо всяких досмотров, закрывается дверь таможни. Мы за границей. Нас ждет автобус и представитель Интуриста, который быстренько окидывает взглядом всех, точно считает по головам. Все ли здесь? В автобусе вместо гида огромный мужчина,— этакий рыжий кит или краб, если только киты и крабы попадаются рыжие. У кита короткая стрижка, китовые усы, выпуклые глаза разъехались далеко врозь и хотят бежать еще дальше с малинового лица, столь характерного для людей с оранжевыми волосами. Выясняется, замдиректора туристской фирмы, временно исполняет обязанности гида, точнее гидессы, с которой мы еще встретимся в гостинице. Кит говорит на удивительном англо-датско-польско-русском языке. Про себя решаю, вероятно, он выходец из Польши. Очень оживлен, очень громок, но понять хоть бы половину сказанного можно, тем более, что сопровождающая нас от Интуриста леди ленивенько переводит фразы с английского.
Дороги из аэропортов, наверное, одинаковы во всей мире. Они самые ухоженные, напоказ и на чистоту, на от деланность и благоустройство. Вспоминаются наши дороги на Внуково, Шереметьево, Домодедово или Свердловское Кольцово. Дания не исключение. Все так и блестит и блещет, насколько можно блестеть под пасмурным небом, редким дождем и серым ветром, сгибающим вершины-кроны каштанов, буков и дубов, платанов и ореховых деревьев. Все это на обочинах, быстро мчится рядом с нами. Замечаю, что зелень здесь отнюдь не северная, скорее южная, но ведь и это не природный натуральный лес. Таких, думается, уже нигде не сохранилось на Северном Западе, как вымерли здесь давным-давно волки, медведи, лоси, филины, перевелись коренные «тутошние» звери и даже насекомые, а лес, конечно, саженный, деяние руки человека, равно как здешняя фауна, за исключением, может быть, птиц и беспозвоночных, она тоже рукотворная: олени, лани, муфлоны, кабаны.
Долго рассуждать о лесах и животных не приходится, ибо мы уже в пригороде Копенгагена. Земля здесь ухожена и заселена в течение тысячелетий. Знаю, например, что археологи нашли поселения Хомо сапиенс — Человека разумного — древностью в пять тысяч лет, а ведь тут еще жил человек кроманьонский, человек неандертальский. Рукотворная природа, однако, не глядится слишком очеловеченной. Ведь ее творили поколениями и тысячелетиями, вот почему дубы лет по двести, такие же буки и клены глядятся выросшими вольно и само давно. Они живут скупыми соками песчаной и глинистой датской земли — тот же самый немецкий «лэм» или русский суглинок,— но радение к ним и любовь поколений даруют им редкостное долголетие, Я знаю, что в Копенгагенском королевском парке до сих пор живет дуплистый дуб, подаривший Андерсену сюжет для сказки «Огниво», и надеюсь поглядеть на этот дуб. Вдруг и меня он одарит какой-нибудь исповедью. Как знать. А в этой древней стране, где будто бы и небеса к деревья дышат тайнами и сказками, как крыши башен и шпили домов, церквей, может быть, и объявится снова ведьма, желающая достать волшебное средство, а я, пожалуй, соглашусь спуститься в то дупло, как андерсеновский солдат. Сказки ведь повторяются. Сказки подсказывает жизнь. Все это приходило на ум, пока глядел на приближающийся город, на бегущий назад и мимо пояс вилл. Черепичные крыши краснели в мокрой зелени, и мокрые цветы приветствовали нас из каменных рабаток.
Мой уже достаточно искушенный в индивидуальной застройке глаз отмечал, что дома в Дании не столь разнообразны, не так выхолены, раскрашены, как в Бельгии, где дому и домовому молятся на коленях с кистью и щеткой в руках. В предместьях Копенгагена преобладал, если можно так назвать, деловой стиль виллы, усадьбы, газона, декоративной каменной стенки,— все прочно, тщательно, хорошо подогнано, зелень подстрижена, деревья напоены влагой. Что же надо еще? Не так ярки, не веселятся краски фасадов? Не столь разнообразны лоджии, эркеры, балкончики, вставки-фронтоны? Нет наружных лестниц и галерей? Но у каждой страны свой нрав и вкус, и чем дальше на север — спокойнее, как бы немногословнее, а строения отражают характер нации, как костюм суть хозяина. Даже окна в Дании смотрят не так, как в Голландии, в Голландии не так, как в Бельгии, в Бельгии не так, как в Люксембурге. Датское окно напоминает спокойно-пристальный взгляд рыбака, заметившего в океанской дали рябь рыбьего косяка или стадо китов-кашалотов. Может быть, и не так всё, но почему-то такая ассоциация рождалась, ведь и коренного жителя этой страны, полуостровом и островом вдающейся в океан, я очень искренне представлял непременно моряком-китобоем, непременно в зюйдвестке, непромокаемом плаще, морских сапогах, видел его красное, обгорелое, овеянное всеми ветрами лицо, непременно с голубыми, ближе к полированной стали, глазами в рыжих ресницах. Разве не прав? Заранее извиняюсь перед датчанами, но ведь в чем-то и прав, наверное,— есть этот датский тип, характерный для островного и побережного народа, есть у мужчин, есть и у женщин. О женщинах будет еще черед сказать. Напомню, что и русских за рубежами весьма часто представляют этакими иванушками, нос крючком кверху, стрижка под горшок, рубаха с петухами, в руках балалайка или матрешка — непонятный предмет для сомнительной гордости.
В Дании, говорит гид, нынче типичное, прохладное дождливое лето. Из-за этого меньше туристов, пустуют пляжи и недобирают клиентов гостиницы. Июль на всем Северном Западе месяц отпусков, затишья деловой жизни, зато самый ходовый и горячий месяц у владельцев отелей, кемпингов и разного рода увеселительных заведений,— успевай поворачивайся, делай свой гешефт.
В Копенгагене мы оказываемся как-то внезапно, и он сразу покоряет меня стабильной простотой и тишиной, а лучше бы сказать, бессуетностью. Он глядится городом девятнадцатого века (откуда я знаю, какие тогда были города?), но все-таки отлично понимаю, что простота и несуетность почти двухмиллионного, самого большого в Скандинавии града мнимая, я лишь охотно верю в нее, потому что всегда кажется, что есть и должны быть такие города, где легко пишется, если жить не на шумной улице, а в скромном отеле вроде «Авеню», где мы и выгрузились.
«Авеню» — отель среднего разряда. Это не огромная супермодерн «Скандинавия», мимо которой мы проезжали, но и не «Серебристый лебедь», где весь штат состоит из трех человек, включая хозяина и хозяйку. В то же время «Авеню» гостиница самая типичная для Северного Запада, таких здесь большинство. Все спокойно, тихо, достойно, не слишком крикливо, но и не отстало от жизни. Прохладный холл с мягкой мебелью, полированными в матовый глянец низкими столами, в хрустальной вазе алые губы свежих роз, скамьи-банкетки обтянуты новым сукном. Предупредительный портье с улыбкой-стандарт. Бесплатные проспекты-путеводители по Копенгагену на английском, французском, немецком и японском языках, где повествуется, что можно посетить и посмотреть в городе за неделю. Наш номер на втором, а по-здешнему, первом этаже и тоже спокойный, удобный: сероватые обои в неясную клетку, двойная кровать, ничего лишнего, но и нет запаха комиссионного магазина, противных замытых пятен, прабабушкиных комодов-скрибанов. Ванная так и вообще блеск, пол и потолок в ней отделаны каким-то оригинального вида пластиком с золотыми крупинками, вкатанными или вплавленными в его поверхность. Краны и раковины в ванной модерн, не скоро поймешь, как они действуют, а напоминают творения скульпторов-абстракционистов. Следует признать — сантехника здесь на высоте, над ней думают, постоянно улучшают внешний вид и конструкцию так, чтоб она не текла, при малом объеме давала иллюзию водопада, не трубила дикими голосами, не пела полночным дьяволом, отпускала воду экономно, была приятна на взгляд и на ощупь. Дальше я еще скажу об этом оборудовании, когда переедем в Швецию. Я лишь подумал, что в сантехнике скульптурный модерн, пожалуй, наиболее уместен, ибо эти краны и раковины вполне можно было бы демонстрировать где-нибудь на выставке модного поп-арта.
Было около двенадцати часов по датскому времени — разница с Москвой на два часа, со Свердловском на четыре, и свердловчане, то есть я и супруга, изрядно проголодались, в четыре у нас как раз обед. Датчане же, выяснилось, смотрят на обед иначе, он у них вечером, а в полдень нечто вроде английского ленча, который мы окрестили по-своему— «завтракообед». Совершался он в ресторанчике неподалеку от «Авеню». И ресторанчик был также из средних, с наличием чего-то общего для многих таких заведений. Общее было: полутьма, приглушенный свет, витражи-виньетки на окнах, достойный коричневый цвет мебели и обоев, крахмальные скатерти и салфетки, но кроме перечисленного и обычного он имел свою достопримечательность. Достопримечательности ресторанов — приманка для клиентов, и вот одни ресторанчики имеют экзотическую кухню, другие коллекции оружия, картин, каких-нибудь старинных предметов, карт, морских снастей и моделей парусников, собраний кактусов и экзотических растений, мало ли еще чего все идет в ход. Достопримечательность данного в том, что он был весь (ей-богу, весь! ) увешан рогами и рожками оленей и косуль — так что просто не верилось, откуда в маленькой, сплошь возделанной Дании такое изобилие пусть даже бывшей дичи. Неужто леса здесь начинены, нашпигованы рогатым зверем? Дома у нас тоже были рожки косули, но одни-единственные. Помнится, отец убил на облавной охоте самца-рогача и привез этот трофей, которым очень гордился, вделал в медальон орехового дерева, не переставал любоваться. Урал, естественно, не Дакия, лесов-просторов не занимать, все неоглядно, словно бы и не мерено, а вот косуль в изобилии давно нет. Откуда же здесь скальпы сотен животных? Выяснять, что и как, я не стал, вдруг и здесь косуля теперь такая же редкость, как на моей родине.
А вот датский «завтракообед» я хотел бы описать с точностью.
Он был вполне да т с кий, не похожий ни на какие столы.
На зеленых капустных листьях, аккуратно постеленных на тарелочки, лежали странные полусалаты, полу закуски или как бы начинка для разнообразных пирожков, которые кондитер раздумал печь. Или заготовки для бутербродов? Тут были отменно, с бритвенной точностью, нарезанные крутые яйца, розовая ветчина, сыр, плавленный сыр, кубички мяса, палевые червячки-креветки, жареная камбала без костей, селедка со сладкой горчицей, селедка с сахаром и еще какие-то гастрономические чудеса. Все достойно. Всего понемногу, все свежее, но… непривычно. Непонятно. Русские глаза ищут хлеб. Где хлеб? Его явно мало. Военная скупая «пайка». А мне, водохлебу, еще очень хочется пить, воды же, кофе, чаю «к завтракообеду» не положено. Чай — кофе здесь пьют утром. Крохотная бутылочка сока или пива, на выбор, меня не устраивает так же, как лилипутское угощение Лемюэля Гулливера.
После трапезы ощущение достойного голода, себя чувствуешь бедным кастильским идальго, ковыряющим в зубах натощак. У меня же почему-то ассоциация еще такая. Вот мое детство, подружка Верка, с которой мы играем «в дом», а в доме «обед» на кукольных тарелках, на листиках подорожника накрошена всякая всячина: морковь, ботва, зелень одуванчиков, грибы-поганки, кусочки глины. Сидим, обедаем… То есть подносим ко рту эти яства, и положено по правилам игры еще произнести нечто вроде «ням-ням-ням», а есть хочется по-настоящему, очень хочется есть в детстве…
На выходе из рогатого ресторана все оценивают датский ленч по-разному: одни хвалят, глаза выкатывают от восторга, другие хмыкают, третьи помалкивают, кривя щеку, четвертые закуривают. Табак, как известно, заглушает голод. В общем же «завтракообед» как в сказке: «по усам текло, а в рот не попало». Но, наверное, хватит распространяться о еде. Еда не культ,— перефразируя известного ильфовского героя, ведь мы приехали в Данию не обедать, или, вернее, не столько обедать, сколько смотреть, а для внимательного человека любопытного здесь много. Ну вот, скажем, по обе стороны от входа в ресторан в кадушках растут две березы, самые обыкновенные, если угодно, русские, только здесь они гости или пленницы — не поймешь, тощенькие, худенькие, с чахлыми веточками и листвой, и невольно вспомнишь, какие они белотелые, матушки, у нас дома, на своей березовой родине. Есть связанное с этим и еще одно воспоминание. В Брюсселе, на площади у самой ратуши (или это было в Амстердаме? Память не может подсказать), я видел согбенную молодую березу, прикованную к земле чугунной цепью. Понять символику и смысл было трудно. Дерево в цепях? Да еще береза? На досуге я раздумывал, гадал так и сяк. Не нашлось другого объяснения кроме того, что вдруг эта береза уже убегала или рвалась куда-то в свои края (она и вершиной глядела на северо-восток), и вот поймали, вернули, приковали цепью. А она томится, клонится, как рабыня, и тоскует. Мнятся-снятся ей вольные леса, иное, более высокое небо, птичьи стаи, крылатая синь. Береза в цепях похожа на скованную женщину. Это уж так, мелькнувшее…
После сытного обеда полагается отдых. Но мы как-то не чувствуем необходимости в нем и решаем потратить время на двухчасовую прогулку по самодеятельному маршруту, то есть по принципу «куда глаза глядят». Принцип подкрепляем на всякий случай картой Копенгагена — есть и путеводителе-проспекте. Мы взяли его в холле у портье: Язык — немецкий. Кое-как его знаем оба и вот уже идем сверяясь с названиями улиц. Все прекрасно. Улицы в Копенгагене точно соответствуют плану, хотя и не слишком прямые. А достопримечательности? Но я уже сказал, что для жадного глаза они на каждом углу. Вот, допустим, в двух шагах от гостиницы мясная лавка. На вывеске-фронтоне скульптурные головы быков, на славу вызолоченные вместе с рогами. Толстые, огромного роста женщины в белых балахонах до земли разгружают машину-холодильник, косят в лавку накрытые марлей противни. При близком рассмотрении великанши оказались мужчинами, сбивал с толку халат-платье и белые колпаки.
Я не люблю мяса, во всяком случае не испытываю никаких гастрономических, тем более эстетических чувств при виде ободранных стылых мясных туш, иногда они бывают просто ужасны, наваленные в кузов машины или глядящие жуткими мертвыми глазами из витрины «Дары природы». Мясо ем, но всякий раз чувствую угрызение, хоть бы на дальнем плане, которое гонишь логикой — ели до тебя и после будут, а какой-нибудь живой добродушный теленок, бывает все-таки, стоит в глазах, когда вспомнишь, как тянется он к тебе за пучком травки, просто погладить, Глядит «Эх вы…» Так вот, отвлекаясь от размышления, все-таки скажу: мясное изобилие цвело тут во всех видах этих филе окороков, вырезок, рулетов, копченостей и колбас, так что витрина вполне напоминала творения старых мастеров-фламандцев, умевших изображать до страсти плотоядно все земное (и мясное) чувственное богатство жизни.
Идя дальше, мы рассуждали, что очереди в лавку никакой не было, никто не хватал колбасу целыми батонами, мясо стягами, окорок — окороками. Отсюда мораль, что либо все это весьма недешево и побуждает к умеренности в потреблении, либо в Дании множество вегетарианцев, к которым мы не раз безуспешно пытались себя причислить. Минувший «завтракообед» убеждал, пожалуй, в первом предположении.
