Ошеломляюще-звонкий удар пришелся мне в ухо. Я почти оглох и не сразу сообразил, что одно ухо закрыла съехавшая набок шапка, а второе — напрочь залепил снежок. Когда же я проткнул, наконец, снеговую пробку, то будто заново получил оплеуху: надо мной звонко смеялась Зоя!..
Смех подстегнул — задыхайсь от злости на обидчика и еще не увидев, кто он, я обжал ком снега и резко обернулся для броска. В тот момент я жаждал только мести.
А ведь еще минуту назад я купался в сполохах апрельского солнца и был самым счастливым в этом светлом березняке, облюбованном для сбора березовых почек лесником Гаврилычем. «Вот тут и берите,—часа два назад напутствовал он наш выпускной класс,— да не толкитесь гуртом — березок эвон сколько,— и Гаврилыч, отняв руку от пушистой красной бороды, на которую тотчас накинулся ветер, обвел стройные деревца с ниспадающими косами.— Только, чур, без баловства —ветки не ломать. Я на обратном пути проверю».
От клейких, разогретых солнцем почек пахло смолкой; по всему лесу глухо гудел порывистый, вихревый ветер; кроны берез ходили ходуном, будто их качало и крутило в синем омуте неба. Упругие ветки не давались, выскальзывали из позелененных пальцев, и так же ускользала от взгляда зеленая Зоина косынка. Напрасно я поглядывал за ней и, будто невзначай,— в поисках более подходящей березки — пытался оказаться рядом. Я не успевал: Зоя с подружкой перебегали на другой конец березняка, словно их подхватывал непостижимо переменчивый ветер…
Так бы и отшумел этот денек в березняке — с досадой на себя и невезуху, как с чьей-то легкой руки затеялась игра в снежки. Эта сумбурная перестрелка — крикливая и суматошная — была таковой не для всех. Кое-кто постреливал прицельно. То, что он или она не могли сказать другому открыто, что стеснялись выказать глаза, мог вполне деликатно и верно сообщить снежок, заверенный отпечатками ладоней.
Вот и я большинство своих «посланий» адресовал, конечно, ей, Зое. А она, смеясь и опутываясь при резких поворотах золотистой косой (я видел, как та тяжело и плавно выкатилась из-под косынки), оборачивалась для отпора то туда, то сюда — увы, снежки летели в нее густо,— и, казалось, совсем не замечала моих, слепленных хрупко, на дыхании и приговоре: «Попади, да не больно…» Но вот Зоя что-то замешкалась. Стоя ко мне боком, она долго лепила снежок и будто выжидала, когда кто-нибудь «подставит борт». Момент удобный — я тщательно прицелился, размахнулся и… в тот же миг Зоя резко обернулась ко мне и тоже бросила снежок. Нужна ли была ее уловка! Я даже подался вперед, чтобы принять на себя ее снежок, но в этот момент он столкнулся с моим, и оба разлетелись на кусочки!
Столкновение снежков было настолько неожиданным, что мы, рассмеявшись, стали кидать друг в друга снежки одновременно — в надежде повторить их встречу. Пока это не удавалось, да я и не жалел, охотно принимая снежки Зои головой или грудью, а высокие по-вратарски ловил руками. Что угодно готов был я выделывать— лишь бы не прекращалась наша игра, лишь бы летели ко мне белые Зоины снежки по сине-синему небу.
Увлекшись снежками с «фронта», я и получил в ухо тот самый звонкий фланговый удар. Так зло и резко били неспроста. Кому-то очень не понравилась моя игра с Зоей. Кому же? Комкая снег, я резко обернулся для сдачи и на какое-то время даже опешил. Лешка Казанцев! Кого-кого, а уж его увидеть в соперниках я не ожидал.
«Сердитый молчун» — так мы прозвали Лешку. Я не помнил, чтобы его белое, тонкое лицо согревала когда-нибудь улыбка. И в глазах — темно-карих, с чуть-чуть разлитым левым зрачком — хмурое невнимание к тому, что происходило рядом. Зато учился Лешка хорошо. Казалось, даже и не учился, а давным-давно все знал и непонятно, зачем аккуратно, без опозданий ходил в школу. Может быть, эта повинность его и раздражала, как раздражали просьбы показать решение задачи, над которой безуспешно бился весь класс. Лешка морщился, доставал тетрадь и, бросив ее на парту, выходил в коридор. Даже учителя — и те испытывали некоторое неудобство, если вынужденно вызывали Лешку к доске. На их вопросы он отвечал неизменно сердитым и уже начавшим басить голосом. Особенно усиливались нотки недовольства при дополнительных вопросах. Роли как бы менялись: получалось, что Лешка втолковывал прописные истины великовозрастному ученику и все более раздражался на его непонятливость… Неудивительно, что при таком складе нрава Лешку не замечали любезничающим с кем-либо из девчат. Они для него будто не существовали. И вот на тебе…
Мое замешательство при виде Лешки — с насупленным взглядом он лепил для меня новый комок — длилось какие-то доли секунды. Кажется, никогда я не кидал снежок с такой силой — не успей пригнуться Лешка, его прошило бы насквозь. «Поклонился!» Но утешение было слабым, и я, уклонившись от тяжелого Лешкиного снаряда, поспешно слепил свой — из злости, обиды и чего-то непонятного, что разом превратило странноватого, но в общем-то симпатичного Лешку в моего врага. Скорее, скорее нанести ему крепкий удар — желательно по шапке, чтобы не надо мной смеялись, а над ним! Но уже кто-то крикнул: «По домам!» Рассыпчатый смех Зои стал удаляться, и она, наверное, не увидела, как я влепил, наконец, Лешке по левому боку.
Я уже собрался бежать за остальными, как боксерский толчок в плечо вернул меня к барьеру. Ах, так… И молчаливая перестрелка — без пощады, со всеми ее приемами и хитростями — поглотила каждого из нас.
Уже завечерело, ветер утих. Слышно стало, как тяжело мы дышим, как дуем на руки, как по всей округе отдаются меткие шлепки. Каждый бросок опустошал. Но откуда-то снова, как капля на сосульке, набегала и злость, и сила, и желание одним ударом поразить, наконец, эту поперечную цель, что заслоняла теперь все на свете. И того же хотелось Лешке — я чувствовал это на себе. Мы уже.знали: нам не разойтись. И не заметили, как шаг за шагом сблизились настолько, что лепить снежки стало просто бессмысленно.
Мы сжали кулаки…
— Тп-р-р-у-у! Петухи краснобровые! — вдруг раздался зычный голос, и мы увидели, как из-за берез вымахнула упряжка Гаврилыча. Лесник осадил конька, посмотрел на нас, на вытоптанный снег и присвистнул:
— Хорош тетеревиный точок! А где же тетерки? Упорхнули?
Мы мрачно отмолчались.
— Ну-ну… Силов. на разговоры не осталось. Тогда уж садитесь на сани по углам, дуелянты гороховые! Ну, живо!
Слева-справа повалились мы, как снопы, на солому и только тут почувствовали, как гудит избитое тело, как желанен и сладостен покой.
В поселке я спрыгнул первым и выжидательно остановился. «Лежи!» — Гаврилыч придавил трепыхнувшегося было Лешку и подстегнул резвого конька…
Что было дальше? Мы с Лешкой будто не замечали друг друга. И к Зое ни он, ни я не подходили. Она, конечно, так и не узнала ни о нашей затяжной дуэли, ни о сердечных терзаниях. А тут пошли выпускные экзамены, и все засобирались — кто куда. Я навсегда уехал из того поселка и, так уж получилось, порастерял следы почти всех своих боровлянских одноклассников.
Но можно ли уехать от юности? Нет-нет да найдут и все больнее притянут к себе те давние голубые годы. А то попадется в груде других фотография — наш выпускной. И надолго забудешь, что торопко нынешнее время. Мы там — в майском леску, на пригорке, среди берез. Сидим и стоим кучно: право, как птенцы в гнезде — вот-вот и разлетятся. Подолгу вглядываюсь в лица. Вот хмурится Лешка… Какой ты теперь, наш сердитый молчун? Слышал: у Лешки две красивые дочки, и они-то, пожалуй, раздобрят, если уже не раздобрили, его строгие глаза…
А где же теперь ты, стеснительная Лена Певнева, пламеневшая, бывало, красным маком при каждом вызове к доске? Где все вы — девочки с косами и мальчики в своих мешковатых штанах? Как не похожи вы на нынешних дискотечных, вернее, на некоторых из них!
Однако я непременно оттягиваю встречу — последнюю на этой фотографии. Зоя!.. Она так и светится в своем белом, как береста, платьице. А по этому белому — тремя сплетенными ручейками — бежит и бежит ее золотистая коса.
Недавно я узнал: живет Зоя в Б-ске, а это не так уж далеко от меня. Живет — и только, все, что мне могли сказать. И я подумал: хорошо бы встретиться, повспоминать. Но тут же засомневался: надо ли? Зачем вытеснять из памяти ту, зеленоглазую, смеющуюся над нашими снежками, что случайно столкнулись в большом и синем небе?
