Кудряшкина открыла дверь, едва Бирюков успел постучать. За прошедший год Леля заметно изменилась. Шелушащееся от косметики лицо поблекло. Большие печальные глаза с зеленоватыми зрачками, словно от длительного недосыпания, глубоко ввалились. Похудела так, что простенькое платье казалось явно великоватым.
— Здравствуйте, Леля,—весело сказал Бирюков и широким жестом протянул перед собою букет.
Кудряшкина отпрянула от цветов.
— Это что за хохма?..
— Это — вам.
— От кого?
— Лично от меня и от уголовного розыска.
Леля смерила Антона сердитым взглядом.
— Не смешно. Если к Мишке притопал, он — в казенном доме, а книги в фонд государства уплыли. Ни менять, ни покупать теперь нечего.
— Я, Лелечка, пришел поговорить с вами по душам.
— В моей душе пусто, как у грешницы.
Антон посерьезнел:
— Возьмите же цветы, честное слово, это — вам от меня.
Кудряшкина неловким движением, чуть не рассыпав, приняла букет.
— Чего пижонишь? Другие с бутылкой приходят, а ты охапку травы приволок.
Бирюков пропустил колкость мимо ушей, однако тоже перешел с Лелей на «ты».
— Не лезь без причины в пузырь. Мне действительно надо с тобой поговорить. Можно войти?
Леля мгновение поколебалась.
— Ну, заходи… Только не надолго.
— Не пугайся, ночевать не останусь.
— Я не из пугливых.
Кудряшкина посторонилась, и Бирюков вошел в пустую, если не считать раскладушки с постелью да облезлого стула, комнату. Всей «роскошью» здесь был стоявший прямо на полу синий телефонный аппарат. Антон медленным взглядом обвел голые стены, посмотрел на прислонившуюся к косяку Лелю.
— Да-а, пустовато стало…
Леля молча унесла цветы в ванную. Вернувшись, усмехнулась:
— Еще что скажешь?
— Еще скажу, что ты меня не узнала. Помнишь, в прошлом году, когда погибла Ирина Крыловецкая, мы с тобой долго разговаривали вот в этой самой комнате, только битком заваленной книгами, о Вадиме Фарфорове?
Кудряшкина уставилась на Антона.
— Геолог?.. С Вадькой вместе работаешь?..
— Нет, теперь я в другом ведомстве,— слукавил Антон.
— В каком?
— Секрет фирмы.
— Не темни. Серьезно спрашиваю.
Бирюков ничего не успел ответить — зазвонил телефон. Леля присела на корточки и сняла трубку. Видимо, отвечая на вопросы, грубовато заговорила:
— Привет… Ну, у тебя и уши… Нет, не он… Русского языка не понимаешь? Не он!.. Какая тебе разница — кто… Ну, приходи, приходи —убедись!— И сердито бросила трубку.— Вот кадра! Сквозь бетонные стены слышит мужской голос. Думает, с ее королем романсы кручу. Сейчас припрется дура красномордая,
— Анжелика? — спросил Антон.
— Как догадался?
— Если ты «с королем романсы крутишь», то, кроме Анжелики, появиться некому.
Кудряшкина изумленно вскинула тонко выщипанные брови.
— У тебя не голова, а электронно-вычислительная машина. С ходу усекаешь.
— Спасибо за комплимент. «Король»—это гарсон из ресторана?
— Неужели Их величество из Португалии на такую дуру позарится…
— А как фамилия «Короля»?
— Фамилия красивая — Милосердов,— Леля, явно кого-то передразнивая, прогнусавила нараспев:
— Вольдэма-а-ар…
«Неужели бывший муж Галки Терехиной?» — мелькнуло у Антона и он опять спросил:
— У Анжелики что-то серьезное с ним?
— Чего привязался? Прикостыляет сейчас «принцесса на горошине», спроси у самой, что там у них: серьезное — не серьезное…— Кудряшкина вроде хотела добавить еще более ядовитое, но входная дверь без стука распахнулась.
В комнату вошла сильно располневшая молодая девица с накрученными под прозрачным платочком бигуди, в длинном, чуть не до пят, халате. Пунцовым длинноносым лицом и расплывшейся фигурой она так сильно походила на рассерженную Людмилу Егоровну Харочкину, с которой Антон сегодня утром чуть было не столкнулся в прокуратуре у дверей кабинета Маковкиной, что не представляло никакого труда сообразить: это Анжелика.
Словно демонстрируя ярко-пестрый до рези в глазах халат, Анжелика крупным шагом прошлась по пустой комнате; смерила бесцеремонным взглядом молчаливо стоящего Бирюкова и посмотрела на прищурившуюся Кудряшкину.
— Ну, как новый халатик?..
— Как на корове седло,— притворно вежливо ответила Леля.— Еще что новенького скажешь?
— Дай закурить.
— А выпить не хочешь?
— Хочу. У тебя что есть?
— Мартини, водка, рислинг, виски…
— Накропи полстаканчика виски.
— Окэй! С чем прикажете подать: с содовой или… ну ее на фиг?
До Анжелики только теперь дошло, что Леля над ней насмехается. Обидчиво надув пухлые губы, она с сильным прононсом заговорила:
— Нэ поднимай волны. Сигарэту нэсчастную пожалэла. Ладно — попросишь у меня…
Кудряшкина вспыхнула.
— Не попрошу ни в жизнь! Убедилась, ягодка, с кем романы кручу, и катись колобком к маме с папой!
Анжелика нахмурилась, поплыла к выходу. У порога оглянулась, хотела что-то сказать, но вместо этого неожиданно, совсем по-детски, показала Кудряшкиной язык. Леля хлопнула руками по бедрам.
— Ну, не дура ли?!
— Сама из психушки! — огрызнулась Анжелика, скрываясь за дверью.
Кудряшкина глянула на Бирюкова.
— Видал жертву всеобщего среднего образования?..
— Смешная девушка,— из солидарности сказал Антон.
— Девушка роковой любви,— саркастически усмехнулась Леля и тут же сменила тему.— Пойдем на кухню, там договорим. Есть хочется, аж смех берет. В столовке поужинать сегодня не успела — к скорняку за шапкой проездила. Показать, какого голубенького песца зимой носить буду?..— Не дожидаясь согласия Антона, она принесла из прихожей полиэтиленовый пакет, вытащила пушистую, с голубоватым отливом, серую шапку, торжественно надела на голову и повернулась на одном каблучке.— Видал красоту?! Еще воротник для пальто, сказал скорняк, такой же получится.
По ассоциации Бирюкову вспомнился перепуганный после угона «Лады» кладовщик Тюленькин, занимавшийся разведением песцов.
— Где шкурку покупала? — спросил Антон.
— Не в магазине, конечно. По госцене такую голубизну днем с огнем не сыщешь. Знакомый парень раздобыл по блату,— Кудряшкина бережно положила шапку на раскладушку.— Ну, пойдем, перекусим за компанию.
Кухня выглядела веселее, чем комната. У электрической плиты стоял новый стол со шкафом для посуды. Возле стола — две табуретки, тоже новые. В углу — небольшой холодильник «Морозко». Остановившись перед ним, Леля озадаченно прижала ладонь ко лбу.
— В морозилке — торричеллева пустота. И в магазин на радостях не забежала. Чего ж пожевать?..— глянула на Антона.— Вчерашние пряники с чаем будешь?..
— За компанию — можно,— ответил Антон, садясь на табуретку.
Кудряшкина налила под краном чайник, поставила его на включенную плиту и тоже села.
Глядя Бирюкову в лицо, вдруг сказала:
— Глаза у тебя красивые.
— У тебя — тоже,— зная неравнодушие Лели к своей персоне, улыбнулся Антон.
— Не ври. У меня зрачки зеленые, как у кошки, а у тебя — синие, словно чистое небо. И взгляд у тебя умный. Люблю умных парней, но в жизни уголовные обормоты ко мне липнут. Уже троих фраеров сменила и все не могу научиться понимать людей. На метизный завод сверловщицей устроилась. Третий месяц не курю, хотя и тянет сильно. С выпивкой завязала. Это соседка, баба Зина, меня образумила. Добрый она человек. Знает, что я — не конфетка, а жалеет. Даже деньги взаймы дает. Завидую Верке Петелькиной, что у нее такая бабка есть. А у меня все поумирали. Мама — когда я в пятый класс ходила,, отец — чуть позднее. Шофером работал, и по пьяной лавочке с другом в речку кувыркнулись на самосвале… Доучивалась за счет колхоза…
— Ты из села? — спросил Антон.
— Ну, из Мошковского района. Приехала в Новосибирск в институт поступать — конкурс не прошла. Назад вернуться постыдилась, совсем лопоухая была. Тут городские хмыри налетели… Осточертело все. Махну, наверно, назад в село родное, устроюсь дояркой на ферме. Баба Зина говорит, теперь доярки до трехсот рэ в месяц получают, если не ленятся. А я раньше не ленивая была. Это в городе привыкла дурочку валять…— Кудряшкина облокотилась на стол, подперла кулаками подбородок.— Что-то меня на откровенность поволокло. Наверно, от радости, что шапку приличную завела. Давай теперь ты выкладывай: кто такой и зачем пришел?
Бирюков показай удостоверение. Кудряшкина, заглянув в раскрытые корочки, опешила. Поблекшее лицо ее зарозовело. Леля зябко повела плечами и криво усмехнулась.
— С тобой не соскучишься… А вообще-то терять мне нечего. С протоколом будешь допрашивать или на слово поверишь?
— Поверю на слово,—сказал Антон.
— Хоть за это спасибо. О ком рассказывать?
— О Зоркальцеве и Анжелике.
— Оклеветала красномордая Генку. Тот, дурачок, скрылся, но все равно ведь поймают. А вообще Генка — мировой мужик. Хочешь знать, это он устроил меня ученицей на свой завод. Деньги, понятно, любит зашибать. А кто теперь не любит? Всем красиво жить хочется. Знаешь, например, как Зоркальцев «Жигули» купил?
Сам рассказывал, что собрал из утиля небольшой мотоцикл и продал его на законном основании. За вырученные деньги купил подержанный «Урал» с коляской. Своими руками довел до ума и выручил полную стоимость «Урала». Потом за пустяковую цену взял разбитый в аварии «Москвич», отремонтировал — комар носа не подточит. Таким макаром и набрал денежек на новенькие «Жигули». Ну, какое здесь преступление?
— Зоркальцева в этом и не обвиняют. Что у него с Анжеликой получилось?
— Ничего! С Мшюсердовым Анжелика доигралась до бэби, а когда Людмила Егоровна — вот по ком тюрьма плачет! — подняла пыль до потолка, Анжелика поджала хвост и на своего репетитора телегу покатила. Честно, Зоркальцев не насильник. Уж на что Ирка Крыловецкая ухо с глазом была и то никакими приемчиками не охмурила Геннадия. А то на гундосую Анжелику он позарился бы. Ни в жизнь!..
— Что сама Анжелика говорит?
— Сказать ей нечего. Гундосит, что мама буром в прокуратуру поперла, теперь сама не знает, как затормозить.
— Говорят, Милосердов непрочь на Анжелике жениться…
— За деньги «карлсон» — так баба Зина его называет — на обезьянке женится.
— Чего он к тебе похаживал?
— Мишка наказал за квартирой приглядывать, друзья они были. Друг и приспособился с «королевой» встречаться, когда она объявила, что в приданое будет новенькая «Волга», трехкомнатная квартира с венгерским гарнитуром и дачка в два этажа…
На плите задребезжал крышкой вскипевший чайник. Кудряшкина, протянув руку, щелкнула выключателем и опять повернулась к Бирюкову.
— Ставь пряники на стол,— сказал Антон.
— На самом деле будешь?..
— Почему бы нет? Ты ведь есть хотела. ,
— Уже расхотелось.
— Перестань…
За чаем с черствыми пряниками Бирюкову удалось выяснить, каким образом среди знакомых Зоркальцева распространился слух о поджоге дачи Фарфоровым. Оказывается, Кудряшкина, услышав разговор на заводе о пожаре, опрометчиво брякнула: «Это, наверно, геолог Фарфоров красного петуха пустил в отместку за то, что его бывшая женушка липла к Зоркальцеву». Кто-то передал это жене Геннадия Митрофановича, Тане. Та приходила к Кудряшкиной на работу «разбираться», и, когда Зоркальцев бесследно пропал, о Фарфорове заговорили еще больше. В возникшую таким образом «версию» Кудряшкина сама не верила. Больше того, Леля даже проговорилась Антону, что почти на сто процентов знает, кто действительно виновник пожара, но назвать его категорически отказалась: «Не скажу ни в жизнь! Может, еще один человек, как Вадька Фарфоров, пострадает от сплетен».
— А какой перстень ты приносила к Фарфорову оценивать? — внезапно спросил Лелю Антон.
— Перстень? — Кудряшкина поперхнулась.
— Серебряный, с бирюзой. Стоимостью пятьсот рублей.
— Однако!.. Это Вадька в отместку мне придумал.
Что-то показалось Бирюкову подозрительным в таком ответе. Но он сознательно не стай акцентировать на перстне внимание и снова повернул разговор к Зоркальцеву, стараясь узнать, кто из знакомых Кудряшкиной, когда и где видел в последний раз Геннадия Митрофановича.
В кухне уже давно затемнело. Кудряшкина включила свет, отложила недоеденный пряник и мелкими глоточками допила из стакана чай. Облокотившись на стол, задумалась.
— Кажется, Вера Нетелькина, бабы Зинина внучка, где-то видала Генку в тот самый день, когда он пропал.
Остаток вечера до полуночи Антону Бирюкову пришлось коротать в обществе бабы Зины у экрана безупречно работающего телевизора. Едва диктор объявил об окончании трансляции, входная дверь открылась, и тотчас из коридорчика раздался строгий девичий голос:
— Бабуль! Сколько можно напоминать, что не в деревне живешь! Опять дверь незапертой оставила.— Ага, Верка заявилась,— шепнула Антону баба Зина и громко добавила: — Не командуй, командир! У меня ныне кавалер в гостях находится.
В комнату вошла стройная темно-русая девушка в джинсовом костюме. Бирюков представился ей и объяснил причину позднего визита. Этого оказалось мало. Вера потребовала предъявить документы. Лишь после того, как убедилась, что перед ней действительно сотрудник уголовного розыска, стала отвечать на вопросы. Да, она видела Зоркальцева именно одиннадцатого июня. Причем — дважды. Первый раз, когда вела троллейбус по Красному проспекту в сторону городского аэропорта, второй — при обратном рейсе. Бирюков попросил рассказать подробнее. Вера ровными зубами прикусила нижнюю губу, чуть подумала.
— Когда ведешь троллейбус, подробности запоминать некогда. Что, например, вас интересует?
— Например, почему вы запомнили одиннадцатое июня?
— В тот день баба Зина получила пенсию, а получает она ее каждый месяц одиннадцатого числа,— Вера повернулась к бабушке.— Так, бабуль?..
Старушка утвердительно кивнула.
— Понятно,— сказал Антон,— Теперь расскажите, как увидели Зоркальцева первый раз в тот день.
— Перед остановкой за Центральной сберкассой мне надо было объехать стоявшие у обочины белые «Жигули». По привычке глянула на номерной знак и узнала машину Зоркальцева. Геннадий Митрофанович всегда на машине приезжал к Харочкиным, номер мне примелькался. Стараясь не задеть машину, я^увидела в ней Геннадия Митрофановича. Он разговаривал с каким-то худощавым парнем. Разглядеть парня не разглядела, но помню на голове его белую пляжную кепочку с темным козырьком.
— Мирно они разговаривали?
— Да. По-моему, о чем-то договаривались. Зоркальцев сидел за рулем, а парень стоял на тротуаре, склонившись к передней дверце машины. Я объехала «Жигуленка» и, направляясь на остановку, стала прижиматься к обочине. Уличные часы на остановке показывали… что-то около десяти утра. Обратным рейсом, примерно, через час, при выезде на проспект с Калининской площади меня задержал красный светофор. Я на секундочку расслабилась и опять увидела машину Зоркальцева, успевшую свернуть под зеленым огнем светофора с проспекта к улице Клары Цеткин. Геннадий Митрофанович сидел за рулем, а на заднем сиденье, по-моему, был парень в белой кепочке, с которым Зоркальцев разговаривал у Центральной сберкассы.
— Если не ошибаюсь, милок, ты интересуешься домашним учителем Харочкиных? — неожиданно обратилась к Антону внимательно слушавшая разговор баба Зина.— Дак, в тот самый день, когда почтальонка мне пенсию принесла, я своими глазами видела, как учитель подкатывал на белой легковушке к нашему подъезду. Утром цветы в лоджии поливала. Он, учитель значит, с черным чемоданчиком вылез из машины и в подъезд вошел. Чего-то к Харочкиным наведывался — их дверь открывалась. После, когда я нацедила из крана в ванной вторую лейку, машина от подъезда уже укатила.
— Кроме учителя, в машине еще кто-нибудь был? — спросил бабу Зину Антон.
— Выглядывал какой-то мальчуган в белой кепчонке. Может, аккурат тот самый, про какого Вера говорит…
В гостиницу УВД Бирюков заявился лишь во втором часу ночи. Полусонная администратор сказала, что вечером звонил майор Шехватов и просил обязательно позвонить ему домой до двенадцати. «Видймо, есть что-то новое, но звонить-то сейчас на квартиру слишком поздно»,— подумал Антон. Не включая в номере свет, он быстро разделся и лег. Перебирая мысленно собранную за день информацию, с огорчением пришел к выводу что широкий круг таинственности по делу Зоркальцева упорно не сужается.
ГЛАВА 7
— Так вчера и не дождался я твоего звонка,— не отрываясь от чтения протокола допроса, сказал Шехватов, едва Бирюков переступил порог кабинета.— Поздно пришел в гостиницу?
— Во втором часу. Есть новости?
— Савелий Вожегов нашелся…— Шехватов подал Бирюкову протокол допроса.— Прочитай, любопытные показания.
Антон присел к столу и сосредоточенно углубился в чтение показаний Савелия Кузьмича Вожегова, записанных на нескольких страницах оперуполномоченным Минского ОУР. Анкетные данные и общие сведения о Вожегове, указанные в протоколе, совпадали с теми, которые Бирюков уже знал. Новое для Антона началось с третьей страницы:
«…О потайном складе немецкого оружия я солгал ребятам в колонии для «авторитета», не думая о последствиях. Следующим вечером после этого ко мне подошел один на один осужденный Жора Коробченко, по прозвищу «Дизайнер», и предложил бесплатно выколоть мне на груди «Трех богатырей». Я посмотрел эскиз татуировки на бумаге и согласился. Наколку делали тайком в библиотеке, где Коробченко числился библиотекарем-художником. В последний вечер, заканчивая татуировку^ Коробченко, как бы между прочим, намекнул, что давно мечтает приобрести пистолет с патронами. Опять же не думая о последствиях, я сказал: «Как освободишься из колонии, приезжай в Минск. Будет хоть сто пистолетов». Коробченко спросил мой домашний адрес и телефон. И то, и другое я ему солгал. Больше на эту тему мы в колонии не говорили. Отбыв наказание, я вернулся к родителям в Минск и позабыл о том разговоре. 30 мая утром мне на квартиру неожиданно позвонил Коробченко, сказал, что находится на железнодорожном вокзале в Минске и хочет меня увидеть насчет того, о чем договорились. Встретились мы у входа в вокзал. Первым делом Жора упрекнул меня за то, что я дал ему «липовый» домашний адрес. «Ты, Сава, в дальнейшем шуточки брось. Горсправка работает четко»,— сказал он. Я начал было сочинять, что родители поменяли квартиру, но Коробченко махнул рукой: «Не наводи тень на ясный день. Когда надо, найду тебя под землей». У меня имелось пять рублей. Чтобы задобрить Жоржа — это его настоящее имя, я предложил пообедать. Мы купили две бутылки портвейна, банку соевых бобов в томате и полбулки хлеба. «Обед» устроили на скамейке в сквере, недалеко от вокзала. Когда распили первую бутылку, Коробченко спросил: «Как насчет немецкого «вальтера» с патрончиками?» Пришлось опять лгать: «Понимаешь, пока я находился в колонии, солдаты с миноискателями обнаружили склад, и теперь там ничего не осталось». Жорж обозвал меня нехорошим словом и сказал, что моя брехня добром не кончится. Чтобы задобрить его, я пообещал раздобыть денег. Под предлогом купить новую импортную куртку в этот же день выпросил у мамы сто рублей. Куртку купил в магазине за сорок рублей, остальные деньги отдал Коробченко, думая, что он сразу уедет из Минска. Однако 31 мая Жорж снова позвонил мне. Потребовал еще полсотни, чтобы купить в дорогу что-нибудь из одежды. Я понял: вымогательству теперь не будет конца, и честно рассказал обо всем родителям. Паш хотел немедленно заявить в милицию, но мама сказала, что никуда заявлять не надо, а лучше мне уехать от уголовных дружков в деревню Ханевичи Гродненской области, где живет мамин отец, то есть мой дедушка. Утром 1 июня мама проводила меня на поезд. Коробченко больше я не видел. Куда и какого числа Жора уехал из Минска, а так же где он находится в настоящее время, не знаю. С моих слов записано правильно и мною прочитано»,—ниже стояла разборчивая подпись Вожегова.
В сопровождающем протокол письме оперуполномоченный Минского ОУР сообщал, что безвыездное нахождение Вожегова С. К. в деревне Ханевичи с 2 июня с/г до настоящего времени подтверждается свидетельскими показаниями.
— Вот наконец стало ясно, что ничего неясно,— проговорил Бирюков, возвращая протокол Шехватову.
— Голубев вчера вечером звонил…—Шехватов помолчал. — Самое удивительное, Тюленькин «опознал» Вожегова, но подписать протокол опознания категорически отказался и начинает даже поговаривать, что никакого нападения на него не было, а «Ладу» угнали, когда он купался в реке.
— Старик боится мести,—сказал Антон.—Не могу понять, откуда он узнал о «Трех богатырях»? Это ж, можно сказать, уникальная татуировка. И еще: Шурик Ахмеров сразу навел на след Вожегова. Что это, какой-то расчет или чистая случайность?
— Философы утверждают, что случайность — одна из форм проявления необходимости.
— Ни у Тюленькина, ни у Ахмерова я не вижу даже намека на эту необходимость.
— Завтра из колонии должен поступить материал на Коробченко, может, что-то прояснится,— нахмурившись, сказал Шехватов.— Рассказывай, что вчера узнал.
Бирюков подробно пересказал собранную за день информацию. Заканчивая, добавил:
— Такие вот разрозненные факты, Виктор Федорович, получаются. Логическая цепочка из них не вяжется, а след Зоркальцева и его пассажира в белой кепочке оборвался для нас на повороте с Красного проспекта к улице Клары Цеткин…
— Отыскать бы этого пассажира — след потянулся бы дальше. Давай прикинем: куда Зоркальцев мог выехать по улице Клары Цеткин?
Бирюков подумал.
— На Мошково и Болотное. Но судя по тому, что машина обнаружена в Рожневском урочище, Геннадий Митрофанович свернул с магистральной трассы на проселочную дорогу и заехал в наш район. Это опять же таит загадку: зачем ехать скверными проселками около трех часов, если можно всего за полтора часа промчаться по прекрасному шоссе?
— Обрати внимание, таинственный угонщик «Лады» Тюленькина тоже ехал из вашего райцентра в Новосибирск проселками. Не допускаешь мысли, что другой дороги он не знал?
— Допускаю и попробую выяснить, насколько хорошо Зоркальцев ориентировался в районных дорогах.
— Еще какие планы наметил?
— Планы большие. Поговорить с женой Зоркальцева — раз, с родителями Анжелики Харочкиной — два, с самой Анжеликой — три, с гарсоном Милосердовым — четыре; А там, глядишь, еще что-то непредвиденное выплывет.
— Считаешь, Харочкины оговорили Зоркальцева?
— Если верить Кудряшкиной
— Можно ли ей верить?
— Знаешь, Виктор Федорович, по сравнению с прошлым годом Леля здорово изменилась. Многое, конечно, осталось прежним, но в целом она вроде бы поумнела. Во всяком случае, дурь из нее, как прежде, не прет наружу.
— Что ж,- хорошо, когда люди умнеют… На Милосердова обрати особое внимание. По-моему, этот гарсон — темная личность, если выбирает жену по приданому,— Шехватов задумался.— Почему Кудряшкина наотрез отказалась от бирюзового перстня? Неужели Фарфоров солгал?
— Не мог Вадим Алексеевич солгать. Ложь — не в его характере.
— О Зоркальцеве какое мнение сложилось?
— Пока — смутное. В погоне за длинным рублем Геннадий Митрофанович, кажется, говоря языком футболистов, забил гол в свои ворота.
Шехватов посмотрел на часы.
— Мне, Антон Игнатьевич, пора на совещание. Вечером встретимся.
К высокому многоэтажному зданию геологического треста Бирюков подъехал на маршрутном автобусе в самом начале рабочего дня. Разговор с женой Зоркальцева состоялся в кабинете начальника отдела кадров, предусмотрительно вышедшего по «неотложному» делу. Убитая горем Татьяна Петровна — по-девичьи хрупкая, с тонкими чертами лица и аккуратно уложенными в прическу каштановыми волосами — казалась осунувшейся, постаревшей. Одета она была в безупречно сшитый серый костюм, ворот которого прикрывал отложной воротничок синей, в белую горошину, блузки.
Беседа долго не клеилась. Тихим, срывающимся голосом Татьяна Петровна отвечала на вопросы лаконично, а большей частью вообще пожимала худенькими плечиками. Все, касающееся пожара и исчезновения мужа, для нее было «совершенно необъяснимым». Ничего не могла сказать она и о прошлом мужа, ссылаясь на провалы в памяти от переживаемого несчастья. На вопрос Бирюкова: был ли у Геннадия Митрофановича серебряный перстень с бирюзой? — по инерции сказала «не знаю», но вдруг задумалась.
— Простите, Гена носил на пальце такой перстень.
— Одиннадцатого июня он не оставил его дома?
— Нет, не оставил.
— Почему Зоркальцев уволился с завода?
— Гена расстраивался из-за какого-то конфликта на почве репетиторства и не хотел, чтобы об этом узнали в заводском коллективе.
— Конкретно не говорил, что за конфликт?
— Нет, но… незадолго до пожара на даче Гене звонила очень рассерженная женщина и, угрожая большими неприятностями, требовала вернуть деньги за репетиторство. По-моему, Гена Людмилой Егоровной ее называл…
— Не Харочкина?
— Фамилии он не упоминал. После я спросила Гену: чем это вызвано? Он усмехнулся: «Такая тупица попалась, что легче медведя научить четырем действиям арифметики».
— Ну и отдал Геннадий Митрофанович эти деньги?
— Собирался отдать, на самом деле — не знаю.
— Часто му;к отлучался на машине из дома?
— Ежедневно ездил к ученикам.
— Обычно ученики ходят к репетиторам.
— Гена не хотел, чтобы у нас в квартире постоянно толклись недоросли. Сам ездил к ним.
— Ради чего он так сильно увлекался репетиторством? Семья у вас небольшая…
— Не знаю,— Зоркальцева заплакала и уже рквозь слезы еле слышно добавила:—Я ничего не знаю…
Больше, сколько Бйрюков ни старался, он так и не узнал. Когда вернувшийся в кабинет начальник отдела кадров принялся успокаивать плачущую Зоркальцеву, Антон попрощался. В коридоре ему неожиданно попал навстречу вышедший из бухгалтерии бородатый Фарфоров. Вадим Алексеевич смущенно поздоровался и, как будто оправдываясь, показал заполненный бланк командировочного удостоверения.
— Опять улетаю. В Нижневартовск, на неделю. Вы ко мне?..
— Вадим Алексеевич,—сказал Антон,—Леля Кудряшкина заявляет, что никакого перстня вам не показывала.
Фарфоров нервно дернул плечом.
— Это бессовестная ложь с ее стороны. У меня, разумеется, нет свидетелей, но, если хотите, могу повторить при Кудряшкиной то, что говорил относительно перстня.
— Понятно. О Зоркальцеве нового не слышали?
— Как вам сказать… Разное болтают.
— Что именно?
— Например, будто Зоркальцев безбожно зарабатывал на своих «Жигулях»,— Фарфоров тяжело вздохнул.— По соображениям этики не назову фамилии моей сотрудницы, которую Геннадий однажды довез от кинотеатра Маяковского до аэропорта Толмачево и без зазрения совести сорвал с нее десять рублей. Почти в два раза дороже, чем на такси.
— Не постеснялся взять такие деньги даже со знакомой?
— Знакомство было односторонним. Геннадий не знал сотрудницу, а она несколько раз видела его у нашего треста, когда он подъезжал в «Жигулях» за женой, за Таней. Произошла эта поездка по чистой случайности. Сотрудница торопилась в аэропорт, но будто назло — ни одного такси. Решила «голосовать» частникам. Одна из машин остановилась. За рулем оказался Зоркальцев. Узнав в чем дело, Геннадий, не моргнув, заявил: «Десять рублей. Дешевле в Толмачево не поеду». Чтобы не опоздать на самолет, сотруднице пришлось раскошелиться… Другой случай был со мною. Нынче в мае я прилетел в Толмачево из Красноярска. Вышел с рюкзаком за плечами из аэровокзала — такси на стоянке нет. Смотрю, подъезжает Зоркальцев в «Жигулях». Я — к нему. Геннадий охотно повез меня, но в пути, сославшись на кончающийся бензин и отсутствие денег, попросил
заправить машину. Таким образом, поездка обошлась мне тоже в десять рублей. Тогда я не придал этому значения, а теперь, когда узнал от сотрудницы и о ее поездке с Геннадием, думаю, что такой приработок для Зоркальцева был закономерным.
— Не знаете, в районные центры Зоркальцев ездил? — спросил Бирюков Фарфорова.— Хорошо ли он знал дороги?
— Рассказывал, что объездил вдоль и поперек все близлежащие от Новосибирска районы. Зоркальцев — заядлый грибник. Обычно в августе, когда в вузах начинаются приемные экзамены, Геннадий заканчивал репетиторство и позволял себе отдохнуть на природе…— Фарфоров виновато посмотрел на Бирюкова.— Простите, спешу на самолет…
Антон протянул руку.
— Всего доброго.
Из геологического треста Бирюков отправился в противоположный конец города, чтобы на овощной базе встретиться с завхозом Евгением Евгеньевичем Харочкиным. Тот оказался лысым худощавым человечком неопределенного возраста. В черном сатиновом халате с оттопыренными лацканами, Евгений Евгеньевич сидел в похожем на тесную кладовую кабинетике и, прикусив кончик языка, увлеченно перебирал какие-то накладные. Антоц осторожно присел на расшатанный стул. Поздоровался. Харочкин молча кивнул в ответ, спрятал накладные в ящик стола и только после этого посмотрел на Бирюкова воспаленными глазами.
— Вы от Генриетты Николаевны по поводу болгарских помидорчиков?..
— Нет, я от Натальи Михайловны по поводу вашей дочери,— в тон ему ответил Бирюков.
На бледном лице Харочкина появилась растерянность.
— Извините… Э-э-это кто — Наталья Михайловна?
— Маковкина — следователь прокуратуры. Я пришел по ее поручению.
Харочкин смущенно зарозовел.
— С прокуратурой не хочу иметь никаких дел. По всем вопросам, связанным с Анжеликой обращайтесь к ее мамаше. Она затеяла этот балаган.
— Мне хотелось бы прежде переговорить с вами.
— Не могу! Не могу! Извините, не мужское дело — вмешиваться в женские дела.
— Анжелика ваша дочь…— начал было Антон, но Евгений Евгеньевич испуганно замахал руками.
— Не моя она дочь! Не моя!..
— Чья же?
— Спросите у Людмилы Егоровны! Вы знаете мою супругу, Людмилу Егоровну? Не женщина — тигр! По своей физической слабости я не могу ничего поделать с этой лошадью. Выбросила фонтан дурости! Ославила в прокуратуре свое чадо ненаглядное, теперь волчицей завывает. Нет, нет! Пожалуйста, избавьте меня от греха, решайте вопрос по Анжелике с Людмилой Егоровной. Только с ней! Я маме с дочкой сказал: «Если дело примет широкую огласку, брошу все к чертовой бабушке и уйду, уйду из дома…»
Бирюков с трудом остановил бурное словоизлияние Харочкина. Мало-помалу они разговорились, и Евгений Евгеньевич чуть не со Слезами поведал Антону о своей горькой жизни. Началась эта жизнь семнадцать лет назад, когда директор городского рынка, где в ту пору Харочкин работал кассиром, уговорил его, деревенского несмышленого паренька, жениться на несовершеннолетней тихоне — дочери Людочке. Как выяснилось вскоре после пышной свадьбы с богатым приданым, «тихоня», несмотря на несовершеннолетие, оказалась в положении, а крутым нравом — похлеще родимого папы, Егора Исаевича, перед которым трепетали не только служащие рынка, но и нахальные клиенты из южных мест. С годами несдержанная Людочка превратилась в неуправляемую Людмилу Егоровну. Она окончательно подмяла хлипкого мужа под каблук.
— Семнадцать лет страдаю за один необдуманный шаг молодости,— жалобно проговорил Харочкин, заканчивая невеселое повествование.— Чтобы понять, как живу, представьте себя в одной клетке с разъяренным тигром. Представили?.. Вот так! А вы хотите решить со мной вопрос по Анжелике. Увольте. Не могу, не могу… За малейшее неверно сказанное слово Людмила Егоровна разорвет меня на мелкие кусочки.
— Что значит, «неверно сказанное»? — спросил Антон.— Говорите правду, все будет верно.
— Правда правде — рознь. Один так понимает, другой по-иному. Сто человек — сто мнений. Сразу не угадаешь, какое из них верное…
Разговор прервался телефонным звонком. Харочкин угодливо ответил, и тотчас до слуха Бирюкова донесся слегла приглушенный трубкой волевой голос:
— Евген, ты отоварил представителя Генриетты?!
— Люда, у меня сидит представитель прокуратуры,— вкрадчиво проговорил Евгений Евгеньевич.— На чем влип?..
По бледному лицу Харочкина пошли бордовые пятна.
— Люда, ты оглушила меня… Вопрос касается Анжелики.
Тон в трубке мигом понизился, но Бирюков все-таки услышал:
— Ты ничего не знаешь. Понял?..
— Конечно, конечно, я все сделаю по закону, через бухгалтерию, с оплатой,— наивно выкрутился Евгений Евгеньевич, торопливо опустил трубку и, не глядя Антону в глаза, стал объяснять: — Супруга, легка на помине. Пробивает для своей начальницы парочку килограммов болгарских помидоров. И так кричит по телефону, что у меня перепонки трещат.
Бирюков понял: после конкретного указания супруги говорить с Харочкиным об Анжелике — пустое занятие. «Безвольный папа отказался от дочери, придется начинать с волевой мамы»,— подумал Антон.
Приемный пункт макулатуры находился на задворках большого старинного здания. Прилегающий к нему участок переулка напоминал платную стоянку личного транспорта — столько здесь было мотоциклов с колясками, приземистых «Запорожцев», разноцветных «Жигулей» и даже солидных «Волг». Еще больше, чем автомашин, толпилось народу. С раздутыми мешками, баулами, чемоданами, хозяйственными сумками и просто с пухлыми бумажными связками люди самых разных возрастов — от подростков до стариков и старух — упорно двигались к похожему на дощатый сарайчик «Пункту», в дверях которого виртуозно жонглировала весовыми гирями раскрасневшаяся Людмила Егоровна Харочкина.
Бирюков, конечно, знал о существующем книжном буме, но только теперь убедился воочию, сколь велика армия одержимых, способных часами стоять в очереди, чтобы за макулатуру получить талон на популярную книгу. Стараясь вникнуть в суть «макулатурного порядка», Антон прислушался к разговорам. Говорили, в основном, о Дрюоне и Дюма, изредка упоминали популярного Сименона, сетовали на неорганизованность и сумбурность макулатурного эксперимента, затянувшегося на многие годы. Говорили равнодушно, от скуки.
Неожиданно рядом с Бирюковым остановился похожий на студента парень в очках. Сбросив с плеча на землю увесистый рюкзак, он закурил сигарету, огляделся и, явно затевая от нечего делать разговор, спросил:
— Макаку ждешь или у мака талоны купить хочешь?
— Не знаю, что лучше,..—уклончиво ответил Антон.
— Макаки свой товар уже распродали — раньше надо было приходить. А за талоны эта зверь-баба,—парень показал на Людмилу Егоровну,— по семь шкур сдирает, не рад будешь книжке. Не советую с ней связываться. Поезжай в Обской пункт, там мак — запойный дедок. Вот у него, когда похмелье к горлу подступает, можешь хоть десяток талонов по сносной цене взять.
Парень, видать, был в макулатурных делах не новичком. Поэтому Бирюков признался, что пришел сюда впервые и существующего жаргона книжников не знает. Парень затянулся сигаретой.
— То-то, вижу, без товара заявился и глазеешь, как на спектакль. «Макаки»—это продающие макулатуру. Кстати, по двадцать копеек за кэгэ. Обычно уборщицы или алкаши. Кто у них покупает? Чуть не все сдатчики. За один талон надо сдать двадцать кэгэ макулатуры, а ты, допустим, только девятнадцать накопил. Из-за килограмма еще сюда потащишься? Какой резон? Купил за двугривенный у макаки — и дело готово. Можешь вообще не собирать макулатуру, а покупать. Уразумел?.. «Мак» — тоже торгаш, но торгует не макулатурой, а самими талонами. Чаще всего это приемщики макулатуры или те чиновники, которые распределяют талоны. Отдал денежки — и дело готово. Не надо с рюкзаком сюда тащиться да нервничать, пока эта зверь-баба твой хлам примет. Иди с купленным талончиком в магазин и выкупай книжку, если поступила в продажу. Культура!..
— И хорошо «маки» зарабатывают на талонах? — спросил Бирюков.
— Еще бы! Не только зарабатывают, но и связи имеют во всех сферах народного хозяйства. Теперь в кого пальцем ни ткни — каждый книголюб. Каждому до слёз хочется иметь «Трех мушкетеров», «Королеву Марго» и дрюоновских «Железных королей».
— Откуда берутся лишние талоны?
Парень кивнул в сторону приемного пункта.
— Какой мудрец подсчитает, сколько в том сарае макулатуры — десять или одиннадцать тонн? На одну усушку-утруску можно списать двести талонов. Перемножь их на трешки-пятерки, и навар мака узнаешь…
У весов послышался недовольный шум. Парень поправил очки, насторожился.
— Кажется, прикрывает зверь-баба лавку с товаром. Всегда так: час-другой поработает и — шабаш. Надо разобраться…
Вскинув на плечо рюкзак, он направился к весам. Бирюков тоже подошел поближе. Парень, вытянувшись на цыпочках, через головы впередстоящих крикнул:
— Ну, в чем дело, мамаша?!
— В шляпе, сынок! — зычно ответила Харочкина.
— Серьезно спрашиваю. Не надо хамить.
Людмилу Егоровну словно укололи. Она уставилась на парня разгневанным взглядом.
— Врэжу гирькой по очкам — будэшь знать, кто хамит!
— А если гирька назад отскочит?..
Стараясь угодить приемщице, на парня со всех сторон осуждающе закричали, однако Людмила Егоровна, несмотря на оказанную ей солидарность, громко объявила:
— Талоны кончились, нэ базарьте!
Парень досадливо повернулся к Бирюкову.
— Вот тебе наглядный пример. Успела зверь-баба распродать талончики. Запоздал я сегодня на аукцион, придется разворачивать лыжи к дому.
Сдатчики макулатуры стали понуро расходиться. В переулке зафырчали моторы разъезжающихся автомашин. Нахмуренная Людмила Егоровна замкнула дверь «Пункта» амбарным замком. Бирюков подошел к ней и, показав служебное удостоверение, представился. Полное лицо Харочкиной побагровело. С таким же прононсом, как у Анжелики, она сердито выпалила:
— Очкарик пэрвым мэня оскорбил!
— Я пришел насчет вашего заявления в прокуратуру,— сказал Антон.
— А что заявление?..— Харочкина вроде бы растерялась.— Что вы с этим заявлением, как черти за грешную душу ухватились?
— Но вы ведь сами писали прокурору…
— Погорячилась, конечно,— на глазах Харочкиной как-то неестественно, словно она поднатужилась, выступили слезинки.— А вообще таких, как Зоркальцев, надо расстреливать.
— Он вернул вам деньги за репетиторство?
— Нэ-э-эт.
— Почему?
— Потому что сбежал.
— Когда вы с ним виделись последний раз?
— В прокуратуре, когда следователь вызывала.
— А по телефону когда ему звонили?
— Через день после этого. Хапуга-развратник хочет замылить четыре сотни за репетиторство. Не на ту нарвался! Свои кровные из горла вырву!
— Чем вы угрожали Зоркальцеву при телефонном разговоре?
— Чэто-о-о?..— Харочкина уставилась на Антона разгневанным взглядом.— Не бери на пушку, гражданин опер! Как бы извиняться не пришлось за такие приемчики!
— Я, Людмила Егоровна, запрещенных приемов не применяю,— спокойно сказал Антон.— Напрасно повышаете голос. С чего это вы такие нервные? .
— На моем месте любой занервничает. У дочери свадьба на носу, а прокуратура рогатки строит…— Харочкина попыталась улыбнуться.— Посодействуйте договориться с прокуратурой — в долгу не останусь.
— В таких делах я не содействую,— сухо ответил Бирюков.— Как вы сами расцениваете поведение своей дочери?
На лице Харочкиной появилось такое выражение, словно она хотела крикнуть: «Врэжу гирькой — будэшь знать!» Однако Людмила Егоровна не крикнула, а лишь покривила уголки губ.
— Дэвочка как дэвочка.
— Не рано ли ей замуж?
— Почему рано? В ее возрасте сейчас любую только пальцем помани… В старых девах засиживаться никому не хочется…
— Так ведь Анжелике еще и восемнадцати не исполнилось…
— Ну и что? Мы с отцом не возражаем против брака, получим в горисполкоме разрешение. Жених — не шарамыжник, а вполне серьезный обеспеченный мужчина.
— Милосердов?..
— Ну, Владимир Милосердов. Он вам не нравится? Антон улыбцулся.
— Я за него замуж не собираюсь.
— Почему же спросили о нем?
— Работа такая — расспрашивать. Скажите, Анжелика в открытую дома курит?
— Она ничего от матери не скрывает. Что удивительного — теперь девушки поголовно сигаретами дымят.
— И это вас ничуть не тревожит?
— Нет. Никотином Анжелика сгоняет полноту.
— Спиртным — тоже?..
— Чэто-о-о?..— вроде как не поняла Людмила Егоровна.— В наше время без спиртного не проживешь.
— Да?
— Да, да! Ничего не вижу страшного, если дэвочка иногда не рассчитает своих сил и немного перепьет лишнего. С кем по молодости такого не бывает?..
Бирюкову не так уж редко приходилось беседовать с родителями провинившихся подростков. Встречались среди них и такие, кто всяческими путями старался уменьшить вину своего ребенка, показать его в более приглядном свете. Все они при этом, как замечал Антон, чувствовали неловкость и стыдливо уводили глаза в сторону. Людмила Егоровна, выгораживая Анжелику, неловкости и тем более стыда не чувствовала. О перепившей несовершеннолетней дочери Харочкина говорила так спокойно, будто ребенок переел мороженого. В планы Бирюкова не входило переубеждение неразумной родительницы, поэтому он перевел разговор к тому, ради чего встретился с этой агрессивно настроенной женщиной:
— Зачем Зоркальцев приезжал к вам домой утром одиннадцатого июня?
Людмила Егоровна надула и без. того полные щеки.
— Кто вам сказал?
— Свидетели.
— Вранье! Одиннадцатого числа я полный день была на работе и прохвоста-репетитора не видала!
— Сегодня что-то рано закончили работу.,.
— К адвокату надо. Буду писать жалобу на следовательницу.
— Вы разве в частной лавочке работаете? Когда хотите — тогда и бросаете работу.
— Чэто-о-о?.. Я постоянно перевыполняю план. Можете спросить у моего начальства!
— Нет,— Антон отрицательно повел головой,— у вашего, начальства я спрашивать не буду. Я попрошу сотрудников БХСС, чтобы они немедленно занялись вами.
— У меня талоны кончились.
— БХСС разберется, куда вы их сплавили, не проработав и полдня.
Харочкина мгновенно сникла:
— Чэго разбираться… Открою пункт…
Через полчаса после неприятного разговора с Людмилой Егоровной Бирюков уже беседовал с ее дочерью. Квартира Харочкиных была богато обставлена дорогой мебелью, но на удивление неприбрана. В том же длинном халате, который вчерашним вечером демонстрировала перед Лелей Кудряшкиной, Анжелика сидела, небрежно откинувшись на спинку дивана. Толстым указательным пальцем она стряхивала пепел с сигареты «Кэмэл» в поставленную рядом с собою пепельницу и, закатывая глаза к потолку, где красовалась огромная чешская люстра со множеством хрустальных висюлек, равнодушно отвечала на вопросы. Собственно, ответы ее вряд ли можно было назвать ответами: «Нэ помню, была в трансе», «Кажется, нет, а
вроде бы — да». Анжелика даже «забыла», кто покупал бутылку коньяка в гастрономе под часами: то ли Зоркальцев, то ли она сама.
— Ты уже тогда была нетрезвой? — спросил Антон. .
— Кажется, нэт.
— Что значит «кажется»?
— Нэ помню.
— Почему же при допросе и на очной ставке с Зоркальцевым утверждала, будто коньяк покупал он?
Анжелика, уставясь томными глазами на люстру, дернула уголками пухлых губ.
— Так мне тогда казалось.
— Теперь кажется по-иному?
— A-а… Надоела вся канитель.
— Ты хотя бы сама себе даешь ответ, что наговорила на Зоркальцева? — сделав ударение на слово «что», спросил Бирюков.
— А чэго мне перед собой отчитываться… Геннадий Митрофанович не мальчик, выкрутится.
— Вдруг тебе придется «выкручиваться», а не Зоркальцеву?..
— Это почему же?
— Если ты наговорила на допросе заведомую ложь, тебя могут привлечь к судебной ответственности за клевету.
Анжелика раздавила в пепельнице сигаретный окурок.
— Ну уж… Не пугайте, я несовершеннолетняя. Меня мама научила, как говорить.
— Значит, привлекут маму. Ты этого хочешь?
— Нэт, конечно. Маме надо свадьбу готовить. Милосердов сказал, как прокуратура прикроет дело Зоркальцева, мы сразу подадим заявление в загс. .
— Где ты познакомилась с Милосердовым?
— В ресторане «Орбита», он там работает.
— А встречались где?
— У Мишки-Империалиста.
— В квартире которого Кудряшкина живет?
— Ну.
— Чем же вы с ним занимались?
— Ничем.
— Сидели и молчали?
Анжелика лениво усмехнулась:
— Что уж мы, совсем дураки?.. Выпили для тонуса, анекдоты поболтали…
— Потом?..
— Потом Мишка с Лелькой ушли, а Вольдэмар учил меня целоваться.
— Научил?
— Что уж я, круглая дура?.. Я до него умела.
«Ее умственный инфантилизм граничит со слабоумием»,— подумал Бирюков и вновь спросил:
— Как ты в школе училась?
— Нормально.
— А поточнее?
— Посредственно.
— Почему так слабо?
— Желания не было. Хотела после восьмого класса бросить. Мама настояла, чтобы до десяти училась. Теперь в торговый институт поступать заставляет.
— Как же ты с посредственными знаниями туда поступишь?
— Поступлю. Теперь за книжные талоны куда хочешь можно поступить.
— А сразу нельзя обменять талоны на вузовский диплом? — иронично спросил Антон.
Словно прощая неудачную шутку, Анжелика снисходительно усмехнулась.
— Ну уж… рассмешили…
— Когда ты видела Зоркальцева?
Анжелика щелчком вытолкнула из пачки сигарету.
— Да ну его на фиг…
С горем пополам Бирюкову все-таки удалось выяснить, что Зоркальцев последний раз приходил к Харочкиным утром 11 июня. Пришел, как всегда, с черным «дипломатом». Хотел вернуть деньги за репетиторство, но родителей не было дома. Потом очень серьезно допытывался у Анжелики насчет ее свадьбы с Милосердовым. Почему Геннадия Митрофановича именно свадьба интересовала, Анжелика не поняла, но ответила Зоркальцеву, что все будет, как надо, а мама на днях заберет из прокуратуры свое заявление. После такого ответа Геннадий Митрофанович повеселел ж минут через пять ушел. Куда — не сказал.
Из квартиры Харочкиных Бирюков вышел с таким облегчением, как будто вырвался на чистый воздух из затхлого подвала. По плану, намеченному на сегодняшний день, еще. предстояло встретиться с официантом Милосердовым. Антон посмотрел на часы. Обеденное время кончалось, и он решил совместить приятное с полезным.
Расположенный в старинном здании небольшой ресторанчик «Орбита» был почти пустым. На удивление быстро подошла жизнерадостная молоденькая официантка с серебристым, как у снегурочки, кокошником, прикрывающим спереди волнистые светлые волосы. Из кармашка накрахмаленного кружевного передника она достала крохотный блокнотик, уставила в него карандаш и выжидательно замерла. Антон, заглянув в меню, сделал заказ. Девушка тут же удалилась на кухню, а Бирюков обвел взглядом ресторанный зал. Мужчины-официанта не заметил. Когда жизнерадостная официантка принесла обед и стала переставлять тарелки с подноса на стол, Бирюков как бы между прочим сказал:
— Что-то Милосердова сегодня не видно…
— Володя на два месяца ушел в отпуск,— приветливо ответила девушка.
— У вас такие длинные отпуска?
— На капитальный ремонт закрываемся. Поэтому к очередному отпуску Милосердову приплюсовали месяц без содержания. Лето — пора отпусков. Володя — мужик богатый. Сейчас, наверное, под южным солнцем загорает.
— Как он здесь работает?
— Образцово-показательно. По вечерам двоих клиентов имеет, обслуживание — люкс.
— Чаевые не берет?
— Рожденный брать не брать не может.
Девушка оказалась с юмором, Антон улыбнулся.
— Любопытный афоризм.
— Шутка официантов и таксистов. Всё берут.
— И вы — тоже?
— Я недавно работаю, еще не привыкла.
— Со временем надеетесь привыкнуть?
— Клиенты приучат. Вчера одному представительному дяде положила на стол пятьдесят копеек сдачи. Он их в упор не видит. Поднимается, чтобы уйти. Я подсказываю: «Возьмите свою мелочь». Ох, как он разобиделся: «Я не мелочник! Или тебе, красавица, полтинника мало?!» Так и ушел обиженный. А метрдотель головомойку мне устроил: «Ты, Клава, раз и навсегда прекрати подобные грубости! Что за,хамство такое: «Возьмите вашу мелочь?» Привыкай говорить вежливо: «Товарищ, вы серебро забыли». Еще лучше — вообще промолчи или, в крайнем случае, поблагодари с улыбочкой, когда клиент оказывает материальную благодарность. Пойми раз и навсегда: мы — сфера обслуживания! Нам категорически запрещено обижать клиента»,—официантка обаятельно улыбнулась Антону.— Вы кушайте, пожалуйста, а то обед остынет.
Антон решил воспользоваться общительностью девушки.
— Мне, Клавочка, надо узнать домашний адрес Милосердова.
— Сейчас у девчонбк спрошу,
Минут через десять она вернулась и с огорчением сказала, что никто из работников домашнего адреса Володи Милосердова не знает. Бирюкова это озадачило.
— Как же так?..
— Говорят, Володя часто квартиры меняет и никому адреса своего не дает.
— Он правда жениться надумал?
Официантка хитро прищурилась.
— Хотите на свадьбе погулять?
— Приятели мы с ним когда-то были,— вздохнул Антон— И вот не могу поверить, чтобы Милосердов женился…
— Я тоже этому не верю. Скорее слон запляшет под гармошку, чем Володя женится. У него проходных поклонниц — отбою нет.— Официантка достала из кармана кружевного передничка небольшой листок бумаги и положила на стол.— Пожалуйста, счет. Как покушаете, заплатите.
— Мне не перед кем отчитываться,— с улыбкой сказал Антон.
— Можете сохранить на память. Порядок у нас такой…
ГЛАВА 8
После обеда Бирюков решил заглянуть к Шехватову, чтобы обменяться последней информацией и попутно навести в адресном бюро справку о прописке Милосердова. Когда он вошел в кабинет начальника отдела розыска, Шехватов разговаривал со следователем Маковкиной. Увидев Антона, Маковкина убрала со лба белый завиток волос и улыбнулась.
— Судя по вашему лицу, время бежит, а дело стоит?
— Вы, Наташенька, прозорливы, как легендарный Шерлок Холмс. Вторые сутки нахожусь в запарке и ничего существенного сообщить не могу,— в тон ей ответил Бирюков.— Если не секрет, о чем это вы секретничаете?
Шехватов показал протокол допроса.
— Нечаянный интерес получили. Молоденькая девчушка кассир из Центральной сберкассы увидела в городе расклеенную листовку с фотографией разыскиваемого Зоркальцева и пришла к нам. Утверждает, что узнала мужчину, которому утром одиннадцатого июня выдала наличными деньгами ровно семь тысяч. Запомнила даже его фамилию, потому что впервые выдавала такую крупную сумму. Полученные деньги Зоркальцев положил в черный «дипломат». И еще кассир помнит, что в тот же день, почти в одно время с Зоркальцевым, какой-то паренек в белой кепочке с черным козырьком предъявил ей лотерейный билет, выигравший женский зонт за восемнадцать рублей, и попросил выдать стоимость выигрыша деньгами. Девушка оставила билет себе, чтобы получить зонт, а парню отдала свои деньги. Тот пошутил, что, мол, перепродажа лотерейных билетов карается по закону, потом попросил четыре банковских денежных упаковки, какие обычно кассиры выбрасывают в мусорные корзины. Она, разумеется, не пожалела «мусора»… Как думаешь, что бы это значило?..
— По-моему, паренек в белой кепочке — «кукольник»,— ответил Бирюков.— Иначе для чего ему денежные упаковки?
— Мы предполагаем, что Зоркальцев был знаком с этим… «кукольником».
— Конечно,— подтвердил Антон.— Имея в «дипломате» семь тысяч, Геннадий Митрофанович не посадил бы в машину случайного пассажира, чтобы сорвать с него трешку или пятерку.
Бирюков стал рассказывать, как, по словам Фарфорова, Зоркальцев «подрабатывал» на собственной машине. Внимательно слушая, Шехватов крутил в пальцах красный карандаш, а Маковкина, словно журналистка, берущая интервью, что-то записывала в блокнот. В заключение Антон рассказал о разговоре с официанткой ресторана. Все трое помолчали.
— Хочу уточнить, Антон Игнатьевич,— сказала Маковкина.— Когда, по вашему мнению, Зоркальцев заезжал к Харочкиным: до посещения сберкассы или после?
— Если учесть, что соседка Харочкииых баба Зина видела, как из стоявшей у подъезда машины «выглядывал какой-то мальчуган в белой кепочке», то — после. Но ведь Зоркальцев мог и в сберкассу приехать с этим «мальчуганом»,— ответил Бирюков и посмотрел на Шехватова.— Ты как думаешь, Виктор Федорович?
— Я думаю о ресторане «Орбита». Пожар на даче Зоркальцева почему-то ассоциируется у меня с этим увеселительным заведением. Подождите минутку, сейчас переговорю с нашим следователем…— Шехватов ловко бросил карандаш в подставку и снял трубку внутреннего телефона.— Андрюша, как у тебя движется дело по даче Зоркальцева?.. Приостановил. Почему?.. Хозяин потерялся. Скоро найдем хозяина. Ты мне подскажи, какая ниточка тянулась от пожара к ресторану «Орбита»?.. Счет из «Орбиты» обнаружен на месте пожара?.. Будь другом, принеси материалы этого деда, жду,— положив трубку, Шехватов обратился к Бирюкову.-—Ты только что обедал в «Орбите». Всем посетителям выписывают там счета?
— О всех не могу сказать, но лично мне выписали,— Антон сунул руку в карман и тут же вспомнил, что выписанный официанткой счет так и остался лежать на столе. ,
Вскоре в кабинет вошел коренастый розовощекий лейтенант. Солидным баском проговорив «Здравия желаю», он положил на стол перед Шехватовым канцелярский скоросшиватель.
Шехватов, раскрыв корочки, перелистнул несколько протокольных страниц. Бирюков и Маковкина придвинулись со стульями к столу. Антон увидел подклеенный верхними уголками к чистому листу бумаги измятый, вроде бы даже затоптанный фирменный счет ресторана «Орбита», датированный майским двадцать пятым числом. Синей шариковой пастой в него были вписаны заказанные клиентом вина и закуски на общую сумму 45 рублей 92 копейки. Под счетом стояла подпись из одной закорючки, напоминающей заглавную букву «Л» с хвостиком.
Шехватов поднял взгляд на следователя.
— Выяснил, Андрюша, кто в «Орбите» так лаконично расписывается?
— Официант Милосердов Владимир Олегович.. В деле есть протокол его допроса,— четко ответил лейтенант.
Шехватов перелистнул еще несколько страниц, и Антон вместе с ним стал читать показания Милосердова, занимающие всего одну страничку:
«По поводу предъявленного мне для опознания счета от 25 мая с/г подтверждаю, что этот счет выписан мною, но внешность клиента, которому его выписывал, вспомнить не могу. 25 числа я работал в вечернюю смену и обслуживал группу туристов-дальневосточников, которые расплачивались сообща, по одному счету. С уверенностью утверждаю: счет выписан не позднее 22-00 местного времени, так как после 22-00 меня на работе не было. Примерно в 21 час 40 минут, открывая по просьбе клиентов бутылку шампанского, я от неосторожности повредил проволочной закруткой на пробке себе правую руку и дежурный администратор отпустил меня с работы. Всего вечером 25 мая мною было обслужено около десяти столов, и все клиенты, насколько помню, расплачивались по общим счетам, по 10—12 рублей с человека. Каким образом выписанный мною счет оказался на месте пожара, объяснить не могу».
Заканчивался протокол красивой подписью. В ней без труда можно было разобрать фамилию. Шехватов вновь поднял глаза на лейтенанта.
— Интересное совпадение… Счет выписан двадцать пятого мая, как утверяедает Милосердов, вечером, а дача Зоркальцева сгорела в ночь с двадцать пятого на двадцать шестое. И тебя, Андрюша, не заинтересовало, кто с этим счетом прикатил прямо из ресторана на пожар? Почему только через две недели после пожара допросил Милосердова?
— Почти весь день двадцать шестого числа я выяснял у официанток «Орбиты», кем выписан счет…
— На такой пустяк потратил столько времени?
— Было предположение, что счет фальшивый. Никто не мог узнать почерка.
— Даже сам Милосердов?
— Двадцать шестого Милосердова в ресторане не было. Он накануне получил отпускные и уехал в деревню к родственникам. На допрос явился после третьей повестки. После его допроса я хотел встретиться с потерпевшим Зоркальцевым. Отправил почтой повестку, но, пока она дошла, Зоркальцев сам потерялся. На этом дело и застопорилось.
— Какое у тебя сложилось впечатление о Милосердове?
Лейтенант кашлянул в кулак.
— Впечатление в целом неплохое. Человек грамотный, интеллигентный, умеет вести себя с достоинством. Говорит медленно, как переводит с иностранного. Одет с иголочки, но одежда не очень дорогая. Правая рука забинтована. На мой вопрос — что с рукой? — пояснил: было заражение от прокола проволокой от пробки шампанского, теперь заживает… Лицо красивое, загоревшее. Волосы короткие, недавно подстриженные и выкрашенные в рыжий цвет. Постоянно носит темные очки с зеркальными стеклами в золоченой импортной оправе, не снимает их даже в помещении.
— Не поинтересовался, почему Милосердов выписал счет не своим почерком?
— Говорит, всегда так пишет счета. Писать, мол, приходится в спешке, да и выписка счетов — одна формальность. Клиенты почти всегда оставляют их на столах.
— А тот клиент, который оказался на месте пожара, не оставил. Почему?
Лейтенант потупился.
— Не могу сказать, Виктор Федорович, почему. Может, умышленно хотел навести подозрение на кого-то, может, что-то другое…
— Как о Милосердове на работе отзываются? — опять спросил Шехватов.
— Отзывы противоположные. Администрация считает Милосердова образцовым работником, а официантки посмеиваются, называют его гарсоном-фокусником и рвачом экстра-класса. Говорят, что безбожно обсчитывает загулявших клиентов.
— Если в «Орбите» заведен порядок — выписывать счета, каким образом это сделать? Счет это документ, где можно проверить и сравнить стоимость блюд по меню…
— Со слов официанток, Милосердов нагло приписывает опьяневшим клиентам блюда, которых они не заказывали. При этом, наряду с «липовым» счетом, у него всегда готов правильный счетик. Чуть-чуть клиент заподозрит что-то неладное и начнет «заводиться», сразу: «Ах, простите! Ошибочка по рассеянности вышла — это счет с другого стола. Вот, пожалуйста, ваш. Проверьте — до копеечки верно…» — лейтенант смущенно откашлялся в кулак.— Надо, Виктор Федорович, мне в помощь сотрудника уголовного розыска, иначе — труба. У меня, кроме дачного пожара, более серьезные дела висят…
Шехватов не успел ответить. Коротко постучав, в кабинет вошел похожий на убеленного сединой профессора высокий мужчина с папкой в руке. Бирюков обернулся к вошедшему и узнал старейшего эксперта-криминалиста научно-технического отдела УВД Аркадия Ивановича Дымокурова, который славился среди работников розыска не только криминалистическими познаниями, но и тем, что никогда не делил работу на свою и чужую. По выработанной многолетней привычке, Дымокуров поздоровался с каждым из присутствующих за руку, поклонившись, корректно пожал протянутую руку Маковкиной и с ноткой извинения обратился к Шехватову:
— Прошу простить за неожиданный визит. Поступили интересные сведения по.нашим запросам. Ознакомьтесь, Виктор Федорович…— с этими словами Дымокуров достал из папки и подал Шехватову машинописный лист бумаги с подколотой к нему фотографией коротко стриженного молодого парня.
Шехватов вгляделся в фотоснимок, пробежал взглядом машинописный текст и тотчас стал читать вслух:
— Коробченко Жорж Вениаминович — уроженец Мошковского района Новосибирской области, осужденный городским судом Омска за кражу импортных товаров из железнодорожных контейнеров, отбыл срок наказания двадцать пятого мая. По имеющимся сведенйям, уехал на родину. До привлечения к ответственности учился на первом курсе Омского художественного училища. За время нахождения в исправительно-трудовой колонии нарушений предписанного режима не имел. Работал художником-оформителем. Все поручения выполнял добросовестно. Обладает несомненным талантом живописца. Активно участвовал в художественной самодеятельности. Указанной в вашем запросе татуировки «Трех богатырей» не имеет. На основных фалангах пальцев левой руки вытатуировано слово «Леля». Фотографию Коробченко прилагаем. Начальник ИТК…— Шехватов глянул на Бирюкова.— Таким образом, Антон Игнатьевич, первое условие теоремы доказано: Жорж Коробченко — лицо не вымышленное. Он действительно отбывал наказание вместе с минчанином Савелием Вожеговым и Шуриком Ахмеровым из вашего района…
— Можно еще одно условие доказать: фамилия наколотой на пальцах Жоржа «Лели» — Кудряшкина,— недолго подумав, проговорил Бирюков.— Имя редкое, а Кудряшкина, как и Коробченко, тоже из Мошковского района. И возраст их совпадает.
— Логично, но это надо подтвердить показаниями. Желательно, не откладывая.
— Понятно.
Дымокуров достал из папки еще несколько документов и тоже передал их Шехватову.
— Пришел еще один ответ. Из Главного информцентра МВД, куда мы посылали отпечатки пальцев, обнаруженные в такси, где был ранен из нагана шофер…
— Сегодня ночью шофер умер,— хмуро вставил Шехватов.
— Печально…— Дымокуров, словно отдавая дань памяти, сделал затяжную паузу и затем уже продолжил: — По дактилоскопической формуле удалось установить, что владелец этих пальцев Жорж Вениаминович Коробченко. Его же отпечаток с дуговым узором остался на машине Зоркальцева возле ручки правой передней двери.
— Срочно объявите розыск Коробченко,— сказала Шехватову Маковкина.
Шехватов набросал текст розыскной ориентировки. Прочитав написанное, сделал несколько уточнений и попросил следователя-лейтенанта:
— Андрюша, двинь оперативно этот заказ в типографию. Расклеим портрет Жоржа Вениаминовича не только в Новосибирске, но и во всех районах области. Чтобы нигде ему укрытия не было.
Лейтенант вздохнул.
— Как же, Виктор Федорович, насчет помощи мне?
Шехватов взглядом указал на Бирюкова.
— Вот Антон Игнатьевич попутно с розыском Зоркальцева займется и пожаром на его даче. Сейчас мы посовещаемся, потом он зайдет к тебе.
Однако совещанию не суждено было состояться. Позвонивший из райцентра Слава Голубев сообщил, что в Рожневском урочище колхозный пастух обнаружил убитого мужчину…
ГЛАВА 9
Оперативная машина мчалась с такой скоростью, что Антон Бирюков едва поспевал указывать шоферу проселочные повороты, по которым можно было сократить расстояние от Новосибирска до Рожневского урочища. Хмурая чаща показалась внезапно, когда петляющая среди березовых рощиц дорога приподнялась на взгорок. Плотная стена леса даже под ярким солнцем выглядела темной и непроницаемой.
Спустившись со взгорка, дорога прижалась к опушке. Машину сильно затрясло на корневищах, и шоферу пришлось сбавить скорость. Как он ни торопился, оперативная группа из райцентра во главе с прокурором и подполковником Гладышевым приехала к месту обнаружения трупа раньше. Бирюков еще издали у кромки леса увидел знакомый желтый «уазик». Рядом с «уазиком» щипала траву гнедая оседланная лошадь. Высокий белобородый старик, то и дело показывая кнутовищем на лес, похоже, о чем-то рассказывал окружившим его оперативникам. Тут же стояли два парня в комбинезонах.
Маковкина, за ней Шехватов, Бирюков и зксперт-криминалист Дымокуров с облегчением выбрались из машины на свежий воздух, пропитанный запахом травы и леса. После кратких приветствий подполковник Гладышев показал на парней-мехатшзаторов.
— Понятых попутно привезли,— и сразу обратился к старику.— Выкладывай, Силантьев, товарищам из Новосибирска, что нам рассказывал.
— Значится, Пчелка меня на труп навела…— смущенно начал старик и вдруг, сунув два пальца в рот, так молодецки свистнул, что стоявший рядом с ним районный судмедэксперт Борис Медников, вздрогнув от неожиданности, шутливо перекрестился.
В одно мгновение из-за «уазика» стремительно выбежала породистая сибирская лайка. Подбежав к хозяину, она вскинула красивую голову, словно хотела спросить: «Зачем звал?»
Старик кнутовищем указал на собаку.
— Вот эта самая Пчелка, когда я пригнал коров к урочищу, ненормально вести себя стала. Собака она умная — на любого зверя бесстрашно идет. А тут лезет, дурная, под ноги Гнедку — того и гляди лошадь запнется. Вот, думаю, разъязви тебя, испортилась собака! Спешился с мерина, наблюдаю за Пчелкой, она, родимая, совсем хвост поджала и шажками, шажками — к лесу. Вроде как за собой в урман зовет. Какой же, размышляю, зверюга там объявился?.. А собака по земле стелется — тянет в урман. Эх, думаю, надо глянуть. Потопал за Пчелкой. Десяток шагов по бурелому пролез — чую, мертвечиной пахнет, хоть нос затыкай. Не совру: испужался. Думаю-соображаю, а Пчелка дальше тянет. Шагнул еще пяток шагов, вижу — у вывернутой с корнями сухостоины земля разрыта и хворостины для прикрытия сверху наброшены. Пчелка оглядывается на меня, скулит, а сама тихонько начинает землицу лапами скрести. Гляжу — черная рука из-под земли. Тут мне враз стукнуло: это ж мертвяк зарыт! Выгребся проворно из урочища, влез на Гнедка да наметом — в сельсовет! Чтобы, значится, до районной милиции дозвониться…
Подполковник Гладышев посмотрел на затягивающегося папиросой прокурора, затем на Шехватова.
— Пойдем?..
— Одну минуту,— попросил эксперт-криминалист Дымокуров, доставая из объемистого кофра фотоаппарат.
Воспользовавшись заминкой, участники оперативных групп, не сговариваясь, разделились «по интересам». К Дымокурову подошел районный эксперт капитан милиции Семенов, Маковкина заговорила со следователем Лимакиным и прокурором, а Слава Голубев мигом оказался возле Бирюкова с Шехватовым, которые стояли рядом с подполковником Гладышевым.
— Кто, Игнатьич, по-твоему, там зарыт, а?..— нетерпеливо спросил Голубев.
— Я не бабка-угадка,— ответил Антон.— Надо, Слава, вот что сделать… Вернешься отсюда в отдел — пригласи Шурика Ахмерова и узнай у него все возможное о Жорже Коробченко. Вместе они наказание в ИТК отбывали. Результат разговора с Ахмеровым сразу сообщи по телефону Виктору Федоровичу.
— Бу-сделано!
Дымокуров вышел с фотоаппаратом на клеверное поле, чуть не до стада, пасущегося неподалеку, и сфотографировал лес издали. Когда он вернулся К оперативникам, прокурор, придавив ногою окурок, сказал:
— Давайте, товарищи, рассредоточимся, чтобы одним заходом прочесать весь участок.
С первых шагов в урочище почувствовалась застойная сырость. Было тихо и душно. Под ногами оперативников затрещали старые, догнивающие в густой траве сучья. Впереди, как пулемет, застрекотала сорока. Перекликаясь с нею, скрипуче крикнула вспугнутая кедровка.
Шехватов и Маковкина шли по примятой колхозным пастухом тропке. По бокам от них пробирались через травяные заросли Бирюков с Голубевым. Позади — парни-понятые и оказавшийся в роли свидетеля бородатый пастух. Забежавшая вперед лайка быстро вернулась. Жалобно поскуливая, она стала жаться к ногам хозяина. Тот незлобиво ругнул собаку. Вскоре ощутимо почувствовался смердящий запах. В душном безветрии, казалось, этим запахом пропитан весь лес. Оперативники подошли к упавшей от старости дуплистой осине. У вывороченного корневища неестественно торчала из разрытой земли почерневшая кисть со скрюченными пальцами.
Аркадий Иванович Дымокуров с разных точек отщелкал несколько кадров. Все стояли молча, будто не знали, что делать дальше.
— Голубев — лопату! — приказал подполковник Гладышев.
Слава быстро сбегал к «уазику». Однако лопата почти не потребовалась. Труп одетого в джинсы и в синюю рубаху с засученными до локтей рукавами мужчины оказался зарытым, что называется, символически. Видимо, зарывавший его очень спешил. С левой стороны рубаха на трупе морщинилась стянутыми складками от засохшей крови. На латунной пряжке поясного ремня выделялась выпуклая надпись «Консул».
Бирюков тихо сказал стоявшему рядом Шехватову:
— Зоркальцев…
Шехватов кивнул. Судмедэксперт Борис Медников раскрыл потертый саквояж и стал натягивать на потные руки резиновые перчатки. Кое-как натянув их, он наклонился над трупом и сразу отвернулся из-за удушливого запаха. Пришлось доставать из саквояжа предусмотрительно взятый респиратор. В защищающей маске судмедэксперт стал походить на колхозника, работающего с ядохимикатами. Присев на корточки, Борис легонько смахнул с почерневшего лица трупа прилипшую землю. Хотя лицо заметно взялось тлением, в его чертах еще можно было обнаружить сходство с фотографией Зоркальцева.
Дымокуров опять щелкнул затвором фотоаппарата. Маковкина, придерживая у носа надушенный платочек, попросила судмедэксперта расстегнуть на трупе рубаху и обнажить грудь. Когда эксперт выполнил это, все увидели с левой стороны огнестрельную рану. Дымокуров снимал кадр за кадром. По просьбе Маковкиной Борис повернул труп спиной кверху. Чтобы осмотреть спину потерпевшего, разрезал ножницами рубаху. На спине никаких ранений не было. Медников принялся прощупывать вздувшуюся кожу.
— Нам, кажется, повезло…— глухо пробурчал он через респиратор и попросил Голубева подать из саквояжа скальпель.
Тренированным движением судмедэксперт сделал надрез под левой лопаткой, ловко извлек чуть сплющенную желтую пулю и положил ее на подставленный Дымокуровым чистый лист бумаги. Окружив эксперта-криминалиста, все стали рассматривать смертоносный кусочек металла. Пуля, без всякого сомнения, была от нагана. Задержал ее в трупе, как объяснил Медников, позвоночник потерпевшего, от которого она несколько срикошетила.
Ни документов, ни денег в карманах убитого не нашли. Маковкина с понятыми принялась писать протокол. Бирюков и Шехватов, чтобы не дышать гнетущим воздухом, отошли в сторону. Тихо переговаривались.
— У меня давно возникло предчувствие, что Зоркальцев именно так закончил свою жизнь,— сказал Антон, глядя на заросший травою ствол поваленной осины.
— Далеко от этого места «Жигули» обнаружили? — спросил Шехватов.
— Километров на десять ближе к райцентру.
— Вывод?..
— Преступник после убийства Зоркальцева ехал к нам, но, видимо, побоялся с окровавленным сиденьем въезжать в райцентр… Смотри, там что-то чернеет,— показав на осину, вдруг проговорил Бирюков. Он подошел к осине и ногою отвел траву от ствола — из-под дерева высовывался угол раздавленного в лепешку черного «дипломата».
К Бирюкову с Шехватовым тут же подошли другие оперативники. Эксперт-криминалист щелкнул фотоаппаратом и только после этого осторожно вытащил «дипломат». Чемоданчик был пуст и так сильно расплющен, будто его проутюжили асфальтовым катком.
ГЛАВА 10
На следующий день после выезда в Рожневское урочище Антон Бирюков ни свет ни заря сидел в кабинете милицейского следователя-лейтенанта и беседовал с ним о пожаре на даче Зоркальцева. Молодой лейтенант провел большую следственную работу. Единственным его промахом, пожалуй, являлось то, что он слишком поздно допросил официанта Милосердова. По горячему следу тот, конечно, мог бы вспомнит^ что-то конкретное о туристах-дальневосточниках, ужинавших в «Орбите» 25 мая. И опять же, винить следователя за этот промах было нельзя, так как по свидетельским показаниям Милосердов действительно уезжал из Новосибирска.
Бирюков рассматривал в материалах дела подклеенные фотоснимки пепелища и обгоревшей металлической канистры, обнаруженной на месте пожара. Еще раз внимательно изучил счет из «Орбиты», по которому можно было лишь предположить, что клиенты, судя по количеству заказанной водки, не принадлежали к прекрасному полу, и попросил лейтенанта рассказать об официанте Милосердове все, что ему известно. Лейтенант повторил вчерашний свой рассказ. В конце добавил:
— Одна из официанток при разговоре с глазу на глаз назвала Владимира Олеговича вежливым хамом и с юморком показала, как он подсчитывает клиенту стоимость заказа: «Пятьдесят да пятьдесят — рубль пятьдесят. Бутербродик с паюсной икоркой брали? Нет?.. Ну, что ж вы от такой прелести отказались! Надо было брать. Итого — два семьдесят»
— Эту официантку Клавой зовут? — спросил Антон.
— Да, молодая веселая девушка.
— По-моему, у нее какая-то неприязнь к Милосердову.
— Нет. Клава — секретарь комсомольской организации в «Орбите» и беспощадна ко всем рвачам, не только к нему.
— Лично у тебя какое мнение о Милосердове?
— Лично мне Владимир Олегович хитрую бухгалтерию не демонстрировал. На вопросы отвечал, как говорится, копейка в копейку, но что-то в нем есть от налима, скользкое. Его уж если брать, то сразу за жабры. А у меня фактов мало.
— Говорят, он часто к;вартиры меняем…
— Да, за полгода в паспорте три прописки. Объясняет, что проводил последовательный обмен, чтобы поселиться в старом доме, планируемом к сносу. В будущем году, когда дом станут сносить, рассчитывает получить отдельную благоустроенную квартиру. Ловкость рук, конечно, но официально не возбраняется,— лейтенант смущенно покраснел.— Вообще-то, повстречайтесь с ним. У вас опыта больше, чем у меня.
— Придется повстречаться…
Двухэтажный бывший купеческий особняк, где поселился Милосердов, Антон Бирюков нашел не сразу. Построенный еще в дониколаевские времена, полуразвалившийся дом каким-то чудом оказался почти в центре нового жилмассива, и чтобы пробраться к нему, пришлось долго обходить длинные, как Великая китайская стена, многоэтажки. В замусоренном дворике возле дома на растянутых веревках сушились простыни, а на вкопанной у крыльца скамейке сидела дородная старуха и, приглядывая за сосредоточенно играющей в куклы девочкой, вязала длинными металлическими спицами пуховую шаль.
Поздоровавшись с нею, Антон спросил:
— Не знаете, ‘Милосердов дома?
— Наверно, дома. Недавно парень какой-то спрашивал его. Зашел в дом и пока не выходил,— не отрываясь от вязания, ответила старуха.
Бирюкову не хотелось начинать разговор е Милосердовым в присутствии постороннего. Чтобы выждать, когда парень уйдет, он заговорил со старухой. Та оказалась не особо разговорчивой и оживилась лишь после того, как Антон умышленно поинтересовался предстоящим сносом дома.
— К концу лета твердо обещают снести. Раньше-то в этот «особняк» желающих не было. Теперь же зачуяли, что снос близко, и отбою не стало от предложений на обмен,— иронично проговорила старуха.— Взять того же Милосердова — из благоустроенной комнаты в центре города перебрался в нашу развалюху.
— Тихо живет?
— Как мышка. Толком и в лицо не знаю. То на работе он, то уезжает.
— Друзья к нему часто ходят?
— Нет. Только этот парень, что перед тобой пришел, последнее время чуть не каждый день домогался, когда, дескать, сосед из отпуска вернется.
Бирюков внезапно почувствовал необъяснимую тревогу.
— Где Милосердова квартира?
— Внизу. С крыльца — сразу направо,— старуха кивком показала на закрытое окно.— Вот это самое окошко.
Антон вошел в пахнущий древесной плесенью узкий коридор. Постучал в правую дверь. За дверью послышался шумок, затем вроде бы кто-то сказал приказным тоном: «Не открывай!» Пришлось стукнуть резче. Через незначительную паузу тихий мужской голос, как показалось Антону, заискивающе спросил:
— Кто?
— Милосердов здесь живет? — уклонился от ответа Бирюков.
— Кто спрашивает?
— Милиция! Откройте!
На этот раз пйуза затянулась. Во дворе глухо стукнуло, как будто с разбегу кто-то упал. Тот час сердито закричала старуха: .
— Ошалел, паразит! Чтоб ты себе дурную башку свернул, окаянный!..
Бирюков быстро выглянул из коридорчика во двор, но кроме развешанных на веревках простыней и склонившейся над плачущей девочкой старухи ничего не увидел. Он тут же вернулся к двери и громко сказал:
— Откройте немедленно!
Сразу щелкнул замок. Дверь отворилась. На пороге стоял щеголевато одетый, бледный, как полотно, молодой мужчина. По зеркальным очкам и забинтованной руке Антон догадался, что перед ним Милосердов. Строго спросил:
— Почему не открывали?
— Не мог… не знаю… грабитель…— перепуганным голосом невнятно забормотал мужчина.
— Вы Владимир Олегович Милосердов?
— Да.
— Я из уголовного розыска, Бирюков.
Антон, не дожидаясь приглашения, шагнул в небольшую комнату, заставленную старинной мебелью, словно антикварный магазин. Совсем недавно закрытое окно, на которое показывала с улицы старуха, теперь было распахнуто настежь. Кое-как протиснувшись к нему, Антон посмотрел во двор. Старуха успокаивала девочку. Бирюков с досадой понял происшедшее, но на всякий случай, чтобы удостовериться, спросил:
— Что случилось, бабушка?
Старуха подняла сердитое лицо:
— Парень, до тебя пришедший, из этого окошка выпрыгнул. Чуть не затоптал, обормот, внучку!..
Бирюков повернулся к застывшему у порога, словно изваяние, Милосердову:
— Объясните, Владимир Олегович…
— Не знаю, не могу понять…
Милосердов затряс короткими рыжими кудрями. Выглядел он настолько перепуганным, что, казалось, никак не может прийти в себя. «Или способный артист, или здесь действительно произошло что-то ошеломляющее»,— подумал Антон и сказал:
— Давайте присядем, надо серьезно поговорить.
Милосердов, как ванька-встанька, закивал головой. Он угодливо предложил Бирюкову старинный стул с гнутыми ножками. Сам же прихлопнул створки распахнутого окна, старательно задвинул шпингалеты и лишь после того, будто враз обессилев, почти упал в кресло-качалку. Видимо, стараясь взять себя в руки, принялся медленно раскачиваться. При каждом движении назад-вперед зеркальные очки вспыхивали солнечными зайчиками. Это раздражало Бирюкова, однако Антон терпеливо ждал.
Кое-как успокоившись, Милосердов мало-помалу заговорил. По его словам выходило, что минут двадцать назад в квартиру буквально ворвался незнакомый парень в черных очках и шляпе. Угрожая пистолетом, стал требовать деньги: «Чем больше, тем лучше!» Перепугавшийся Милосердов стал объяснять налетчику, что отпускные потратил на поездку в деревню, а других денег у него в квартире нет. Парень, не выпуская из рук пистолета, начал делать «форменный обыск». Когда раздался первый стук в дверь он щелкнул взведенным курком, насторожился и запретил открывать. Когда же за дверью послышалось: «Милиция. Откройте!», распахнул окно и выскочил.
Бирюков попросил хотя бы в общих чертах обрисовать форму пистолета. Милосердов с помощью пальцев изобразил нечто похожее на наган. Заметив на его безымянном пальце свежую ссадину, Антон поинтересовался.
— Чем повредили?
— Палец?..-—Милосердбв поморщился.— Грабитель сорвал перстень.
— Серебряный, с бирюзой? — почти наугад спросил Антон.
— Да, да.
— Где и когда этот перстень покупали?
— У одной знакомой девушки, недавно.
— Владимир Олегович, называйте имена и фамилии своих знакомых,— попросил Бирюков.
— Собственно, зачем такие подробности?..— Милосердов уставился на Антона непроницаемыми стеклами очков.— Допустим, у Лели Кудряшкиной купил. Вам это о чем-то говорит? ,
— О многом. Сколько заплатили?
— Пятьсот рублей. Можете проверить — Кудряшкина не отопрется.
«Уже проверял — отпирается»,— озабоченно подумал Антон, а вслух спросил, почти равнодушно:
— Геннадия Митрофановича Зоркальцева знаете?
— Пару раз, кажется, видел на квартире у одних знакомых,— по инерции уклончиво ответил Милосердов и сразу извинился.— Простите, у Харочкиных видел. Зоркальцев готовит их дочь к поступлению в институт.
Сказал «готовит», а не «готовил», как будто не знал, что Зоркальцева уже нет в живых. Это не ускользнуло от внимания Бирюкова и он без всяких обиняков спросил:
— Вы действительно собираетесь жениться на Анжелике Харочкиной?
На лице Милосердова появилось не то удивление, не то растерянность, однако ответил он очень спокойно:
— Действительно.
— Знаете, что у них с Зоркальцевым?
— Знаю — ничего не произошло. Это глупость Людмилы Егоровны. Думаю, она исправит свою ошибку. Зоркальцев ни в чем не виноват.
— Вы уверены в этом?
— Да, Анжелика утверждает, что мама нафантазировала на репетитора.
— У вас с Анжеликой приличная разница в возрасте…
Милосердов смущенно опустил голову.
— Это не имеет значения.
— Позвольте, нескромный вопрос. Почему вы, человек , с высшим педагогическим образованием, работаете официантом?
Переставший было раскачиваться Милосердов вновь засверкал стеклами очков и видимо, решил отделаться шуткой:
— Судьба играет человеком…
— Хотелось бы, Владимир Олегович, услышать от вас серьезный ответ,— сказал Бирюков.
Милосердов резко остановил кресло-качалку, уставился очками в пол. После некоторого раздумья заговорил:
— Свою педагогическую карьеру я испортил в зародыше, когда, закончив институт, вместо школы пошел работать переводчиком в «Интурист». Намерения были серьезные. Хотел в совершенстве овладеть языком, так сказать, при постоянном живом разговоре с иностранцами. Не получилось. Друзья подвели. Одному хотелось иметь импортные джинсы, второму — свитер, третьему — пачку зарубежных сигарет. По легкомыслию молодости я старался выполнять дружеские заказы и… пришлось с «Интуристом» расстаться. Работать в школе побоялся — многое из педагогики забыл. А куда еще с моей специальностью устроишься?.. Случайно попалось объявление: «Тресту ресторанов требуются официанты». Рассчитывал поработать временно, чтобы иметь кусок хлеба, но в конце концов решил кормиться по принципу: лучше синица в руках, чем журавль в небе.
— Ну и как эта «синица» кормит?
— Не жалуюсь, концы с концами свожу…— Милосердов чуть улыбнулся и вдруг сменил тему.— Вы, кажется, сказали, что ваша фамилия Бирюков?..
— Да, моя фамилия Бирюков,—подтвердил Антон.
— Вы родом не из Березовки?
— Оттуда.
— Галину Терехину знаете?
— В одной школе десять лет учились.
— О! Значит, это о вас я так много наслышан. Терехина ведь первая моя жена.
— Почему не ужились с ней? В школе Галка была жизнерадостной и бескомпромиссной.
— Такой же идеалисткой и осталась. Готова, как в старину говорили, перебиваться с хлеба на квас, но —упаси бог!—только бы, чтоб люди не подумали, что живем не по средствам. Так и жили с ней несколько лет: купим какую-нибудь вещь и впору хоть у соседей на троллейбус пятак занимать…— Милосердов несколько раз качнулся.— Не вынес я такой жизни, ушел от Галины. Честно сказать, теперь жалею…
— К чему вы этот разговор завели? — прямолинейно спросил Антон.
— Чтобы предупредить вас — у Галины может быть негативное впечатление обо мне. Не каждому слову надо доверять.
— Мы обычно не только доверяем, но и проверяем.
— Конечно, конечно…
Милосердов, похоже, успокоился и вроде позабыл о недавно пережитом потрясении. Говорил он, как правильно подметил следователь-лейтенант, с некоторым замедлением, будто взвешивал каждую фразу. От этого речь получалась задумчивой, плавной. Внимательно слушая, Бирюков никак не мог представить его в роли «вежливого хама». Перед Антоном сидел культурный, сдержанный человек, сознающий прошлые свои ошибки и оценивающий их несколько иронично. Одет Владимир Олегович был в светлые, тщательно отутюженные брюки и перетянутую в талии пояском японскую пижаму с закрытым воротом и широкими, как у кимоно, рукавами.
Бирюков обвел взглядом необычную обстановку комнаты: старинный инкрустированный шкаф; часы с безжизненной медной тарелкой маятника, деревянный резной футляр которых упирался в потолок; огромный купеческий буфет с причудливой резьбой и золотыми полосками на дверцах. Несмотря на допотопное производство, мебель сохранилась хорошо, и Антон по достоинству оценил труд старинных мастеров, умевших делать вещи на века. Особенно прочно выглядел покрытый зеленым сукном письменный стол на точеных ножках. На столе возвышался бронзовый чернильный прибор с огромным взлетающим орлом. Современный телефонный аппарат рядом с ним казался игрушечным.
Вероятно заметив, что Антон рассматривает мебель, Милосердов, будто оправдываясь, сказал:
— Нравится мне старина — износу ей нет.
У наследников знаменитого профессора купил.
В заставленной мебелью комнате было душно. Бирюков, чтобы вытереть вспотевший лоб, потянул из кармана пиджака носовой платок и услышал, как об пол стукнулась расческа. Нагнувшись за ней, Антон заметил у стола блеснувшую целлофановой оберткой коричневую книжицу. Вместе с выпавшей расческой поднял ее — это было водительское удостоверение Зоркальцева.
— Так… Объясните, каким образом этот документ оказался у вас?
Милосердов сверкнул стеклами очков.
— Наверное, у парня из кармана…— внезапно заволновался он.— Да, да! Парень, когда выхватил пистолет, стоял на этом самом месте. Честное слово! Не верите?..
— Верю,— сказал Антон, решив про себя, что пора начинать разговор, ради которого пришел сюда.— Владимир Олегович, где находится дача Зоркальцева?
— Представления не имею! — торопливо выпалил Милосердов, видимо, не ожидавший столь быстрой смены разговора.
— О том, что дача сгорела, конечно, знаете?
— Следователь говорил. Даже выписанный мною счет показывал.
— Так и не вспомнили тех клиентов?
— Так и не вспомнйл. ,
Очень быстрый ответ насторожил Бирюкова, Антон еще острее почувствовал раздражающее влияние поблескивающих зеркальных очков, сквозь которые совершенно не просматривались глаза собеседника, и спросил:
— Почему, Владимир Олегович, даже в комнате не снимаете ваши очки?
— Глаза болят. В деревне помогал родственнику строить гараж и так насмотрелся на электросварку, что врачи предупредили: без темных очков — ни шагу.
Милосердов крепко сжал сцепленное в пальцах руки. Внешне он выглядел спокойно, и это показалось Бирюкову неестественным. По наблюдениям Антона, люди, подвергшиеся нападению вооруженных грабителей, как правило, очень долго не могли придти в себя.
— Какие деньги требовал от вас парень? — опять задал вопрос Бирюков.— Задолжали ему?
— Первый раз в жизни его видел.
— Как он выглядел?
— Ростом — средний. В летней рубашке, джинсах, шляпе и в темных очках — типичный бандит. Цвет одежды, естественно, назвать не могу — у самого очки с темными стеклами…
Милосердов, видимо, машинально хотел показать Бирюкову цвет своих очков, на какой-то миг приподнял их, но, спохватившись, водворил на прежнее место. Однако Антон успел заметить, что на воспаленных веках нет ресниц.
— Что с вашими глазами? — спросил Антон.
— Говорю, электросварки нахватался.
— Так сильно, что даже ресницы сожгли?
— Это врачи так… лечили…
— Первый раз встречаюсь с таким лечением,— хмуро проговорил Бирюков, осененный внезапной догадкой.— Владимир Олегович, ведь это вы сожгли дачу Зоркальцёва.
— Ошибаетесь,— очень спокойно ответил Милосердов, но от взгляда Бирюкова не ускользнуло, как у того задрожали руки.
— В какой поликлинике лечили глаза? — пошел в наступление Антон.
Руки Милосердова задрожали сидьнее.
— Какая разница?
— Сейчас позвоню, и врачи наверняка подтвердят, что у вас был ожог,— Антон протянул руку к телефону.-— Так где лечились?
— Нигде не лечился,— вроде бы со злостью сказал Милосердов после долгого молчания.— А глаза действительно обжег… у костра, на рыбалке.
— Кто может подтвердить?
— Со мной никого не было. Перелил и сунулся сдуру в пламя.
— Зачем же об электросварке и врачах солгали?
— Без задней мысли. Неудобно в пьянстве признаваться.
Бирюков интуитивно почувствовал, что Милосердов изворачивается. Надо было действовать решительно. Антон набрал номер Шехватова. Едва в телефонной трубке послышался знакомый голос сказал:
— Виктор Федорович, звоню из квартиры Милосердова. Приезжайте срочно со следователем и прокурором. Придется делать обыск…
— Не надо! Не позволю!..— Милосердов внезапно вскочил с кресла-качалки, протянул руку к трубке, словно хотел вырвать ее из рук Бирюкова.
Антон отстранился.
— Почему не позволите? Мы ведь не самодеятельный спектакль разыгрываем. Все будет по закону.
— В моей квартире нечего искать! Ищите бандита, который хотел меня ограбить.
— Виктор Федорович, срочно приезжайте,— сухо сказал Антон и, положив трубку на аппарат, встретился взглядом с зеркальными очками Милосердова.— До приезда оперативной группы у вас есть время искренне рассказать всю правду. Поймите, «что с вами не в бирюльки играют и что на языке юристов есть определение, называемое чистосердечным признанием…
Милосердов обмякше опустился в кресло. Какое-то время он в упор глядел на Антона. Затем его будто прорвало:
— Я действительно поджег дачу Зоркальцева. Из ревности поджег! Хочу жениться на Анжелике Харочкиной, а Зоркальцев роман с ней завел, выпивончики стал на даче устраивать! У меня разум помутился, взял канистру с бензином. Когда поджигал, пламя опалило лицо. Я готов возместить Зоркальцеву причиненный ущерб. Все заплачу, все…— И заплакал по-детски, навзрыд.
ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ
