ТЕПЕРЬ ПОЕЗДА ИДУТ ДО ОБИ — В ЛАБЫТНАНГИ, В САЛЕХАРДСКОМ АЭРОПОРТУ ПРИЗЕМЛЯЮТСЯ РЕАКТИВНЫЕ САМОЛЕТЫ, МЧАТСЯ ПО ОБСКИМ ПРОТОКАМ БЫСТРЫЕ «МЕТЕОРЫ», А ТУРИСТЫ ИСХОДИЛИ ВДОЛЬ И ПОПЕРЕК ПОЛЯРНЫЙ И ПРИПОЛЯРНЫЙ УРАЛ. НО В НАЧАЛЕ ВЕКА ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ЭТИМ МЕСТАМ БЫЛО ПРОБЛЕМОЙ, А ЕЩЕ РАНЬШЕ — ПОДВИГОМ…
1. ВПЕРЕДИ — КАМЕНЬ
Без малого девятьсот лет тому назад, в 1096 году, в начальной русской летописи — «Повести временных лет» _ появилась запись о событии, может быть, не таком важном, как смерть какого-нибудь князя или рождение княжеского сына, но все же достойном упоминания.
А рассказывается в летописи о том, что некий новгородец — Гюрята Рогович, человек, видимо, знатный и богатый, отправил своего отрока в дальний путь — на Печору. Не будем удивляться поступку Гюряты, который отправил отрока в опасный вояж за тридевять земель, потому что древние русичи называли отроками не только подростков и юношей, но и дружинников, служителей, помощников.
Долго тогда продолжались такие путешествия. Только через четыре года посланец Гюряты вернулся в Новгород. Многое он поведал о жителях дальних стран — Печоре и Югре, а также о кочевой Самояди. И сам повидал немало, да и бывалых людней понаслушался. Кое-что попало и в летопись. Есть в ней и рассказ о каменных горах невообразимой высоты — «как до неба». Горы эти —за Печорой и протянулись аж до Лукоморья — до берегов Карского моря. Путь до них труден и опасен — «непроходим пропастьми, снегом и лесом».
Это было первое упоминание о Камне — Урале, точнее, о Полярном Урале, а безвестный новгородский дружинник стал первым русским путешественником в уральские земли. С крайнего севера, с берегов студеного Карского моря, с ^покрытых снегами каменных громад Заполярья начиналось открытие Урала русскими.
Путешествия на Печору и крайний север Урала начинались в разных городах —в Великом Новгороде, Вологде, Устюге и в самой Москве-матушке. Но добирались русские до тех далеких мест всегда через Двинскую землю, или Заволочье. Так назывался обширный край за волоками, которые связывали бассейн Волги с Двиной и другими северными реками. И до тех пор Заволочье служило базой всех походов на Урал, пока не стала доступной Кама-река, а до XVI века камский путь был заказан русским.
Оставалась только Печора, притоки которой —Уса, Щугор, Илыч — начинались на Уральском хребте. Лишь печорскими «чрезкаменными» путями, в обход областей, подчиненных татаро-монголам, можно- было пробраться в богатые сибирские Края. А ключам к Печоре стал город Устюг, жители которого своего не упускали: в 1323 году устюжане побили и пограбили тех новгородцев, которые возвращались из похода на Югру, а в 1329 году — тех, которые туда направлялись.
За Устюгом дороги расходились. Одни плыли вниз по Двине, затем пробирались по старинному волоку с Пинеги на Кулой, а оттуда морем в устье Мезени. Потом они поднимались вверх по Мезени до устья Пезы и Пёзским волоком попадал# на Цильму. А там и до Печоры рукой подать — всего-то… 300 верст. Долгой, изгибистой и трудной была эта дорога, но более безопасной.
Другие плыли по Вычегде до самых ее верховьев, затем через Южную Мылву добирались до волока, а дальше сплавлялись по Северной Мылве и Печоре.
Путь по Вычегде й Южной Мылве был покороче, но выходил он на верхнее течение Печоры, а до главных волоков через Урал отсюда было еще ой как далеко, ведь надо было добираться до Щугора и Усы. Да и беспокойной была эта дорога: воинственные зауральские вогуличи сами норовили попасть на Вычегду да пограбить русское и пермское население.
Трудными были все тогдашние пути-дороги, и длились они долгие месяцы, но главные испытания начинались, когда на востоке за Печорой перед путниками возникали очертания могучих хребтов Уральских гор — Камня.
Со страхом писали очевидцы, что это «место пустое», «камени в облаках не видати» и «длина его от моря и до моря». Ждали здесь путников и непроходимая горная тайга, и бурные реки, и длинные волоки по каменистым перевальным местам, через которые можно было перетащить только маленькие «чрезкаменяые» лодки, а грузы приходилось не раз и не два переносить на себе в котомках. Одним словом — Камень. И название-то такое твердое и жесткое, как сам путь. Откуда только оно взялось?!
На Уральском Севере русские —жители Восточно-Европейской равнины — впервые встретились с высокими каменными горами. Их надо было как-то называть. Гора —общее и неопределенное слово, холм для Полярного Урала не годится, пик сравнительно недавно проникло в русский язык из французского… Вот и стало древнее русское слово камень по совместительству обозначать каменные хребты и горы. И весь Урал стал тоже Камнем. А поспособствовали этому местные языки, в которых слово со значением «камень» могло обозначать и каменную гору и весь Урал: коми Из и хантыйское Кев — «Камень», «Урал», ненецкое Игарка Пэ — «Урал», дословно «Большие камни».
К трудному переходу через Камень готовились загодя и с роздыхом. Поэтому и возник на рубеже XV—XVI веков в низовьях Печоры на Пустом озере царев городок! чтобы краем править и подати собирать, а прежде всего «для опочиву Московского государства торговых людей, которые ходят в Сибирь торговать». Место здесь, правда, было невеселое: кругом голая моховая тундра да редкий кустарник, но стоял Пустозерский острог, впоследствии город Пустозерск, очень удобно — на полуострове, с трех сторон окруженном (водой. А протока соединяла озеро Пустое с Печорой.
Только нет сейчас этого знаменитого в прошлом города. Давно разъехались жителй. Догнили последние избы и падают кресты на забытом кладбище. Лишь название и архивные документы хранят еще память о бывшей столице Печорского края, крепости и торговом центре, а позднее — месте ссылки, откуда невозможно было убежать и где закончил на костре свой жизненный путь русский писатель XVII века неистовый протопоп Аввакум Петров.
За Камень вело несколько «проходов» или «чрезкаменных» путей. Знаменитый венгерский исследователь Уральского Севера Антал Регули насчитал десять таких проходов на Полярном Урале и семь — на Приполярном и Северном. Но самыми, известными были два печорских прохода: Собский, или Большой, по Усе и Ельцу на Собь —приток Оби и Щугорский —по Щугору на Ляпин и Березов. Главным во все времена считался Собский проход.
Эти два пути действовали и в XVII веке, пока Петр I не запретил ездить через Камень по печорским волокам. Есть-де хорошие дороги через Верхотурье и по горным заводам, а потому нечего дальним путем возить товары в Сибирь и обратно: по тем местам за всеми не углядишь. Наверное, так рассудил царь Петр.
И забыли русские купцы старые чрезкаменные пути… .Только местные коренный жители — ненцы, манси, ханты и вездесущие коми-ижемцы— проходили по ним со своими оленьими стадами да изредка проезжал какой-нибудь русский начальник или путешественник.
Прошли годы. И когда после отмены крепостного права оживилась торговля, снова стали думать о том, чтобы соединить напрямую Русский Север и Сибирь через Уральский хребет. Так намного короче было бы возить дешевый сибирский хлеб на Печору, чем вкруговую через Екатеринбург, Пермь, Чердынь.
Сперва богатые купцы и меценаты Михаил Константинович Сидоров и Александр Михайлович Сибиряков пытались проложить пути через перевалы Уральского хребта. Сибиряков даже расчистил дорогу с Усть-Щугора на Ляпин и некоторое время перевозил по ней различные грузы, прежде всего муку.
Летом 1952 года я прошел по так называемому Сибиряковскому тракту не один Десяток километров. Это была довольно чистая просека в несколько метров шириной, которая рассекала глухие горные леса Приуралья, бесследно вырождалась на обширных болотинах и вновь возникала в горной тайге, устремляясь все дальше — к перевалу. Местные жители, «экспедиторы» всех мастей, туристы в то время еще хорошо знали эту заброшенную дорогу и ее название, а на берегу Печоры можно было видеть полуразрушенные амбары на конце «трансуральского» пути Сибирякова.
Частная инициатива потерпела крах, но идея продолжала жить. И вот в 1908 году вологодский губернатор самолично отправился поглядеть, какие пути можно проложить через северную часть Уральского хребта. Только и эта экспедиция ничего не изменила. Разве что одним планом стало больше..!
Самые отважные из губернаторской свиты поднялись даже на вершину Тэл-Поз-Иза, высочайшей горы Северного Урала. Среди них был и Борис Васильевич Безсонов, секретарь и фотограф экспедиции. В 1909 году он опубликовал интересную книгу «Поездка по Вологодской губернии в Печорский край и будущим водным путям на Сибирь», поместив в ней очень приличные по тем временам фотографии.
Наблюдательным человеком был Борис Васильевич — ничего не скажешь! Заметил он одно обстоятельство: Усть-Щугор — село коми-зырянское, на самом Щугоре населения нет, за Уралом в Саранпауле, где кончается Сибиряковский тракт, опять-таки живут в основном коми-зыряне, потому это селение и называется по-мансийски Саранпауль — «Зырянская деревня», а названия притоков Щугора почему-то сплошь и рядом русские…
2. НА ЩУГОРЕ
Старинным водным путем по Щугору русские люди поднимались до самого Камня, затем был чрезкаменный волок, а дальше спускались по горным рекам бассейна Ляпина и Северной восьве до Оби. Я хорошо представляю трудности и лишения Щугорского пути, потому что сам видел Щугор, брел, шатаясь от усталости, по его берегам и тонул в его ледяной воде…
Удивительно красива в своей первозданной дикости эта река. Стремительным потоком выносит Щугор свои прозрачные воды в Печору. А весь его путь — сплошные стремнины и перекаты, камни и пороги, по которым мчится бешеная вода. Каждый камешек, каждую гальку видно на дне Щугора даже при глубине в несколько метров. А присмотреться — заметишь и рыбу…
Зародившись в распадках у горы Ангквалсупнёл на Северном Урале, принимая бесчисленные горные речки, Щугор быстро набирает скорость и несется на север к горе Тэл-Поз-Из, огибает ее и, отделив Северный Урал от Приполярного, стремительно бросается на запад навстречу Печоре. Скорость течения-такова, что кажется, едешь в автомобиле.
Мне пришлось сплавляться на обычной деревянной лодке от метеостанции Верхний Щугор до устья. Это более 200 километров. Нас было трое: инспектор гидрометслужбы, проводник-коми и я. Тогда я не вел дневника, о чем теперь горько жалею. Время сделало свое, и я забыл имена спутников, а это были знающие и славные люди, от которых я многому научился. Ночи были светлые, как вообще в июле на Приполярном Урале, и мы гребли поочередно, останавливаясь, только чтобы попить чаю. Один сидел на веслах, другой — на руле, третий спал или смотрел на мелькавшие щугорские берега. Мы доплыли за сутки. Вот что такое Щугор!
Только в кыртах — каменных воротах — замирает Щугор и становится черным и безобидным, а высокие скалы в еловых шапках надежно укрывают его от июльского солнца. Кругом каменные стены покрытые мохом. Глушь. Тишина. Сказка.
Бескрайние леса, чистая вода, роскошные береговые луга с травой в человеческий рост, уйма дичи, в реке — семга и хариус, казалось бы, что еще нужно Человеку! А вот поди ж ты —берега Щугора и в середине XX века были такими же пустынными, как при Иване III, когда князь Семен Курбский шел с войском на Камень. Одна только маленькая коми-зырянская деревушка — несколько домиков — прикорнула на красивом Местечке в двух десятках километров от устья. Она так и называлась Мичабечевник — «Красивый бечевник». Сейчас и ее, кажется, нет.
Почему так? Берега Щугора не слишком-то удобны для оседлой жизни. Да и подниматься вверх до течению очень трудно. Это ведь теперь есть моторки. А раньше по таким рекам шли бечевой — все равно что бурлачили. Дело это тяжелое и требующее немалого опыта. У меня его, к сожалению, не было. И когда наш экспедиционный отряд поднимался вверх по Щугору, на каком-то перекате лодку развернуло потоком воды и захлестнуло. Лодка пошла ко дну. Кастрюля с маслом пронеслась мимо моего носа с чудовищной скоростью. А потом мы еще долго извлекали из воды вещи, подмоченный сахар, конфеты и другие продукты.
На обратном пути обычно сдержанный и мрачноватый проводник-коми кивнул головой -в сторону этого злополучного переката— совсем не самого страшного! И не без юмора сказал: «Сашка-перекат». Незадачливый экспедитор Сашка, то бишь я, молча проглотил пилюлю. Дорого бы я сейчас дал за то, чтобы узнать, сохранилось это название или нет —мой трагикомичный вклад в щугорскую топонимию.
По горам в долине Щугора издавна кочевали оленеводы. Недаром название Щугор переводится «место выпаса оленей», «стадо оленей». Слово чугор или сюгор в этих значениях встречается в русских документах. В коми языке чукэр — «табун», «стадо», хантыйское сяхыр — «пастбище». И даже в далеком саамском языке есть слово чигар — «стадо оленей». Значит, название Щугор заимствовано русскими из какого-то местного языка, правда* пока не удалось выяснить, из какого именно. И случилось это очень давно, потому что слово уже прочно усвоено, ведь звука щ нет в местных языках.
А над долиной Щугора господствует самая высокая вершина Северного Урала гора Тэл-Поз-Из — 1617 метров. В переводе с языка коми — «Гнездо ветров». Характеристика яркая, исчерпывающая и вразумляющая — держись подальше.
Русские называли эту величественную вершину, даже в июле покрытую пятнами снега,— Столп. Так во всяком случае называет ее Сигизмунд Герберштейн в своей книге «Записки о московитских делах» со слов князя Курбского, который побывал в этих местах. И действительно Тэл-Поз-Из бодыпе походит на «столп», чем многовершинная Сабля и примкнувший к другим горам Полярного Урала и более низкий Пайер. Да и князю Курбскому сподручнее было идти на Ляпин по долине Щугора.
Никто на Уральском Севере не знает сейчас древнего имени Столп. А вот названия основных притоков Щугора — русские. Одна только речка Тельпос — правильнее было бы Тэлпоз,— названная по горе, вклинивается в строй русских гидронимов: Большой Паток, Малый Паток, Глубник, Торговая, Волоковка. Русские имена и у порогов: Дурной, Молебный, Большой… Конечно, коми переделали эти названия по-своему: Ыджид-Патэк, Тэргэвэй, Дурнэй-Ёль, Молебнэй-Кось… Но и в этих «переодетых» топонимах сразу видна русская природа. Пожалуй, только название Паток требует некоторых пояснений.
Поднимаясь вверх по течению Щугора, первопроходцы должны были обозначить (хотя бы важнейшие его притоки: сам Щугор осмыслялся как основной поток, наиболее значительные притоки в низовьях — Большой и Малый Паток — как побочные потоки — патоки. Сразу же вспоминается всем известное «сладкое» слово — патока, но еще интереснее русское диалектное паточина — «источник, родник», засвидетельствованное уже в исторических документах XV—XVI веков. В русских говорах находим и другие похожие пары слов: солнце— пасолнце — «побочное солнце», облако — паоблако — «низкое облако от поднимающегося тумана». Таким образом, и паток в рбщем-то обычное русское слово.
Как же случилось, что на заброшенном «чрезкаменном» пути до сих пор звучат старинные русские названия? Видимо, пользовались им местные жители и после запрета Петра I. Во всяком| случае, Антал Регули писал, что Щугорский водный путь был «оставлен» только за сорок лет до его поездки, то есть сравнительно недавно— в самом начале XIX века. Наверное, поэтому и сохранились так хорошо полурусские-полукоми названия Овин-Парма, Мертвый-Ёль, Рублевый-Ёль, Порог-Из, поразившие в 1908 году Бориса Васильевича Безсонова.
И вот что рассказали Безсонову местные коми Ранйпе на Щугоре ловили рыбу и охотились русские. Среди них был особенно известен очень умный человек и знатный промысловик по имени Филипп. Его изба стояла у самого Тэл-Поз-Иза. И название ручья Пилип-Ёль подтверждает этот рассказ, потому что русское Филипп в коми языке превращается в Пилип.
И все-таки Щугорский «чрезкаменный» путь постепенно заглох. Только произошло это не в один день по мановению государеву. Русские и коми не раз еще Ходили бечевой по щугорским берегам. А затем кома сберегли русские названия, приспособив их к своей речи.
Но не всегда у названий такая судьба.
3. ТАМ, ГДЕ НАЧИНАЕТСЯ УРАЛ…
У этой в общем-то невеселой истории было забавное начало. С молодости не оставляет меня полуфантастическая идея пройти по горам Урала от начала до конца. Там, где удастся, по водоразделу, а где не выйдет, в обход — зигзагами, как подскажут сами горы. Только вот за о Дин сезон,’ похоже, не управиться: более 2000 километров надо пройти. Это по горам-то, да еще и с рюкзаком…
Трудный вопрос, где начинается Урал, я решил просто: откуда отправлюсь в дорогу — с юга или с севера, там и будет начало Урала. Сложнее оказалась выбрать направление пути.
Прежде всего я поставил на карте две точкй: одну где-то в жаркой полупустыне северо-западнее Аральского моря, другую —чуть южнее берегов холодной Арктики.
Первая пришлась на горный массив Жамантау, южную оконечность Мугоджарского хребта, примыкающего к Уралу с юга, вторая на гору Константинов Камень, близ Карского моря. Почитал я разную литературу и решил, что начинать маршрут с Жамантау явно не стоит. Этот невысокий горный массив, который на юге переходит в равнину, не очень-то привлекателен. Там почти нет речек, ручьев и родников, очень мало растительности, а следовательно, и пригодных для пастбищ мост. Вот и заслужил этот массив казахское название Жамантау — «Плохая гора».
Пусть лучше Жамантау будет концом маршрута. Да и от зимы бежать несколько перспективнее, чем к зиме. Поэтому я решительно, правда, пока что мысленно направился на Полярный Урал. И сразу же узнал много интересного.
Прежде всего оказалось, что коренное население этих мест ненцы считают концом Урала не Константинов Камень, а небольшие роцки прибрежных тундр, называя их в совокупности Пэмал — «Конец Камня», «Конец Урала». Здесь возвышаются Большая и Малая Хора-Маха — «Оленья грива», Парисейпэ — «Очень Черный Камень», Сибилей — «Сумрачная гора».
А затем выяснилось, что и Константинов Камень не без сомнения можно считать концом Урала. Он относится к Минисёйскому хребту — группе «островных гор», отделенных от основных хребтов Полярного Урала и более низких, чем они. Но это уже как говорят, тонкости » Все-таки и «островные горы» круто поднимается над тундрой: высота Константинова Камня —492 метра, а его южные соседи — горы Малый Минисей и Большой Минисей ещё выше; Это и позволяет считать Минисейский хребет северным концом Урала.
Итак, точку для старта я выбрал — Константинов Камень. Ну, а потом отправился по карте на юг и пробежал глазами по хаосу горизонталей. Хороши горы, ничего не скажешь! А какйе названия: Хахаремпэ, Хой-дыпэ, Няропэ! Это надо же: Ха-ха-рем-пэ! Правда, на самом деле они могут звучать несколько иначе — в картографической топонимии на Уральском Севере много ошибок.
Все эти названия — ненецкие. В ненецком языке пэ — «камень», «каменная гора». Значит, пойдем по ненецким горам с севера на юг.
Стоп! А это что такое: Марункев, Харнаурдыкев, Лонготъегантайкев… Неужели хантыйские названия? Ведь кев по-хантыйски «камень», «каменная гора». От, куда они здесь? А дальше Понпэльиз — «Камень Собачье Ухо» —уже из языка коми* И снова ненецкие топонимы: Пендирмапэ, Енганепэ. Что за чехарда?
Беру карту, составленную Анталом Регули, который в 1843—1845 годах в одиночку объехал чуть ли не весь Уральский Север. Венгерский учёный Йожеф Эрдёди — спасибо ему! — послал мне , копию этой карты — она была издана в Венгрии. Правда, названия гор видны Шюхо. Копия уменьшена. Горы изображены штриховкой. Названия написаны мелким бисерным почерком прямо на штриховке. Мучение одно! Но все-таки можно понять: на всем* Полярном Урале господствуют ненецкие названия на пэ.
Посмотрим еще карту Эрнста Карловича Гофмана, начальника Североуральской экспедиции Академии наук 1847—1850 годов.. Орять на Полярном Урале идут подряд названия на пэ: Хаюды-Пэ, Хуробада-Пэ, Пороч-Ядыр-Пэ, ПенГДырма-Пэ…
Теперь все ясно — ненецкие названия с течением времени стали заменяться на картах хантыйскими и коми: то ли изменились маршруты ненцев-оленеводов, то ли/ проводниками топографических партий были коми или ханты.
Путешественники чутки к названиям мест и их изменениям. В 1909 году по горным тундрам Полярного Урала продвигалась к Минисейскому хребту экспедиция, снаряженная на средства братьев Кузнецовых. Руководил экспедицией известный геолог Олег Оскарович Баклунд. И однажды в его путевом дневнике появилась такая запись: «В описание пути и местностей v около стоянок до сих пор не введено ни одно местное название. Это происходит от того, что экспедиционные проводники не могли назвать ни одной речки или горы, кроме главных. Как ни старались члены экспедиции во главе с Григорьевым (топографом экспедиции*— А. М.) узнать названия хотя бы более выдающихся гор, остяки упорно уверяли, что особых названий для них нет, хотя из года в год они совершают путь с вершины р. Собь до северной оконечности Урала. Может быть, эта горная полоса в то время, когда на ней охотились и странствовали самоеды, изобиловала… названиями, которые, по мере того как камень запустел, были забыты».
Все очень толково объяснил Баклунд. А ведь от времени Регули и Гофмана его отделяли какие-то 60—65 лет. Но на календаре 1985 год… И карта бесстрастно регистрирует исчезновение все новых географических названий.
У древних Греков был миф о Лете— реке забвения. Глоток воды из этой реки —и души умерших уже не вспоминали о земле.
Исследователь прошлого плывет вверх по реке забвения. Труден этот путь. Сначала перед ним светлая и спокойная река, но постепенно чернеет вода, все выше волны, и вот уже непроглядный мрак окружает со всех сторон. Надо возвращаться и начинать все сначала…
4. В СОКРОВИЩНИЦЕ ПАМЯТИ
Десятки тысяч лёт тому назад появились первые личные имена и названия мест. А потом люди поняли, что самая страшная казнь — лишить имени, самая высокая честь — назвать именем человека гордд, где он родился.
У народа своя память, своя точка отсчета и система расчета. Народ помнит свои дороги и своих героев. Сколько сил потратило царское правительство, чтобы выкорчевать из памяти Народной самое имя Емельяна Пугачева и все, что связано с пугачевским восстанием. Даже реку Яик переименовали в Урал, а Яицкий городок — в Уральский. Состарились в Кексголбмской крепости под арестантскими номерами лишенные фамилии и имени жена и дети Пугачева. Сгинул на царской каторге его ближайший сподвижник башкирский военачальник и поэт Салават Юлаев. А в памяти народной жили и живут Пугачевский вал, Пугачевская башня (та самая Кексгольмская), Салаватов ключ, Салаватова пещера, Салаватов лес, Салаватов двор…
Октябрьская революция внесла свои’ поправки: появились на карте нашей страны города Пугачев и Салават, поднялся над Уфой бронзовый всадник — памятник Салавату, глядит со страниц книг и учебников чернобородый донской казак — Емельян Пугачев.
Портреты других борцов за народную свободу не сохранились. Памятники им не поставлены. Но народ помнит их имена.
К северу-востоку от Первоуральска в верховьях реки Малой Черной есть гора Рыжанкова. Этому названию уже более двухсот лет…
Ласковым прозвищем Рыжанко, или Золотой, разбойники называли своего атамана, двадцатисемилетнего крепостного крестьянина Андрея Степановича Плотникова из села Новое Усолье Соликамского уезда. Был он, верно, рыжеволос, за что и получил такое прозвание. А еще был Рыжанко не только лихим разбойником, перед которым тряслись помещики-душегубы, но и человеком что надо». То он спасает девушку от насилия, то вершит суд над своим же атаманом, уличенном в разных мерзостях, откликнувшись на призыв крестьян, казнит жестокого заводчика Ефима Ширяева, владельца Васильево-Шайтанского Завода, демидовского последыша.
Доброе же, видно, было сердце у атамана — и Ширяева-то хотел простить. «А что, Ефим Алексеевич, будешь ли добр к крестьянам, не станешь ли их жестоко сечь и большими окладами работ складывать?» — спрашивал он Ширяева. Только люди упросила не делать этого: «Бейте, режьте, рубите, жгите его, не оставляйте его живым», — кричал Ефим Нарбутовских, и Рыжанко поднял пистолет…
После этого случая отправилась воинская команда на поиски Рыжанко. И не повезло храброму атаману. 23 июня 1771 года за дневал он с товарищами на высокой горе. Развели разбойники огонь, уже Стали подумывать насчет обеда, да и не заметили, как их окружила сыскная команда. Эх, Рыжанко, Рыжанко, как же ты оплошал? Ведь еще не одному десятку ‘Ширяевых можно было бы: отплатить за муки народные, сколько денег и харчей раздать людям… Ведь впереди еще и Крестьянская вой на 1773—1775 годов, а — ей-же-ей! — как пригодился бы ты Емельяну Пугачеву. Так нет же, надо было так нелепо попасться. А дальше уже rice, как обычно: дознание, пытки, кнут, вырванные ноздри, клеймение, вечная каторга в Нерчинске и безвестная смерть.
Все, казалось, было вытравлено из памяти — царские палачи умели это делать. И лишь в архивных дебрях пылились старинные документы о Рыжанко.
Только есть еще память народная: и стала та разнесчастная гора, на которой поймали храброго Рыжанко, горой Рыжанковой, и поныне пишется на картах его славное имя. Каждому отмерено, что положено. И Рыжанко получил свое бессмертие.
Были в те неспокойные времена и другие разбойники, но не всех, конечно, запомнил народ. Скрывались разбойники обычно в глухих горных лесах, но не так, чтобы уж очень далеко от заводов: на грибах да на коре долго не протянешь. И стали такие горы называться у Нижнего Тагила Гулящими — по «гулящим» людям, а под Екатеринбургом — Варначьими, по «варнакам» — каторжникам. И все: не каждого гулящего человека и тем более варнака поименно помнили люди. Были и такие, что забыть бы поскорей. А Рыжанко запомнили…
Я много раз бывал в верховьях Черной. Все горы здесь похожи друг на друга, как близнецы: высокие, округлые, покрытые густым лесом. Одна из них Рыжанкова. Мемориальной доски нет. Вместо нее — название.
Сто тридцать равноправных народов и языков в нашей стране. И у каждого народа есть свой рыжанко, да не один. Люди помнят своих героев — знаменитых охотников, великих силачей, благородных разбойников, просто хороших людей, а названия помогают хранить их в памяти.
Не раз и не два рассказывал мне мансийский оленевод Дмитрий Ильич Санбиндалов об Эрыг-Хумит — «Людях из песни», или, что тоже самое, Эрыг-Отырт — «Богатырях из песни», но я так и не добился от; него, как же звали этих мансийских героев. Нет у них имени. И в моих записях тоже не раз и не два появились Эрыг-Хумит-Я — «Река людей из песни», Эрыг-Хумит-Нёл — «Мыс человека из песни» и, наконец, скалы Эрыг-Отырт — «Богатыри из песни» — сами окаменевшие герои.
Но когда звучат имена, как помогают они сказителю, как выручают они его память! Ведь иной раз имя —целый рассказ. И гомеры всех времен и народов знали и помнили об этом.
Четверть века назад я прогуливался по улицам весеннего Ленинграда с молодыми венграми-лингвистами. Говорили о многом, но, конечно, прежде всего об уральских родичах венгров — ханты и манси. И вот Габор Берецки, теперь известный финно-угровед, мимоходом заметил, что в библиотеке Академии наук есть лишние экземпляры богатырского эпоса ханты в записях Серафима Патканова. Более того, они продаются.
Патканов — это же редкость! Хвала библиотекам, продающим то, что не нужно. И спасибо Габору, которого, к сожалению, с тех пор я так и не видел.
Переворачиваю страницы бесценного труда Патканова. Здесь и богатырский эпос ханты, и мифы, и сказки, и песни, и загадки. Вот, например, предание о богатырях из города Эмдера, который в русских документах назывался Ендырским городком. Необыкновенной силы были эти богатыри, но они в конце концов погибли.
Первым назван богатырь Ху-Сасылтэм — Тав-Тан-чем-Ютманг-Урт — «Богатырь, раздробивший сушеное конское бедро». Ничего себе названьице! «Богатырь, носящий имя, откуда он добыл свое славное имя?» — спрашивает себя рассказчик. А кто сумеет руками разломать конское бедро на семь частей? Вряд ли найдешь такого, А наш герой — пожалуйста! Вот какой сильный.
Имя другого персонажа — Худэм-Сот-От-Титтидэм-Лулэнг-Мох-Тохтьцй’-Мох-Кынэнг-Урт-Ига смутило и самого Патканова. Вот что он написал: «Это прозвище состоит из следующих частей, которые я не решаюсь перевести вместе: Худэм-Сот-От-Титтидэм — «Гнивший 300 лет», Лулэнг-Мох, Тохтынг-Мох — «Детеныш малой гагары, детеныш большой гагары», Кынэнг-Урт-Ига «Гнилой богатырь — старик». Ну и характеристика. От такого надо бы держаться подальше. Напрасно этого не сделали эмдерские богатыри.
Что здесь правда? Что вымысел? Все так слито, что и не разобраться. И все равно — это борьба народа с забвением:
У исследователей прошлого свои тропы, идущие вверх по реке забвения. Их ориентиры — древние документы, археологические памятники, предания, личные имена, географические названия…
5. ПО БОЛЬШОМУ ПРОХОДУ
Самым важным из «чрезкаменных» проходов был Большой, или Собский. Он шел по горной долине, отделяющей южную часть Полярного Урала от северной. Сперва путники поднимались на лодках по Усе, затем по ее притоку— Ельцу, потом преодолевали волок и попадали в Собь.
Этот волок был хорошо освоен, и летом на нем было людно: торговцы, промысловики, служилые люди пробирались на Обь и возвращались на Русь.
В низовьях Соби была поставлена таможня — Собская застава, где брали «на государя» пошлину — десятую часть товара — и строго следили за тем, чтобы кто-нибудь тайно не провез бобровые или соболиные шкурки. Таможенным головам было предписано обыскивать, «не боясь и не страшась никого ни в чем, чтобы в пазухах, в штанах и в зашитом платье отнюдь никакой мягкой рухляди не провозили… а что найдут, То брать на государя».
Чтобы не кочевать с товарами по бескрайнему Обскому краю — и накладно это было, и рискованно — русские купцы приспособились торговать у самой заставы, и стала она таким же важным’ центром сибирской торговли, как Березов и Тобольск. Чего только не везли русские на Обь, чтобы заполучить «мягкую рухлядь»: медные котлы и оловянные блюда, топоры и зеркала, веревки и нитки, сахар и пряники, железные наконечники для стрел и колокольчики. Бойко шла торговля!
Зимой волок пустел. Был Собский проход широким и удобным, но в зимнюю вьюгу путнику не было спасения на открытом месте: снегом заносило обозы, гибли олени и люди.
Теперь тут железная дорога — поезда идут к Оби в город Лабытнанги. Но нет-нет и покажет себя Полярный Урал лютой стужей, снегопадом, метелью. Перевальныв участки пути засыпает многометровый слой снега, и в теснины между скал пробиваются бульдозеры и вездеходы спасать пассажиров.
«Ветреная дыра» — Тэла-Рузь — говорят о таких местах ижемские оленеводы, а уж они-то повидали всякую непогодь.
Зима наглухо перекрывала Большой проход. Потому в наказе собским таможенным головам предписывалось жить на заставе три месяца — июнь, июль и август, «а больше того жить там нечего, потому что торговый и промышленным и всяким людям мимо… Собского устья… в осень и во всю зиму и весной ездить нельзя: то место пустое…» *
Зато летом здесь было хлопотно: ведь не только Собь, но и окрестные хребты приходилось держать под неусыпным надзором, чтоб не пронес кто-нибудь свою кладь в обход заставы. А горы-то не маленькие: набегаешься по ним — язык высунешь…
Торговые люди тоже не дремали. Добирались глухим Щугорским путем до Сосьвы и в обход Березова—через Ияспалову протоку — попадали прямо в Обь. Ищи-свищи их на обских просторах!
На реке Торговой — притоке Щугора — бойко шла беспошлинная обменная торговля с югрой и самоядью. Лес — не тундра, здесь было труднее углядеть за каждым проезжим. И хотя и на этом пути скоро появилась таможня —Киртасская застава, кто посмелее да похитрее пробирался на Обь по Щугорскому, или, как его еще называли, Югорскому пути.
Но Большой проход был куда люднее, особенно в XVII веке, когда по заполярным тундрам возили товары в далекую Мангазею. И все-таки по указу Петра I он был закрыт для русских торговых караванов, хотя местные старожилы — пустозеры и обдорцы, уж не говоря о ненцах и ханты,— продолжали им пользоваться. Иной раз пробирались и зимой.
В 1843 году проехал зимним путем в Обдорск и знаменитый финский ученый Александр Кастрен, исследователь языков народов Сибири. Ярко описывает Кастрен свои впечатления от поездки в полярную ночь и горы Пайер, самой высокой вершины Полярного Урала, Которую он видел издалека. Образное ненецкое название Пэ Ерв — «Хозяин Урала» Кастрен переводит «Князь гор». Чуть по-другому выглядит перевод этого названия в «Книге Большому Чертежу» 1627 года — Князькова гора. Перевели первопроходцы более или менее точно, а измерили еще точнее: «от верху Усы до верху горы Князьковой 150 верст». Прикинул я это расстояние по карте-миллионке — получилось 150 километров. Неплохо работали «топографы» XVII века! Да еще на Полярном Урале…
Название Князькова гора давно забыто и не удержалось на карте, но оно наводит на размышления. Ведь уж где-где, а по Большому проходу должны быть русские географические имена; Одно нахожу сразу: в Собь русские попадали по Волочанке, упоминаемой в той же «Книге Большому Чертежу». С ней все ясно: Волочанка от русского волочить. А как с названиями других рек Собского пути?
Вслушиваюсь в звучные наименования двух главных рек —Уса и Собь. Нет, что-то не нахожу я для них места в русском языке. А в языках коренных жителей? Древнее население здесь ненцы — «Самоедь кочевая». Но ненцы называют Усу Сабрявъяха — «Глубокая река» и Нгысма Ям — «Зырянская Обь», «Ижемская Обь», а Собь — Падъяха — «Котомочная река».
Может быть, топонимы Уса и Собь происходят из языков других коренных народов Уральского Севера.
Манси живут намного южнее и вообще не знают этих географических названий. У ханты — Уса — Саран Ас, то есть, как и у ненцев, «Зырянская Обь», а Собь — Супъёхан. Некоторые ханты дают и перевод — «Река-помеха». Но это уже явная народная этимология.
Кое-что находим только у коми: Усу они называют Усва вторую часть топонима — ва — переводят «вода», но первую — ус — объяснить не могут. В одном источнике XVIII века есть и Собва. А глагол собпы в коми языке — «брести по воде». Значение «Река, по которой бродят» для названия волоковой реки Собь тоже подходит, особенно если вспомнить ненецкое Падъяха «Котомочная река». Если брести по такой реке, то, конечно, с котомкой. Но логика — одно, а язык — другое: брести и котомка — слова разные.
А может быть, это все-таки старорусские названия, смысл которых забыт?
Ведь русское слово ус часто употребляется в переносных значениях: в Свердловской области усами называют ответвления узкоколейной железной дороги — Правый Ус, Средний Ус, в некоторых архангельских говорах ус — «рукав реки». Коми топоним Усва, то есть Ус — ва, прямо подтверждает эту версию. Когда название Ус потеряло связь с первичным «нарицательным» значением, как это нередко бывает со старинными именами, оно перешло в Уса под влиянием таких слов, как вода, река.
Добрых пятьсот верст приходилось русским людям плыть вверх по Усе до Камня, и, Наверное, были какие-то русские названия у ее притоков. Только, не дошли они до нас. Сейчас здесь коми топонимы: Адзьва — «Луговая вода», Лёмва — «Черемуховая вода», Кёчпель — «Заячье ухо».
Но есть все-таки два больших притока Усы, названия которым явно Дали русские — Большая Роговая и Малая Роговая. Геолог Георгий Александрович Чернов пишет, что на этих реках неоднократно находили остатки костей мамонта, его бивни —«рог». А в XVI—XVII веках на Усе стоял знаменитый в те времена Роговой городок. Шла здесь меновая торговля с местным населением и отдыхали торговые люди перед поездкой за Камень или после нее. И сам Роговой городок и бивни мамонта привлекали русских промышленников и торговцев. Только сейчас уже не докопаться, что появилось раньше — название реки или городок.
У коми эти топонимы тоже сохранились: Большая Роговая стала Ыджид Рэгэвэй, а’ Малая названа Лёк Рэгэвэй «Плохая Роговая», ведь говорят «малый — захудалый».
Выше Роговой опять идут коми топонимы, и только в самых верховьях Усы находим еще одно русское по облику название — Елец. Загадочен этот топоним. В документах начала XVII века он приводится в формах Ель и Ведь. Может быть, это слово и местное: в коми языке ёль — «десной ручей». Правда, лесов по Ельцу, прямо скажем, негусто. Может быть оно и русским. Ведь есть в центральной России город Елец, название которого сопоставляют с русским словом ель и диалектным елец — «лесная поросль». Одно ясно: конечное ец — старинный русский суффикс, который всем знаком по слову молодец.
За Ельцом —волок и Собь. Известный историк Сергей Владимирович Бахрушин писал: «Каменный волок», которым производился перевал через Уральские горы, прерывался семью озерами, в промежутках между которыми приходилось волочить лодки и переносить поклажу на руках». Конечно, не на руках — это тяжело, а на спине — в котомках. Вот почему ненецкое Падъяха «Котомочная река». А ведь ненецкое слово под — «мешок», «котомка» и русские диалективные слова собь — «все свое имущество, пожитки», со б е н ъ п а «котомка» одно и то же Поэтому русское название Собь можно рассматривать как «перевод» с ненецкого. В дальнейшем Собь-река стала просто Собью — «Собственной», «Своей рекой». Такое значение в русской топонимии не редкость в Архангельской области есть болото Свое, в Костромской луг Собственник, а в парках Павловска и Гатчины близ Ленинграда — Собственные садики. Значит за Полярным кругом у русских тоже была «Своя река» — Собь, на которой заканчивался трудный путь
До сих пор на Уральском Севере можно встретите старожилов с фамилией Собянин. Это —люди с Соби, потомки русских первопроходцев.
