В героическую историю общественной жизни Урала вписаны сотни и тысячи имен замечательных людей — революционеров, ученых, деятелей культуры и искусства. Среди них — член партии с 1897 года Федор Федорович Сыромолотов, один из пионеров социал-демократического движения ка Урале в конце X IX — начале XX столетия, активный участник трех русских революций, видный общественный деятель. Он был в числе тех первых большевиков, кто создавал Советскую власть на Урале.
Летом 1912 года Федор Сыромолотов вынужден был покинуть Екатеринбург. С женой и малолетней дочкой он выехал в Петербург.
Однажды во время прогулки в Летнем саду Сыромолотов, к своей большой радости, встретил друга — «Константина)). Хотел было броситься навстречу, но тот движением руки к своей черной бороде и прищуром глаз просигналил: «Спокойно!» И, медленно пройдя мимо семьи Сыромолотова, вполголоса сказал Федору:
— Завтра в десять утра на Разъезжей, десять, квартира четырнадцать.
Кое-как дождался утра. Садился за письменный стол, но не работалось. Курил одну папиросу за другой. Вышагивал из угла в угол небольшой комнатки. Вспоминал революционные дни пятого года в Екатеринбурге, когда он под руководством «Андрея», вместе с «Лукой», «Константином» и другими большевиками вел дело к вооруженному восстанию в городе. «Константин» — это Николай Николаевич Батурин…
В девятьсот шестом, спасая «Константина» от неизбежного ареста, уральцы отправили его из Екатеринбурга в Воронеж. С тех пор Федор ничего не знал о нем.
Утром, задолго до назначенного часа, Федор пошел к другу. Долго кружил по улицам и закоулкам, опасаясь «хвоста». Наконец, вышел на Разъезжую, нашел нужный дом, квартиру и с волнением покрутил звонок. Дверь распахнулась, и к нему с распростертыми руками бросился Батурин:
— Федич! Дорогой…
За чаем проговорили почти до конца дня. Оказалось, что Батурин с шестого по двенадцатый год побывал в Воронеже, Екатеринбурге, Нижнем Тагиле, за границей. Несколько раз сидел в тюрьмах. Был партийным организатором, пропагандистом и журналистом, а в декабре восьмого года участвовал в работе V общероссийской конференции РСДРП, в Париже. В последние же годы трудился в большевистской легальной газете «Звезда», а вот теперь сотрудничает в «Правде»…
Разговору, казалось, не будет конца. Но Федор заметил, что Николай Николаевич стал часто поглядывать на маленький столик, где лежали какие-то бумаги:
— Заговорились мы с тобой, дружище. А мне завтра статью в номер сдавать,— улыбнулся Батурин.
— Ну ладно, договорим в другой раз.
— Приходи завтра в редакцию. Ямская, дом два, хотя в газете пока адрес указывается другой…
Ямская оказалась крохотной улочкой с извозчичьим трактиром и баней для простого люда. Кругом грязь, серость и людская суета. Редакция «Правды» разместилась в неказистом двухэтажном домишке.
Поднявшись с улицы па несколько выщербленных ступенек вовнутрь дома и пройдя узкий, плохо освещенный коридор, Федор очутился в небольшой комнате. Его приветствовал озабоченный чем-то Батурин:
— Заходи, заходи, Федич! Приветствую тебя!..
— Ну и дом же вы себе подобрали!
— А что? Дом знаменитый. Здесь жил великий Достоевский. Тут он «Братьев Карамазовых» написал. Это, во-первых, а во-вторых, и в плохом доме можно издавать хорошую газету!
— Это верно. Я так понимаю, что сей дом на куриных ножках еще знаменитее будет,— засмеялся Сыромолотов.
— Вот именно,— подхватил Батурин.— Здесьродилась и крепнет первая, ежедневная,— и он сударением нараспев добавил: — легальная, рабочая газета всей России.. Это понимать надо!
В редакцию вошел плотно скроенный, среднего роста мужчина. На нем потертая черная в полоску костюмная пара, картуз и обшарпанные штиблеты. Под картузом ворох черных волос. В зубах — дымящаяся трубка. .
Федор не поверил глазам своим — перед ним стоял Константин Еремеев, с которым он три года назад сидел в «Коломенской части», когда был расшифрован из «Орловского» в Сыромолотова…
— Еремеев! Ты ли это?
— Не сомневайся, Федя! Я — собственной персоной! Здорово, пан Орловский! — весело крикнул он, тиская Федора в своих объятиях.
— Вот и встретились. Помнишь Коломенку?
— Помню. Как не помнить. А ты какими судьбами здесь?
Батурин, улыбаясь, слушал восклицания друзей и потирал руки:
— Нашего полку прибыло… Работать у нас будет.
— И, конечно, в моем отделе, отделе рабочего движения,— утвердительно сказал Еремеев.
— На этом и порешим,— согласился Батурин.— Ты, Федич, не возражаешь?
— Нет, не возражаю.
Так Федор Сыромолотов стал сотрудником «Правды»…
Спустя много лет — в день десятилетия «Правды» — Сыромолотов писал:
«…Хожу в редакцию. Народу околачивается тьма. Костя ведет рабочую хронику. У него особенно густо.
Надавливаем на сборы. Подымаются. Тираж растет. Розница кое-что дает. Редакция правильно работает: сходятся, намечают, подтягивают.
Сталин спокойно — с насмешливой улыбкой в ус — кратко, но ясно дирижирует. Ждут с нетерпением статей из-за рубежа от Ильича и других…
Н. Батурин слоняется маятником из комнаты в комнату или мерно покачивается, расхаживая из угла в угол приемной комнаты. Иногда появляется цветущий кудрявый Макс Савельев. Сосновский с усталым видом приносит материал и делится впечатлениями о жизни рабочих в районах.
А. Сергеев с веселыми, острыми глазами и милейшей улыбкой читает свои ядовито-веселые шаржи на кадетскую и иную буржуазную публику.
И бесконечная лента всяческого народа, в которой, спокойно настроившись, устраивает дела Костя Еремеев и взволнованно бегает то удрученный на всю жизнь, то ярко улыбающийся…
Полетаев вечно занятый, с оскаленной улыбкой, махающий рукой, обремененный денежными делами. Всегда куда-то спешит, кого-то ищет.
Газета небольшая. На этой небольшой газетной площадке идет бой за завоевание и расширение этой трибуны, находящейся под жестоким ежеминутным натиском в миллион раз лучше нас вооруженных врагов.
Величавая картина грандиозной борьбы подымающегося после разгрома за последние семь лет пролетариата. Борьба за каждый лист бумаги, где кровью своего сердца и соком своих нервов передовой авангард революционного рабочего класса чеканит новую страницу борьбы в каждом слове, в каждой фразе…»
Россия в ту пору готовилась к выборам в IV Государственную думу, назначенным на осень 1912 года.
В ходе этой избирательной кампании принял посильное участие и Сыромолотов. «Моя специальность,— вспоминал в советские годы Федор Федорович,— была обстреливать в фельетонах черносотенцев, октябристов и кадетов… Факты прут наружу Умей подхватить…»
Над своим первым стихотворным «маленьким фельетоном» для «Правды» Федор трудился не один день. Решив раскритиковать руководителей кадетской партии, он долго искал композицию фельетона и, наконец, нашел: представил Милюкова, Шингарева и Родичева за столом, заставленном яствами и бутылками с иностранными этикетками. Обильно подвыпив, кадетская компания откровенно разговорилась об избирательных делах… И Федор «выдал» всю подноготную кадетской партии, «вложив» суть кадетской тактики в уста ее лидера — Милюкова, редактора газеты «Речь».
Милюков поучал своих соратников, как вести себя на предстоящих выборных собраниях:
Доверчив был всегда к нам обыватель.
Умей к нему с слезой вовремя подойти.
Поверит он тебе, что ты его приятель…
И смотришь — бог даст! — родится избиратель…
Умейте делать вид, что весь вы от души…
На другой день, читая свежий номер газеты, товарищи по редакции от души смеялись:
— Ну и подкузьмил ты, Федич, кадетов!
Работал Федор охотно и радостно. За первые две недели работы в редакции он опубликовал в «Правде» семь стихотворных фельетонов и едких басен за той же подписью — «Зигзаг», как подписывал свои вирши в Самаре.
Очередной фельетон, который Федор готовил в начале октября, был посвящен неудачам кадетов на выборах. В нем он саркастически осмеивал Милюкова и правого кадета Маклакова.
Прочитал этот фельетон один из редакторов — Степан Степанович Данилин — и пригласил к себе автора:
— Послушай, Федор Федорович. Ты опять подписываешь свой фельетон «Зигзагом»! Надо же! Взад-вперед, влево-вправо. Срамота какая-то. Кроме того, в «Петербургском листке» кто-то подписывает свои стихи «Зигзой». А ты «Зигзаг». Подумай!
Федор пожимал плечами и не знал, что ответить редактору.
— Тут все говорят: Федич подкузьмил, Феди подкузьмил… Не следовало ли тебе подписываться «Подкузьмихиным» или каким-нибудь «Титом»?
Федор улыбнулся:
— Все ясно, Степан Степанович. С сегодняшнего дня по вашему совету я буду «Титом Подкузьмихиным»! .
На «Правду» сыпались карательные удары: ее штрафовали, конфисковывали отдельные номера, прятали в тюрьму редакторов — и всамделишных, и подставных,— выслеживали и притесняли сотрудников газеты. Особенно свирепствовала цензура. Однако драконовские меры не останавливали правдистов. Почти все номера газеты, несмотря на частую конфискацию, доходили до рабочего читателя. Делалось это очень просто: по уставу газета доставлялась цензору, как только с машины сходил первый экземпляр. Посыльный уносил газету в цензорский комитет.
Посыльным был семидесятилетний сторож Матвей — хитрющий дед. Из типографии к цензору — с Ивановской улицы до Чернышева переулка — он ходил пешком, на что тратил часа полтора-два. Устав с дороги, он «отдыхал» в цензорском комитете и зорко наблюдал, чем закончится читка свежего номера. Если цензор, дочитав «Правду», принимался читать другую галету, дед Матвей спокойно уходил. Если же чтение «Правды» заканчивалось телефонным звонком в третий участок полиции, то Матвей забывал о своей немощи, пулей вылетал из комитета, нанимал извозчика и во весь дух мчался в типографию. А у ворот типографии всегда стоял дозорный правдист. И как только на углу Ивановской и Загородного переулка появлялся Матвей на пролетке, в типографии начиналась самая спешная и горячая работа: отпечатанная газета немедленно развозилась и разносилась распространителями печати — они с ночи дежурили в типографии. И когда появлялась полиция, печатная машина уже не работала, а в экспедиции было пусто. «Для протокола» оставлялось лишь экземпляров 30—40. Почти такое же количество полиция «улавливала» в конторе газеты. Вот так и действовали правдисты!..
Редакции «Правды» стало известно, что возле типографии — в чайной — установлен полицейский наблюдательный пункт и в нем постоянно «пьют чай» одни шпики, а под видом уличных торговцев дежурят другие.
Пришлось официальному издателю «Правды» Николаю Гурьевичу Полетаеву срочно подыскивать новое помещение /для редакции. И вскоре она была найдена — на Ивановской, одиннадцать напротив типографии Березина, ворота в ворота.
Квартира была эта очень маленькой. Поэтому подыскали еще одну — на Загородной улице, в шестом доме…
Избирательная борьба между тем с каждым днем все более накалялась. Подкузьмихин продолжал писать озорные фельетоны. «Мишенями» ею сатиры были те же: Гучков, Милюков и иже с ними, особенно Пуришкевич — глава черносотенной, монархической организации «Палата Михаила Архангела». .
В фельетоне «Свои съезжаются», опубликованном 2 ноября в «Правде», Федор зло высмеял посланца помещиков Вессарабской губернии в Думу. В конце этого фельетона он так изобразил сцену встречи Иуришкевича с рабочим депутатом:
Пуришкевич:
А ты, тоже трудовик?
Депутат:
Помилуй бог!
Своей я собственной породы.
Хлебнул поэтому порядком в эти годы…
Пуришкевич:
Прекрасно вижу, свой
Ты человек —
Отличнейший мужик!
Депутат:
Ну, голова!..
Во-первых, я эсдек,
Второе — большевик.
Смекнул?
Пуришкевич:
Ты большевик?
Колодник!
Карраул!! .
Через несколько дней после публикации фельетона о Пуришкевиче в редакцию «Правды» зашел депутат Государственной думы от большевистской партии Григорий Иванович Петровский и, смеясь, сообщил,, что «Митрофанушка»— так звали Иуришкевича большевики — грозится повесить Подкузьмихипа на самом высоком фонаре Санкт-Петербурга.
Петровский рассказал правдистам, что на днях социал-демократических депутатов Думы подвергли унизительной процедуре — почти принудительному фотографированию под руководством урядника. При этом полицейский с депутатами-социалистами обращался по-хамски.
«Это же отличная тема для фельетона»,— подумал Федор и хотел пойти домой, чтобы немедленно приняться за новый фельетон. Он всегда писал дома: никто не мешал. Но в этот момент в редакцию вошла группа жандармов.
— Господа! Прошу всех оставаться на своих местах и предъявить паспорта,— вежливо и негромко произнес ротмистр.
— На каком основании? — вспылил Петровский.— Я протестую!
— Вот ордер на обыск и, в случае необходимости, на арест подозрительных лиц… А что касается вас, Григорий Иванович, то за вами право неприкосновенности и свободы действий несомненно остается…
Жандарм повернулся к своим и приказал:
— Господина депутата Государственной думы не беспокоить! Приступайте к обыску!
Жандармы стали рыться в ящиках столов и на полках. Ротмистр проверял паспорта…
Федор молча наблюдал за проворностью жандармов, а когда ротмистр -попросил у него паспорт, сказал:
— Здорово они у вас натренировались,— кивнул в сторону жандармов.
Ротмистр пристально посмотрел на Сыромолотова:
— Видно, смелости вам не занимать, молодой человек. Уж не вы ли Тит Подкузьмихин?
— У нас в редакции все такие,— уклонился от ответа Федор…
Обыск вскоре был окончен. Паспорта проверены. Ротмистр объявил:
— Господа большевики! Газета ваша закрывается и только после уплаты штрафа будет решен вопрос о ее дальнейшей судьбе.
Он назвал такую сумму денежного штрафа, что все ошеломленно переглянулись.
— Это самоуправство!.. Жандармский произвол!.. Возмутительно!
— Напрасно вы так выражаетесь, господин депутат,— издевательски заметил ротмистр Петровскому.— Скажу больше: газету вообще ликвидируют, если в течение двух дней штраф не будет уплачен… И все это — на за-кон-ном основании! Повторяю — на за-кон-ном!
— Ну, хорошо! — резко ответил побледневший Петровский.— Пишите расписку, господин ротмистр. Я уплачу этот штраф из своих личных сбережений.
Григорий Иванович из внутреннего кармана пиджака достал пачку денег и, отсчитав три-четыре ассигнации, остальные тут же отдал жандарму.
Лицо ротмистра покрылось фиолетово-красными пятнами: он был обескуражен, никак не ожидал такого исхода своей государственной миссии…
Когда жандармы ушли, Федор спросил Петровского:
— Откуда, Григорий Иванович, у вас такая куча денег была?
— Была, была! Черт их возьми, живодеров этих! — возмущенно ответил Петровский.— Только что получил от рабочих эти деньги, собранные для «Правды». И все псам под…
Всю ночь просидел Федор над задуманным им новым фельетоном — десяток раз переделывал, припоминая рассказ Петровского. К утру получилось:
Приемная Государственной думы.
Впускают по одному депутату.
Фотограф. Приборы для соответствующих
измерений.
Фотограф;
Прошу присесть, вот так, поближе к свету…
Депутат:
Оставьте вы манеру эту!..
Я знаю сам, где сесть, куда идти…
Фотограф:
О, господи, прости!..
И с каждым так… умора!
Из-за взора — сколько разговора…
Известно мне — вы депутат
И значит — милости прошу под аппарат…
Сидите смирно! Не кривляйтесь!
Глаза направьте в одну точку!
Оправьте у пенсне цепочку!
Мигать нельзя…
Депутат:
Нахальство…
Я должен буду по начальству…
Фотограф:
Начальство и над вами есть…
Прошу присесть!
Не хочется? Насильно мил не будешь.
И с вами вежливость,
Пожалуй, позабудешь:
Придется пристава сюда нам пригласить.
Пристав:
Как вам не стыдно нас-то подводить!
Не знаете вы здешние порядки:
Обмерить голову, снять с пальцев отпечатки,
Два раза снять и отпечатать вас
И в профиль да и в фас.
Работы много — платят с головы!
А времечко идет… подводите вы нас. Эх вы!..
Концовку фельетона Федор еще раз переделал уже в редакции, добиваясь остроты обличения и политического звучания сатиры: весь процесс фотографирования проходил как при приеме арестантов в тюрьму. Он вложил в уста фотографа суть царских «политических свобод», намекая на аресты и ссылки социал-демократических депутатов.
Подумаешь, какие франты!
Сегодня — депутат, а завтра —
в арестанты!.. ,
А вслед за этим сам собой возник и заголовок фельетона — «Партию принимают» — прием партии в тюрьму или в ссылку…
Читая этот фельетон и подобные ему, рабочие и крестьяне неизбежно приходили к выводу: чего же можно было ждать народу от такой, с позволения сказать, Государственной думы? Ничего!.. Ничего не хотели делать для трудящихся и городские управы, создаваемые по тому же политическому методу, образу и подобию..!
Поэтическая публицистика, в области которой трудился Федор Сыромолотов, была традиционным боевым оружием большевистской печати. И именно поэтому в «Правде» — с первого дня ее существования — сгруппировались десятки пролетарских поэтов: Сергей Ганьшин, Михаил Герасимов, Филипп Шкулев, Владимир Зеленский, Александр Соколов и многие другие, особое место среди которых занимал Ефим Придворов Демьян Бедный.
Со многими рабочими поэтами «Правды» 1912 года Сыромолотов был хорошо знаком, а с некоторыми из них — дружил. И эта дружба поддерживала в нем стремление заниматься и дальше поэтическим творчеством. Острый язык и политическая актуальность его стихотворных фельетонов всегда хорошо воспринимались и одобрялись читателями.
Публиковался Сыромолотов не только в «Правде», но — под псевдонимами «Нил Артельный», «Фич», «Федич», «Тит»— и в других большевистских изданиях.
Активное участие в «Правде» и в других большевистских изданиях сплошь и рядом было безвозмездным; редакции были настолько бедны, что гонорар авторам платили от случая к случаю. И Федор Сыромолотов в течение сентября — ноября 1912 года получил гонорар лишь два раза, да и то очень маленький. Жить в материальном отношении приходилось нелегко. Зато Федор был доволен, что работает в рабочей, большевистской газете… Это была жизнь-борьба, жизнь-опасность…
В ноябре 1912 года его жена была раздавлена автомобилем. Полиция объяснила просто: произошло недоразумение — разгулявшийся купец случайно наехал на зазевавшуюся прохожую. Однако Федор Федорович и его товарищи тщательно проанализировали это трагическое происшествие и пришли к другому выводу: черная сотня начала мстить Титу Подкузьмихину за его «маленькие фельетоны». На чем основывался этот вывод? Во-первых, узнали подлинное имя Подкузьмихина. Во-вторых, около дома, в котором жила семья Сыромолотовых, постоянно «прогуливались» подозрительные типы. И в-третьих, па квартиру Федора однажды была подброшена бумажка с нарисованным на ней черепом…
Стали говорить о спасении Федора… Придумывали различные варианты, вплоть до эмиграции. Но дело ослояшялось тем, что у Сыромолотова на руках осталась трехлетняя дочка, расставаться с которой он решительно не хотел.
Выход из создавшегося положения предложил Лев Сосновский:
— Поезжай-ка, Федич, в Оренбургскую губернию. У меня там брат в Троицке газету издает. Я дам тебе рекомендащпо-письмецо к брательнику…
— А что — выход вроде неплохой! — подтвердил Батурин.— Подумай, дружище. Устроишься в местную газету и будешь проводить нашу правдистскую линию…
В конце двенадцатого года Федор Сыромолотов с дочуркой выехал на Урал и в рождественские морозы прибыл в уездный Троицк…
