ОТ АВТОРА
Ровно два года назад накануне Дня Победы, было открыто новое здание свердловского госпиталя для инвалидов и участников Великой Отечественной войны.
Новому зданию два года, а госпиталь живет вот уже сорок лет, у него не только свои постоянные больные, но и утвердившиеся традиции.
Мне довелось два месяца пробыть в этом госпитале. Эти короткие рассказы — о тех, кто там лечится, и о тех, кто лечит.
Наташа Елисеева
— Из нашего выпуска согласилось сюда ехать работать пять человек. Все девчонки так волновались, так волновались… Таня увидела больных, тут же домой, в Красноуфимск, уехала. Всего четыре часа в госпитале пробыла.
Вера Григорьевна, главная медсестра, нам сказала: «Девочки! Вы вслушайтесь: «сестра» — слово-то какое! Ласковое, что-то родное, домашнее в нем есть. А они, больные наши, как раз в ласке и нуждаются. Они ведь и за вас, внучек своих, воевали».
Особенно трудно было в самом начале. Наши больные, они… они… ой, ну я не знал)… Как-то среди ночи подъехал ко мне на колясочке безногий Никандр Симонович: «Поговори со мной, доченька, не могу спать — бой снится». Я говорила с ним, говорила… Он рассказывал, как ноги ему оторвало… плакал… и я плакала…
Столько им пережить пришлось… А они же тогда совсем-совсем молоденькими были, как мы сейчас… еще моложе. Некоторые кроме как о войне больше ни о чем говорить не могут. Я их понимаю. Кому что досталось, кого и на всю жизнь исковеркало. Теперь я уже пять лет здесь проработала: честное слово, больные меня слушать стали, зовут чуть чего.
Еще первая смерть запомнилась…
Я про себя уже все решила — буду в медицинский поступать. И с госпиталем никогда не расстанусь. Он уже моим домом стал. Во сне снится.
Когда я сама прихворнула немножко, оказалась в больнице, ко мне столько народу приходило… и сама Вера Григорьевна пришла.
Здесь все как одна семья, одним кровным делом заняты,, как больные говорят — «боевая дружба». ,
Борис Герасимович Рассохин
— В- небо меня с Детства тянуло. Еще до войны окончил авиационное училище. Родной самолет Ил-2. Работал на нем почти до конца войны. Особенно много по разведке Разбомбил четыре эшелона с танками, бензином, техникой… Эрэсы легли удачно.
Получил задание от командующего фронтом Рокоссовского. Ушло восемь экипажей. Вернулся я один. Задание выполнили… .
Падал в тылу у фашистов. Ушел. Героя Советского Союза получил за то, что неплохо работал.
Случилось прямое.попадание снаряда в самолет. Пришлось садиться без шасси. Перебит позвоночник…
Госпиталь. Но был молодой, любил авиацию.
Сбежал из госпиталя. Меня, как Героя, как лучшего разведчика,, уважили — допустили работать на Ли-2.
Но начал терять сознание в воздухе.
Стал инвалидом войны.
Работал на заводе, директором школы ФЗО.„
В сорок девятом поступил в Уральский политехнический институт на физико-технический факультет. На лекциях часто терял сознание.
Выручил меня от смерти вот этот госпиталь: Останавливалось сердце. Спасли врачи. Вы о них напишите. Это благодаря им я жив, стал кандидатом химических наук и до сих пор работаю в
Уральском научном центре. Солдатское спасибо госпитальным врачам,
У рентгенкабинета
Сидело нас трое перед рентгеновским кабинетом, вернее, четверо, четвертым был молчаливый парень-санитар, приведший сюда слепого инвалида.
Вообще-то к здешним кабинетам очередей не бывает. Назначат тебе заранее время, придешь, а тебя уже поджидают, по имени-отчеству величают. Да и разве очередь это — три человека?
Когда я подсел на кушетку, слепой инвалид заканчивал рассказ:
— Под Киевом нас шибануло. Ничего не помню — и как из танка вытащили слепого и обгорелого, и как в госпитале оказался… Из госпиталя долго о себе знать не давал, но все-таки вернулся домой. Приехал, а отец не пускает, мол, никто тебя, пацаленка, на фронт не звал, зачем документы подделывал. Зачем доброволился? Твой-то год сих пор не воюет. Может, не выбитым твой год останется, а ты уже урод. Насмотрелся кинов-то! (Я до войны киномехаником в деревне работал.) Девчоночка, что меня сопровождала, чуть не загрызла отца-то, а он еще пуще уперся. Из кержаков мы — упрямые.
Вот и стал для меня свердловский госпиталь домом родным.
А тут младший братишка ФЗО кончил, приютил меня…
— А со мной тоже смешно получилось,— стал рассказывать второй инвалид с простоватым, улыбчивым лицом.—Я призывался, ростом сто сорок девять сантиметров был. Прибыли на Калининский фронт, выгрузились из эшелона, построили нас. А тут: «Смирно, равнение направо!» Батюшки мои, сам командующий! Обходит он шеренги и тычет пальцем:
— Выйти из строя! Выйти из строя!
Ну, и в меня ткнул. Человек десять нас, шпендиков, вышло, все мал-мала меньше.
А генерал говорит:
— Отправить их в тыл, пусть дорастают!..
Открылась дверь из рентгенкабинета:
— Шушканов, проходите!
Рассказчик поднялся, но прежде чем скрыться в рентгеновском полумраке, успел дорассказать:
— Домой-то я вернулся — метр семьдесят два имел. Так на фронте и вырос… —
Павел Евсеевич Пехташев
— Значит так, Пехташев я, Павел Евсеевич, проживаю в поселке Шаля Свердловской области. Всю жизнь в торговле проработал, это прошу особо подчеркнуть, потому что я не встречал, чтобы о продавцах рассказывали, как они воевали. И еще договоримся, чтобы без вранья. Ужасно как не люблю, когда про войну врут. Смотрю фильм по телику, и как только мошли солдаты длинноволосые — выключаю. Че они там не знают, что мы -наголо почти все стриженые были? А раз артистам своих, волосьев для правды жалко… пусть другие смотрят.
Я девятнадцатого года рождения. В сорок первом двадцать первого декабря меня забрали и с ходу —в сто двадцать девятую бригаду, в роту автоматчиков. Это дело под Москвой было. Окопались мы в лесу недалеко от Волоколамска. Ты встречал кого, чтоб в атаку два раза ходил и уберегся? Взяли мы Волоколамск, а я в ногу ранен и в лицо, видишь, вот она, отметина. Ладно, пока я неделю в санбате валялся, нашей роты автоматчиков уже не стало. И направили меня в танковый десант. По шесть человек на танк полагадось.
Я про один день расскажу. Значит, командиром танка у нас был старший лейтенант Требнев. Водителем — Кравчук, он хохол из Киева, а наверху — старшина Блинов. Послали наш танк деревню разведывать. А деревня-то одно название, только трубы торчат да церквушка целая топырится. Ну, мы мимо прокатили, тут и появился старик. Из-под печной трубы откуда-то вылез.
— Сыночки,—говорит,— а ведь в церкви-то немцы. Засада там у них. Они нарочно вас пропустили.
И вот тут я не понял старшего лейтенанта Требнева. Вместо того, чтобы о немцах старика выспросить, он давай его о церкви пытать: мол, что да как.
Старшина говорит: мол, давайте жахнем из танковой пушки по этой церкви. Ведь хоть один немец да уцелеет, его и возьмем как «языка».
А старший лейтенант так распорядился:
— Церковь старинная, ее крушить не будем, а скрытно подойдем и атакуем. Я первым пойду.
Ну, взяли мы эту церквушку. Помню, по витым лестницам вверх рвались… Взяли. И «языков» взяли… А старший лейтенант погиб. Церковь пожалел, а сам погиб.
Гробов не было, так в шинели его и схоронили…
Воевал до .августа сорок третьего. Автоматчиком все время. Ну, всякое бывало. Когда бежишь в атаку, строчишь — не видишь, убил кого или нет. Помню, в окопе одного фрица упредил. Да танк немецкий хорошо запомнился, я его двумя гранатами свистанул. Он развернулся и ни с места. И Красная Звездочка за это дело как-то почти сразу пришла…
В общем, шабаркнуло меня 24 августа. Так отделало, что до сих пор кашляю. Понимаешь, во время перебежки рвануло, и весь мой позвоночник осколками уляпало.
Короче, вернулся я в сорок четвертом к себе в Шалю инвалидом первой группы. Отлежался, отдышайся. Сестренка ходить учила. Ей Зоинька помогала, совсем девчушка девчушкой. «Э,— думаю,— вставай-ка, Пашка, да принимайся за работу».
В начале сорок пятого сделался я заведующим овощной базой. Работа знакомая, все в порядке у меня, и со здоровьем вроде поправилось, хоть и осколки во мне, но хожу помаленьку. Раз такое дело, поженились мы с Зоей. Стала она Зоей Константиновной Пехташевой. Три дня прожили.
И заявился ко мне на базу местный главврач. Дай, говорит, мне тонну картошки. Понимаешь, не для больницы, а ему лично дай. Хоть он и врач, хоть и лысый, а послал я его далеко-далеко… А он меня еще дальше послал. Снял группу инвалидности… и направили в трофейную команду. Понимаешь, во мне осколки ходят, я же ходить не могу, и везут меня собирать трофеи.
Я этому гаду, главврачу, перед отъездом в глаза плюнул. Такой, мол, ты рассякой, да я, если бы мог, разве бы сидел в Шалях? У меня уже два брата родных погибло и я вон какой, а ты, паразит…
Короче, доехали до станции Развадево, это в Винницкой области, и разболелись мои раны, распухли. Высадили меня и снова давай по госпиталям операции делать. Во Львове,, в Киеве… И достают, и достают эти осколки… Снова пять месяцев провалялся, снова первая группа… А дома жена беременная…
Когда вернулся, этот доктор уже укатал. Он из Шалей вагон добра увез, шесть бочек меду, масла топленого… Он, видишь ты, всю войну кого хотел — оставлял, кого хотел — на . фронт отсылал, а сам для войны якобы по возрасту не подходил. Потом-то, говорят, влепили ему на всю катушку…
А я так и зажил в своих Шалях. Трое детей у меня: сын Володя — автокранщик на Уралмаше, х^ркадий — офицером служит, дочь — крановщицей на Севере. Щестеро внуков… А Зоя Константиновна померла недавно… Проситься вот буду выписываться, годины ей скоро,ч на могилке побыть
надо.
В курилке
В обычных-то больницах заядлые куряки по туалетам да укромных уголкам прячутся. А вот в госпитале курилки оборудованы с комфортом. Да и то сказать: шестьдесят, а то и больше лет дымил, чего его маять? Ну, не смог, не захотел от проклятой привычки избавиться, пусть уж додымливает по-человечьи.
Среди ночи застал в курилке грустного молодого парня. Сидит один в полумраке, за окно в ночную темень смотрит. »
Вообще-то молодых в госпитале почти нет, Женщины тоже редко встречаются, в основном здесь народ пожилой, отвоевавший сорок лет назад.
Я предложил парню сигарету.
— Не курю, бросил,— ответил парень и снова уставился в невидимый заоконный мир.
Хоть и чувствовал, что не в себе маленько парень, но спросил, как он оказался в госпитале инвалидов войны.
Парень щелкнул себя по горлу:
— От этого дела лечусь. Столяр я шестого разряда, вот и направили сюда. Сначала-то думал, проваляю ваньку, чтоб с работы не уволили, а там опять с получки… А вот проработал-пролечился тут с месяц, посмотрел на фронтовиков… Они в мои-то годы… а я? Без рук, без ног, слепые — работают. А моя молодость, здоровье куда уходят? Понимаете, совестно мне здесь перед ними стало. Вот, думаю, едрихен-шприхен…
…А днем в курилке оживленно. Шайдуллин Карим Шайдулович рассказывает:
— Я под Витебск двадцать первого июня прибыл. В двадцать второй артполк. А в воскресенье, началось… Я тогда по-русски совсем мала-мала калякал. Зачем-то все нехорошие слова знал. Я из деревни в армию гуйял. У нас дома еще мулла был. Я ураза держал до войны. Вроде в аллаха верил.
Теперь комбат Самойлов мой бог. Двадцать семь день и ночь из окружения гуляли. Травкам кушал, ягодка мал-мала кушал, больше ничего не кушал… Двадцать семь суткам…
Комбат Самойлов — уй какой отчаянный башка! Только чётыре человека погибли, сорок целым пришел…
Рядом дымит сигаретой Иван Михайлович Брошкин:
— Я на юго-западном направлении войну начинал. В районе Краматорска. Командиром танка Т-60 был. Отступать —и то на таком танке не способно. В общем, с двумя ранениями отлежался маленько в Саратове, а к Курской дуге меня врачи подправили. На «тридцатьчетверке» я командиром был, Ваня Поднивеко водителем, Саша Горелов стрелок-радист, сибиряк Никандр заряжающий. Под Курском мы «фердинанда» и двух «тигров» щелкнули.
— А меня зимой сорок третьего контузило,— рассказывает худощавый, какой-то простоватый человек.— Но я еще и Венгрию, и Чехословакию прошел. Потом уж так ранило, что я и воевать не смог. Ну, раны болят, ладно. А вот контузия в пятидесятом сказалась — глохнуть стал. Теперь я совершеннейший пень. Вернее, был пнем. А вот госпиталь одарил этим аппаратиком.
Человек любовно огладил вставочку за своим правым ухом.
— Ребята! Пора обедать! — это раздатчица Мария Афанасьевна Буницина в курилку вошла.
«Ребята» кидают окурки в урны. Расходятся.
Нина Густавовна Стадухина
— После института я сразу ушла в действующую армию. Всю войну на фронте.
А с четырнадцатого февраля сорок шестого года работаю в этом госпитале. Двадцать шесть лет заведую отделением.
Мне легче находить контакт с больными — мы вместе шли по дорогам войны.
Эти люди отдали все за Родину. Им современники обязаны абсолютно всем. Пусть молодежь это помнит. Многие из бывших солдат стали совсем старенькими. К- боли ран добавилось много других бодезней. Но мы, врачи; стараемся им всячески помочь. На смену врачам-фронтовикам сюда приходят достойные люди, это Лидия Ивановна Май, Юрий Михайлович Ворончихин, Михаил Павлович Капустин, Александр Васильевич Матвеев… Ой, да хоть всех перечисляй! Просто плохой врач, а тем более — человек не может быть членом нашего коллектива. Ни традиции, ни, главное, специфика больных не позволят этого.
Надо сказать, нам очень везет с начальниками госпиталя. Анна Моисеевна Есикова… Рафаил Львович Рохлин… А нынешний Семен Исаакович Спектор! Во-первых, это нейрохирург высочайшего класса: И, во-вторых, он совершенно неоценим как организатор. Он не просто чуток и внимателен, он предан нашим больным, они для’ него — святые люди.
Что еще вам сказать? День Победы —- наш особый праздник. Мы не только радуемся, но и грустим по погибшим. Ведь они были так молоды.
Фролов из Рязани
— Ну, чего вы все,про войну-то? Я не то что говорить, я о ней думать не хочу. Нас четверо вместе с отцом на фронт ушло, а я один вернулся, и то, видишь, какой?
Ты лучше про вчерашний день послушай. Пошел я после ужина погулять. Тут же лес кругом, воздух, а я недавно курить бросил. Гуляю и сам с собой беседую: мол, видишь, Паша, какой воздух, а если бы ты дымил своим «Беломором», ты такой воздух не унюхал бы.
Иду я и вдруг:
— Ай, дорогой, иногородний, давай погадаю!
Цыганка! Их, оказывается, здесь в окружности ужас сколько сконцентрировалось. Ну, так-то бы она мне на фиг нужна, но почему «иногородний», откуда она узнала, что я из Рязани? Короче, такого мне эта цыганка нагадала, что я бегом к госпиталю кинулся. Знаю, суеверие же это, наука доказывает, что такого быть не может. Так думаю, а ноги к госпиталю несут. И Пашка-внук перед глазами стоит. Он один у меня внук, Пашка-то! Представляешь — двенадцать внучек, две правнучки, а внук один.
Бросаюсь я к междугороднему телефону, а он не работает. Времени — десять вечера, куда деться — не знаю. Я давай искать сигаретку у кого бы сшибить, забыл совсем, что курить бросил. .
Тут он ко мне и подошел:
— Что у вас случилось?
В нашей палате все о нем очень даже хорошо говорят. Будто бы он всех-всех инвалидов войны и в лицо и по фамилиям знает. И будто у него мешок осколков хранится, которые он из наших голов добыл. А велик ли он, осколочек, в голове?.. Я-то из Рязани! Первый раз в этом госпитале..
Скажу; думаю, а он вдруг засмеет? А, была не была. Так, мол, и так… Цыганка-стерва нагадала… А у меня в Рязани внук Пашка, потенциальный очень… А телефон не работает…
— Идемте со мной!
Пришел в кабинет, набрал рязанский номер…
Поговорил я с Пашкой-внуком. Все в порядке у него — по химии четверку получил, а по физике пять. Он физику уважает, внук-то мой. При нагревании, .говорит, тела расширяются… Ну, полегчало мне, наука все-таки права, зря эта цыганка каркала. Видишь, не курю.
— Кто в Рязань-то позвонил?
— Спектор, начальник госпиталя.
О сестре-хозяйке
Может ли больничная сестра-хозяйка способствовать выздоровлению больного? Она что делать-то обязана: за имуществом больничным следить, постельные принадлежности вовремя менять, ну, наверное, чистота в палатах — тоже ее епархия…еще что-нибудь в обязанностях сестры-хозяйки наскребется…
Так может или нет?
Все, как говорится, от человека зависит.
У Наташи, сестры-хозяйки нашего четвертого отделения, с прямыми обязанностями, все в порядке. Я уже двадцать лет по разным-всяким больницам ошиваюсь, а здесь впервые на мою брюхасто-спинастую фигуру отыскалась казенная пижама. Сбегала куда-то Наташа на другой этаж, договорилась, обменялась…
А в соседней палате одному раненому в позвоночник больному неловко спать было. Наташа уговорила плотника (он в библиотеке полки для книг делал), и тот смастерил какой-то деревянный щит, и раненый успокоился, спать стал, а то днями-ночами маялся.
Ой, многое может больничная сестра-хозяйка! Хорошо, чтобы она «сестра» была, худо, если она только «хозяйка». ,
…Сидели мы в коридоре, про то про се беседовали. Один больной и пожаловался:
— Такой,— говорит,— душ здесь хороший, а мочалки у меня нет. Хоть домой в Тамбов пиши.
Надо сказать, что теперь в госпиталь со всей страны едут — и из Рязани есть, и из Уфы… Ну, не присылать же, действительно, мочалку из Тамбова!
Наташа мимо шла, краем уха разговор слышала, а на следующий день тамбовчанин новой вехоткой шоркался.
…В нашей палате один больной капельницы не переносил, не нравились они ему очень, пугали. Как назло реополюглюкин ему назначили — банка там будь здоров, по три с гаком часа лежать надо. Процедурная сестра занята очень, мы, соседи, по назначениям расходимся, вот больной этот лежит один под капельницей и психует. А один раз ему что-то там показалось, и он иглу из вены выдернул.
Конечно же, наша Наташа воцарилась около этой койки. Капли считала, истории рассказывала. Проехали-прокапали реополюглюкин.
Серапион Иванович Богданов
Читатель, наверное, заметил, что я почти нигде не описываю, внешность своих героев. Ну, а Серапиона Ивановича обязательно надо «нарисовать». »
Вот он за бильярдным столом. Стремительно кружит вокруг, цепко вглядывается’в белые шары. Вдруг что-то высмотрит, замрет, прицелится и ударит. Чаще, всего шар оказывается в лузе,- но даже если, и «смажет», Серапион Иванович обязательно бережно огладит свою бороду-красавицу. Она красавица у него — окладистая, начинающая седеть бородища. Чувствуется, что не моды ради воцарилась она на этом добром, русском-русском лице. Моды приходят и уходят, а борода остается.
Играет Серапион Иванович в бильярд, а проходящие мимо женщины заглядываются на него.
Откровенно говоря, и он иногда оценивающе на них смотрит., Особенно когда не его очередь бить. Если женщина несет что-нибудь тяжелое, Серапион Иванович галантно старается помочь.
…А вот он в госпитальном бассейне. Мускулистый, подтянутый, без единой жиринки. Правда, шрамов на этом аполлонистом теле многовато — и на спине, и на ногах…
Говорит он так:
— Мне семьдесят шесть лет. Я еще до войны шофером был. Финскую всю отбухал, снаряды возил. На Отечественную ушел 12 июля 41 года. Тоже на «ЗИСе» воевал. В сорок первом на «ЗИСах» тяжко воевать было… И мою трехтонку авиабомба догнала. Случилось это тридцать первого октября. Оказался в сарапульском госпитале, где пролежал шесть месяцев, и прибыл домой инвалидом второй группы. Давай тренироваться, закаливаться,,. перед- медкомиссией схитрить пришлось. В общем,, двадцать шестого августа сорок второго года.я уже катил свою трехтонку, свой «ЗИС», по фронтовым дорогам. До Венгрии доехал, до города Дева.
Вернулся в Реж шестого ноября сорок пятого года. Машин не было, я на завод — токарем. На шестишпиндельных автоматах работал. До 71 года трудился. Я и сейчас работаю. Дворником, но работаю. Мне семьдесят шесть лет, а я ни дня не бездельничал. И токарь, и комбайнер, и пимокат, и шофер, и кузнец, и сапожник… Свой дом у меня в Реже. Семнадцать овец имею. Овцы очень даже помогают против болезней и старости… К тому же у меня три сына и двое зятьев. А внуков… двадцать две пары одних носков вязать для них приходится. В общем, болеть мне некогда. Да и правнуков очень дождаться охота. Они уже вот-вот пойдут-посыпятся. *
Нынче, правда, прихватило сердечко маленько… Но здесь такие врачи… хотя, чтоб дольше жить, я в овец больше верю. То есть тут побыть можно, конечно, но основное лечение для человека — это работа, движение и чтоб интерес к жизни был. ,
…Очень даже красивый человек, этот бывший гвардии с ержай Серапион Иванович Богданов.
Семен Исаакович Спектор
—Это здание заселено к Дню Победы два года назад. Оно построено на средства, заработанные во время коммунистических субботников. ,
Старый госпиталь имел чуть более двух тысяч квадратных метров, здесь — девятнадцать тысяч.
На сегодняшний день только в Свердловской области зарегистрировано двадцать тысяч восемьсот тридцать семь инвалидов Великой Отечественной войны и девяносто пять тысяч девяносто девять ее участников. Это только по нашей области.
С вводом нового здания к нам стали поступать больные из других областей Российской Федерации.
Новое здание рассчитано на триста больных. Мы единовременно лечим Триста шестьдесят — триста семьдесят.
Специфика наших больных заключается в том, что к ним необходимо применять комплексное лечение, они, как правило, страдают от трех-четырех болезней одновременно — тут и нервы, и хирургия, и терапевтические болезни, урологические…
Теперь скажу о наших задачах, планах, перспективах… Необходимо начать строительство еще одного корпуса на пятьсот мест. Имеющиеся подсобные службы справятся с таким количеством больных.
Нужен пансионат. Мы лечим не только инвалидов, но и участников войны. Кстати сказать, количество инвалидов войны все время увеличивается — дают о себе знать старые фронтовые раны.
Необходимо жилье для врачей и в первую очередь для медицинских сестер.
…Вот и все, пожалуй.
