Августовским, днем 1912 года из Петербурга в Арктику на шхуне «Св. Анна» отправилась экспедиция лейтенанта Георгия Брусилова. Хотел он пройти, впервые под русским флагом, вдоль Северного морского пути из Атлантики в Тихий океан. В октябре шхуна попала в ледовый плен возле западного побережья Ямала, а вскоре двинулась вместе со льдами на север.
Полтора года продолжался этот дрейф. Весной 1914 года судно оказалось уже в центральной части Арктики и продолжало двигаться на запад, повторяя маршрут нансеновского «Фрама». Экипажу предстояло пережить уже третью зимовку во льдах.
Не все было благополучно на борту «Св. Анны»: давно не стало единства среди членов экспедиции, начались ссоры между Брусиловым и его заместителем штурманом Альбановым, и 23 апреля 1914 года 11 человек во главе с Альбановым покинули судно. Они отправились пешком по дрейфующим льдам на юг к Земле Франца-Иосифа. А «Св. Анна» бесследно затерялась в белом безмолвии Арктики… В полярное плавание на шхуне отправились 24 человека, а два года спустя, осенью 1914 года, вернулись на Большую землю только двое: штурман Валериан Альбанов и матрос Александр Конрад.
В трагическом дрейфе брусиловской экспедиции известно ничтожно мало. Многие пробелы в ее истории могли бы восполнить письма экипажа. Известно, что Альбанов вез с собой почту. Были в ней и письма тех тринадцати человек, которые остались на шхуне и до конца разделили ее судьбу. Среди них находилась и одна женщина — Ерминия Жданко.
Об альбановской почте мы вспомнили, когда проводили изыскания в Центральном государственном архиве Военно-Морского Флота. Брусиловская экспедиция снаряжалась на частные средства и оставила в архиве незначительный след. Но среди документов Главного Гидрографического управления, которое занималось исследованием Арктики, сохранились многочисленные запросы и прошения родственников участников брусиловской экспедиции. Так, родители повара Ивана Калмыкова и мать машиниста Якова Фрейберга беспокоились о судьбе своих сыновей. Жена гарпунера Михаила Денисова хотела получить причитавшееся ему жалованье. Отец Ерминии Жданко просил уведомить его, «…считается ли как судно «Св. Анна», так и личный состав экспедиции погибшими». Жена гарпунера Вячеслава Шленского хотела знать дату, с которой ее муж считается пропавшим без вести.
Гидрографическое управление, естественно, ничем помочь не могло и рекомендовало обращаться за разъяснениями к штурману Альбанову в Ревель. Значит, письма, которые он вез, до своих адресатов почему-то не дошли…
Некоторое время спустя к нам в руки попал фотоснимок неизвестной ранее записки Альбанова. Его прислал читатель К. Полосов, который совершенно случайно обнаружил негатив между страницами первого издания дневника Альбанова, опубликованного в 1917 году. Записка датирована тем же годом и отправлена из Ревеля. Вот ее текст:
«Г-н Брейтфус! Сообщаю Вам, что Георгий Львович вручил мне на шхуне жестяную банку с почтой. В Архангельске я вскрыл банку и пакет отправил М. Е. Жданко. С уважением. В. Альбанов».
Находка счастливая и, по-видимому, очень важная. Но действительно ли записка написана Альбановым? Мы обратились за помощью к криминалистам ВНИИ МВД СССР. Эксперты провели кропотливое графическое исследование и сделали вывод: да, это почерк Альбанова.
А кто такой Брейтфус? Л. Брейтфус занимал ответственный пост в Гидрографическом управлении. Принимал участие в организации поисков полярных экспедиций Владимира Русанова и Георгия Брусилова. Написал предисловие к первому изданию дневника Альбанова. Почему Брейтфус интересовался содержанием жестяной банки? Что находилось в пакете, который Альбанов отправил Михаилу Ефимовичу Жданко, дяде Ерминии Жданко, начальнику Гидрографического управления?
Мы решили найти ответы на все эти вопросы, проследить путь таинственной жестяной банки и попытаться выяснить судьбу писем экипажа, которые исчезли при загадочных обстоятельствах…
Эта запаянная жестяная банка была едва ли не самым ценным грузом. Она хранила рапорт Брусилова Гидрографическому управлению, выписку из судового журнала «Св. Анны» о многомесячном дрейфе, личные документы тех, кто покинул 23 апреля 1914 года шхуну и по льду отправился к мысу Флора на Земле Франца-Иосифа. И письма к родным и близким от оставшихся на судне.
Для штурмана Альбанова жестянка имела особое значение. Ведь судно покидал он из-за конфликта с капитаном. Брусилов ознакомил штурмана со всеми документами, которые предстояло нести к земле, разумеется, за исключением писем.
В своем дневнике Альбанов кратко касается причин трагических событий дрейфа. Ничего не говорит о них и Брусилов в лаконичном рапорте. Молчит и выписка из судового журнала, составленная Ерминией Жданко,— документ официальный, строгий, не допускающий никаких эмоций. Все, кто писал об экспедиции, ограничивались этими скупыми объяснениями. И вполне понятно: потому что нет фактов,— тех самых, что были в письмах. А письма до адресатов не дошли…
Вчитываемся внимательно в альбановский дневник. Первая его часть, до половины мая 1914 года, и записки, относящиеся к началу плавания «Св. Анны» и тягостному дрейфу, утонули при сомнительных обстоятельствах во время пешего похода по льдам к Земле Франца-Иосифа. Они восстановлены Альбановым по памяти, конспективно, при подготовке дневника к публикации, по крайней мере, два года спустя после возвращения в Россию. И невольно бросается в глаза, что теме почты в записках отводится значительное место»
«Георгий Львович, Ерминия Александровна, Шленский заняты делом: они пишут. Боже мой! Что они пишут с утра и до вечера вот уже целую неделю? — с нескрываемым раздражением отмечает Альбанов.— Мне иногда становится страшно, каких размеров, какого веса дадут они нам почту в тот далекий день, где люди живут и настоящим, а не только прошедшим и будущим, как у нас на «Св. Анне». Но, к моему удивлению, почта оказалась невелика, не более 5 фунтов».
А невелика ли?
Жестянка весит граммов 200 — 300. Рапорт и выписка с личными документами столько же. И около килограмма писем. Много ли это? Школьная тетрадь весит 35 граммов. Почти 30 тетрадей! А писали убористо — бумагу экономили. Да и раньше принято было использовать лист с двух сторон. Таким образом, текста в переводе на машинописный стандарт приблизительно 15 тысяч строк!
Содержания писем Альбанов не знает. Но уверен — там написано все о дрейфе, взаимоотношениях в команде, а самое главное — как характеризуют Альбанова те, а кем он поссорился? Не раскроют ли письма того, почему Брусилов отстранил штурмана от должности, что всего одной строчкой зафиксировано в выписке из судового журнала? Не расскажут ли они и о других неизвестных и поныне событиях этого загадочного дрейфа, не отраженных ни в выписке, ни в рапорте Брусилова? И выбросить бы эту жестянку! Бесполезный, лишний в походе груз. Но в жестянке рапорт и выписка. Документы эти оправдывают уход штурмана, а вместе с ним и половины экипажа, чтобы оставшиеся могли продолжить дрейф до благополучного окончания.
И Альбанов бережет жестянку пуще глаза. И все идущие с ним десять человек знают о ней, тоже ее берегут. Хотя им, нижним чинам, о которых штурман отзывается жестко и осуждающе, ничего не грозит. Они не бунтовали, не захватывали корабль, не меняли курса по своему усмотрению. И нельзя вскрыть жестянку и снова ее запаять. Идут, ночуют все вместе. Круглые сутки друг у друга на глазах. А если вскрыть и прочесть письма несмотря ни на что, под угрозой окажутся и выписка, и рапорт: их погубит сырость. А эти бумаги Альбанову нужны!..
И вот в ледовой партий чрезвычайное происшествие: двое бегут, выкрав пищу, патроны и бинокль с компасом. И жестянку прихватывают, потому что понимают ее ценность: с ней они вроде бы являются законными посланниками капитана. И если доберутся до Большой земли, жестянка их оправдает.
Оставшиеся, естественно, озлоблены: им предательски нанесен удар. Сбежавшие взяли самое необходимое, жизненно важное. Если настигнут беглецов — устроят самосуд. И самая строгая мораль это оправдает.
8 июля, после двух с половиной месяцев блужданий по дрейфующим льдам, группа Альбанова наконец добирается до Земли Александры — одного из многочисленных островов архипелага Франца-Иосифа. И сразу же натыкается на беглецов, застав их врасплох. Те молят о пощаде, но последнее слово за Альбановым. Он медлит, взвешивает все «за» и «против». Он лидер, в него верят: только он может привести группу к намеченной цели. И жестянка цела… «Простить,— говорит штурман.— Ради прихода на землю».
Простить! И один из беглецов а это был матрос Конрад, что легко понять из сопоставления альбановского дневника и записей самого Конрада) теперь неоплатный должник штурмана: тот спас ему жизнь. Конрад становится тенью Альбанова и везде при нем неотлучно.
А до мыса Флора на острове Нордбрук, конечной цели похода, еще сто с лишним километров. А поход чудовищно труден,— это поистине марш смерти. Люди гибнут один за другим. Одни — от болезни, другие исчезают без вести в ледяных торосах. И штурман (чем и ценен его дневник) описывает все правдиво, без прикрас,
Судьба расставляет фигуры на своей шахматной доске причудливо и необъяснимо. Наконец на мысе Флора, в хижине зимовавшей здесь когда-то английской экспедиции Джексона, где есть запас продовольствия, оказываются двое: Альбанов и Конрад. С ними жестянка. И сколько угодно времени для размышлений. И уже надежда, что их найдут, подберут, доставят на Большую землю. Теперь они могут ждать и год, и два. После такого похода им ничего не страшно. И вольно или невольно возникает в сознании будущая жизнь. Та, пока еще далекая, на материке, в цивилизованном обществе…
А письма? Пятнадцать тысяч строк информации? Не взорвет ли эта информация его, Альбанова, будущее благополучие? Завоеванное нечеловеческими усилиями, игрою случая, подарившего спасительный шанс… может быть, один из ста.
Пройдемся еще раз по дневнику Альбанова.
«На судне, перед уходом партии, гарпунер Денисов спросил, где я буду вскрывать почту: в России или в Норвегии. Это было для меня последней каплей, и я уже не выдержал: наговорил ему кучу дерзостей и посулил за первыми ропаками побросать в полынью и почту, и сумки… так как далеко не уверен, доберусь ли я до почтового поезда…» Но чуть далее Альбанов пишет, что извинился перед Денисовым и «…обещал ему, что во всяком случае, куда бы я ни попал, постараюсь, чтобы почта вся дошла до своего назначения».
До отхода со «Св. Анны» остается совсем немного времени. «…Стюард накрывает столы и расставляет приборы, стараясь, чтобы обед был попараднее. А наверху все пишут, пишут и пишут…»
30 июня для пешей партии очень тяжелый день: побег. И дневниковая запись вновь упоминает о почте. Забрали беглецы «…и запаянную жестяную банку с почтой и документами всех нас». На следующий день все идут молча, находясь под впечатлением предательского побега. Мысли постоянно возвращаются к похищенной жестянке. «Зачем беглецы предпочли унести наши частные вещи и забрать все документы, паспорта и почту?»
А когда 11 дней спустя сбежавших настигают, почти все похищенное найдено в сохранности. «Даже большая жестяная банка с документами и почтой оказалась нераспечатанной, хотя беглецы , и очень нуждались в посуде для варки пищи».
Но вот страшный поход позади. Из 11 человек, которые покинули шхуну, девятерых отняла Арктика. Альбанов и Конрад в теплой хижине. Вместе с остатками снаряжения, «…которого, правда, осталось немного; компас, бинокль, секстант, две книжки да две или три банки, из которых одна была с почтой». И в мыслях Альбанов уже видит себя на Большой земле. Он заслужил это. Так неужели какие-то прошлые неблаговидные события властно заявят о себе именно в этих частных письмах? И снова в дневнике возникает тема почты:
«Должен упомянуть об одном странном обстоятельстве, рисующем наше душевное состояние по прибытии на мыс Флора. В тот момент, как увидел я надписи Седова и две банки с почтой (это были записки заместителя начальника седовской экспедиции Кушакова о местонахождении и положении экспедиции.— Прим. авт.), у меня мелькнула мысль, что в этом году должно прийти судно. Уверенность моя в этом была так велика, что я до прихода судна не вскрыл банок с почтой, которые были привязаны проволокой над большим домом (выделено Альбановым). Из писем, помещенных в них, я много узнал бы интересного для меня, и я уверен, что всякий на моем месте первым делом открыл бы эти банки. Мне странно и самому теперь, почему я не открыл эти банки с почтой, которые для того и повешены, чтобы их открыли и. прочли письма?.. И очень, может быть, хорошо сделал, что не прочел содержимого банок. Многое узнал бы я из этих писем неожиданного для себя…»
Память — инструмент коварный. Быстро выветривается из нее все, что может представить наши деяния в невыгодном свете или хотя бы бросить тень. Но одного не может скрыть, пожалуй, самый искусный составитель дневника — основной мысли, которую он хотел бы спрятать, вытравить: она помимо его воли выпирает. У Альбанова — это история с письмами.
Есть упоминание о почте и в частном письме Альбанова матери Брусилова, отправленном 4 сентября 1914 года из Архангельска. Но называет в нем Альбанов только пакет с выпиской из судового журнала на имя начальника Гидрографического управления. И ни слова о письмах! Как будто их и не существовало.
Матрос Александр Конрад был (а может быть, стал) человеком страшно молчаливым. Уклонялся от всех расспросов о дрейфе «Св. Анны» и пешем походе к Земле Франца-Иосифа. В Петербурге родственники Ерминии Жданко и Георгия Брусилова безуспешно пытались увидеться с ним, порасспросить о своих близких. Не единожды, договаривались о встрече по телефону. Но в условленные места Конрад не являлся… С родственниками Жданко и Брусилова охотно и подолгу беседовал только Альбанов.
О судьбе писем никто официально не допытывался. Мало кто вообще догадывался об их существовании. В выписке из судового журнала о письмах упоминалось неопределенно, всего одной фразой: «Остающиеся на судне деятельно готовят почту».
Дневник В. И. Альбанова увидел свет в бурное для России время, когда революционные события отодвинули брусиловскую экспедицию на задний план. А спустя два года в Сибири, на пути из Омска в Красноярск, Альбанов погибает при обстоятельствах довольно неясных. Конрад пережил своего начальника и спасителя на двадцать с лишним лет. И все годы по-прежнему молчал.
Версия Альбанова о событиях дрейфа стала основополагающей для всего, что было написано об экспедиции, и принималась без оговорок и возражений. Но почему-то на факт исчезновения писем никто не обратил внимания. Только Брейтфус поинтересовался содержанием жестяной банки. И Альбанов ответил осторожно и неопределенно: мол, нашел в жестянке пакет и отправил его. О письмах — ни звука.
Где же была жестянка вскрыта? По логике—в Архангельске, откуда быстрее всего почта, официальная и частная, доберется до адресатов. Это вроде бы подтверждает и найденная записка Альбанова. Но соображения этические должны были подсказать ему, что вскрыть жестянку лучше при свидетелях. Ведь в ней не только выписка из судового журнала, но и письма, а также документы всех пропавших без вести и погибших спутников Альбанова. Однако в дневнике Альбанова не упомянуто, где, когда, при каких обстоятельствах он вскрыл жестянку. Владимир Визе и Николай Пинегин (одни из тех, кто встретил Альбанова на «Св. Фоке», подобравшем их с Конрадом на мысе Флора) упоминают: пакет с выпиской из судового журнала (пакет, а не жестянка!) был у Альбанова на груди. Этот пакет и был отправлен в Петербург.
В письме к матери Брусилова из Анхангельска Альбанов пишет: «Сегодня я отправлю пакет начальнику Гидрографического управления, и я предполагаю, что Вы узнаете от него все подробности».
Что же было в этом пакете? Вот текст сопроводительной записки Альбанова начальнику Гидрографического управления: «Покидая шхуну «Св. Анна», я получил от командира, лейтенанта Брусилова прилагаемый при сем пакет. Что заключается в этом пакете, я наверное не зпаю, но думаю, что донесение об плавании и дрейфе шхуны».
Четыре дня спустя, 8 сентября 1914 года, пакет очутился на столе генерал-лейтенанта М. Е. Жданко, который немедленно доложил о его содержимом начальнику Главного Морского штаба вице-адмиралу Стеценко: «Сего числа я получил из Архангельска рапорт лейтенанта Брусилова от 10 апреля сего года с приложением выписки из вахтенного журнала. Писем в пакете не было».
В семенном архиве Брусиловых нашлось письмо М. Е. Жданко к матери Георгия Брусилова: «Милостивая государыня Екатерина Константиновна! Штурман Альбанов доставил мне выписку из дневника, который Ваш сын вел во время плавания на шхуне. Сняв с этой части дневника копии, подлипник имею честь препроводить при сем в Ваше распоряжение». Долгие годы Екатерина Константиновна как реликвию хранила эту выписку, а затем передала ее в музей Арктики и Антарктики. Писем от сына она не получила. Они исчезли вместе с жестяной банкой. По-видимому, навсегда…
Нам представляется, что жестянка была вскрыта не в Архангельске, а на мысе Флора, незадолго до прихода «Св. Фоки». Конрад в то время надолго отлучался обследуя остров, и Альбанов оставался один. Искушение было велико. Вполне возможно, что письма были прочитаны, а Конрад об этом знал. И может быть, именно поэтому избегал потом расспросов и встреч.
Выписка из судового журнала «Св. Анны», которую доставил Альбанов, сыграла важную роль в изучении гидрографии Карского моря. Профессор Визе по дрейфу шхуны точно вычислил (по сути дела, открыл сидя в кабинете!) новый остров. Случай в гидрографии уникальный. Поразительно отважное и невероятно трудное путешествие группы Альбанова по дрейфующим льдам полярные авторитеты поставили в ряд е походами Нансена, Пири и Шеклтона. Но тайну исчезнувшей почты он скрыл навсегда
