РАБОЧИЙ ДЕНЬ ДВОРНИКА МОЖЕТ БЫТЬ РАЗБИТ НА НЕСКОЛЬКО ЧАСТЕЙ ЛЮБОЙ ДЛИТЕЛЬНОСТИ.
Снег валил всю ночь. К утру перестал. Город смягчился в звуках и в очертаниях, утратил гордость, подомашнел и потеплел. Костя любил такой потеплевший город, несмотря на то, что работы ему прибавлялось. Но снег успокаивал людей. А Костя ценил в людях прежде всего доброту и человечность.
Катя раскраснелась что ей очень шло, волосы выбились из-под шапочки, прилипли к щекам и на лбу: она помогала Косте сгребать снег. Иногда подкидывала снег высоко лопатой, подставляла лицо., баловалась… Похоже, что ее отношение к снегу было сродни Костиному.
— Обожаю валяться в снегу. Тоже память детства.
— Поваляйся..,
— Не прили-чес-тву-ет…
Они составили лопаты и покатили снег к краю тротуара. На порог дворницкой вышел Глеб Рожков в одетом, но заспанном виде.
— Дорогой второй наш класс, беспокоимся о вас,— сказала Катя.
— Чего не разбудили?
— Если желаешь…— Костя подхватил на лопату снега.
Глебка проворнЬ отбежал, но, когда опасность миновала, приблизился к Косте и сказал, что хочет попробовать чистить тротуар.
— Попробуй.— Катя отдала ему лопату. Глебка пристроил ее к лопате, которую держал Костя, и вместе с ним двинул снежную волну. Но вскоре устал или ему наскучило.
— Он может себе позволить не работать,— сказала Катя.
— Почему?
— У него есть деньги. Он вскрыл сейф.
— Сейф? — поразился Костя.
— Глиняный. В виде яблока. Ты забыл?
— Зачем тебе столько денег? — поинтересовался тогда Костя.— На патроны для прищепки?
— Не скажу.— Глебка, такой же насупленный, мрачно ушагал.
Катя, крикнула ему, чтобы собирался в школу. Он даже не оглянулся: ничего Глебку с Катей не объединяло. Опять раздружился.
Подошла Аида с утренней почтой, спросила Катю:
— Писем не ждете?
— Не жду.
— Что же — неоткуда?
— Мне письма не нужны. Сейчас.
— Аида, ты мешаешь,— Костя специально подкатил лопату со снегом Аиде под ноги, засыпал ее красивые замшевые сапоги.
Аида пошла, остановилась. Начала перчаткой отряхивать сапоги. Снова пошла, раздраженная, разобидевшаяся, готовая к продолжению борьбы. Аида привыкла нападать, а не защищаться.
— Строгая девушка… К тебе имеет претензии.
— И к тебе.
— Ничего ей такого не сделала.
— Будто.
— Брутто,— улыбнулась Катя, запрятав в глазах колючий блеск.
— Брутто — вес с упаковкой?
— Да. С замшевыми сапожками и золотыми сережками.
Костя отвез к краю тротуара снег и вернулся за следующей порцией. Катя, все еще не смягчившись, сказала:
— Я не только самолюбивая девушка, я и не пугливая девушка.
Катя вонзила лопату в снег.
— Пойду убирать квартиры, вот что.
— Зачем ты затеяла с квартирами?
— Чтобы не потерять квалификацию.
Костя остался один.
Из бойлерной вынырнул Цупиков. Знакомая картинка — будет ждать Аиду для того лишь, чтобы потом долго смотреть ей вслед. Но Цупиков подбежал к Косте и отчаянным голосом спросил:
— Аида выйдет за меня замуж? Как думаешь?
— Спроси у нее.
— Ты спроси, когда будет возвращаться.
И Цупиков исчез, испарился. Совсем очумел или перегрелся в своей бойлерной.
Аида шла уже с пустой сумкой, возвращалась. Костя взялся за лопату и покатил снег навстречу. Аида остановилась, наблюдала. Костя приблизился, сказал:
— Медведя на кольце хочешь иметь?
— Что?
— За углом стоит.
Толя действительно выглянул из-за угла, как по заказу.
— Подержи.— Аида сбросила с плеч сумку.
Костя едва подхватил ее.
— Дай сюда лопату,— Аида выдернула у Кости большую фанерную лопату и устремилась с ней туда, где прятался несчастный Толя. Лопата — наперевес. Толя в рваном полушубке помчался во весь дух в подъезд. Аида с той же скоростью добежала до подъезда, отшвырнула лопату и тоже влетела в подъезд.
Аиды и Толи долго не было. Доносились их взволнованные голоса. Костя успел выкурить сигарету. Наконец показалась Аида, подняла лопату и направилась к Косте. Следом вышел Толя, постоял немного и закричал:
— Люблю девчонку с губами цвета карамели!..
Костя подхватил лопатой снег и вдруг увидел, что подстраивается вторая лопата. Он оглянулся
— Катя.
— Ты освободилась?
— Уже,— ответила Катя, и они вместе покатили перед собой снег… Катя сильная, не отстает от Кости, хотя Костя пытается ставить свою лопату первой, но Катя замечает его уловку.
— Ты упряма,— говорит Костя.
— Да. Со мной бывает.
Вечером Глебка опять пропал, но Катя сразу догадалась, где он: она нашла его на квартире тетки. Он сидел один в темной квартире и, казалось, ждал, когда за ним придут.
ИНВЕНТАРЬ, НАХОДЯЩИЙСЯ В ВЕДЕНИИ СТАРШЕГО ДВОРНИКА: ЗАПИСНАЯ КНИЖКА И КАРАНДАШ, ТОПОР, ПРИСТАВНЫЕ ЛЕСТНИЦЫ, ТИПОВЫЕ ОГРАЖДЕНИЯ, ПОЛИВОЧНЫЙ ШЛАНГ, ТЕЛЕЖКИ-ТАЧКИ.
Только что вернулись с базы коммунальнобытовых предприятий: конец года, и, как сказала Фокасьева, надо было выбрать фонды. Фонды выбрали — песок для присыпки, типовые ограждения, приставные лестницы, брезент, метлы, совки, фонари «летучая мышь», цепь, которой перегораживают въезд в подворотни, и даже нагрудный знак дворника и свисток. Выбирать фонды так уж выбирать — до нагрудного знака и свистка включительно. Со знаком Костя теперь ходит. Свисток прикарманил Глебка — учится на нем играть. Если что и не получается, то все-таки Глебка свистит лучше, чем Надька в наперсток…
Катя и Глебка находились в помещении жэка и ждали междугородного телефонного разговора. Разговор заказала Катя. Фокасьева просматривала цифры по жэку, подготовленные бухгалтером, сердилась на жильцов, которые до сих пор не заплатили за квартиру.
— Просишь, вывешиваешь объявления, а им трудно сходить и оплатить счет.
— Во дворе плохой хоккей,— сказал Глебка, чтобы привлечь к себе внимание.
— За катком сами следите. Хоть сегодня залейте. Мне некогда. У меня еще перерасход по горячей воде. Влюбленный Цупиков гоняет бойлерную, как паровоз!
Частыми звонками зазвонил телефон. Глебка затих, напрягся. Разговор о хоккее Глебка завел для того, чтобы не выдавать волнения — предстоял разговор с мамой.
Фокасьева придвинула аппарат Кате. Катя сняла трубку.
— Да, заказывали. — Повернулась к Глебке: — Приготовься.
Глебка, казалось, перестал дышать, молчал. Катя протянула Глебке трубку:
— Ну что же ты!
Он взял трубку.
— Макси! Это я. — И опять замолк.
Когда Глебка был совсем маленьким, мама купила швейную машину и начала шить, подрабатывать. Глебка с утра и до вечера слышал от заказчиц — макси да макси.
— Куда прыть подевалась,— сказала Фокасьева нарочно грубовато, чтобы этим заставить Глебку успокоиться.
— Поздоровайся,— напомнила Катя.— Мама прекрасно понимает, что это ты,
— Здравствуй.— И Глебка перестал волноваться, очевидно, еще от вопроса, который он услышал.— Учусь? — Взглянул на Катю: — Как я учусь?
— Допустимо.
— Ничего учусь — в зоне… четверок.
Катя промолчала.
— Могу разложить варенье по трем банкам.
— Не путай себя и маму,— сказала Катя.
— Макси! Не буду путать тебя и себя. Умею короткие слова говорить за один выдох, а длинные — за два выдоха. Что? Языком? Почти теперь не бренчу. Недавно на дверях нам показывали прямую верхнюю линию, нижнюю и две боковые. Живу? Под наблюдением. Все время. Тетя Слоня? Похудела? Я похудел? — И опять взгляд на Катю: — Я похудел?
— Нет.
— Макси, нет. Я сильный. Я каши ем, одна за другой. А тетю Слоню столом кормят, сыром. У нее разрушился обмен веществ.
— Скажи, что скучаешь. Ты же скучаешь.
— Скучаю, Макси! — Глебка заморгал, зашмыгал носом.— Макси…— Голос его задрожал.
И вновь на помощь подоспела Катя.
— Скажи о хоккее.
— Сегодня каток заливать будем.
— Поздравь с наступающим Новым годом.— Катя не давала Глебке возможности расслабиться, пожалеть себя.
— С наступающим Новым годом! Слышишь, Макси! Ты меня слышишь? Я толстый, я не худой! А линии на дверях — это геометрия.— Загородил трубку ладонью и тихо сказал: — Макси, я к тебе скоро приеду. Сам.
Разговор закончился; Глебка отдал трубку Кате, и Катя опустила ее на аппарат. И тут с Глебкой случилось нечто невероятное — Глебка цапнул шубу Фокасьевой, влез в нее и начал скакать по жэку, брыкаться и орать:
— Кенгуру! Кенгуру! Кого хочешь обскакну!
— С какой стати он орет про кенгуру в моей шубе! — неприятно удивилась Фокасьева.
— По-моему, без всякой стати,— сказала Катя.— А «кенгуру»… это я мечтаю себе сшить.
Глебка скакал, опрокидывал все, что ему попадалось по пути: доску показателей работы жэка, консервные банки, в которых был высажен зеленый лук, новенькие древки для флагов, ящик с картотекой жильцов, ведра. Из соседней комнаты на шум прибежала бухгалтер. Глебку повалили, вытряхнули из шубы. Глебка не сопротивлялся, он хохотал от счастья.
Посредине катка хранились прикрытые рогожей фонды. Костя сказал, что значительную часть фондов вынужден был устроить здесь: в каморке не хватило места.
При заливке катка присутствовали все ребята. Они выбежали во двор, как только увидели, что Костя достает шланг, который ему выдал старший дворник. Но основным действующим лицом был Глебка: он тащил шланг вместе с Костей, подключал его к водопроводному крану. Пустили струю воды на площадку.
Вода потекла по площадке широкими наплывами, охватывая прикрытые рогожей фонды.
— Может, надо теплой водой? — спросил кто-то.
— Заливать каток — не купаться в ванне,— ответил Костя.
Лед для настоящих игроков — святая святых. Ребята услужливо подтягивали за Костей шланг. Глебка был, конечно, в первых рядах, но потом Катя его забрала: она боялась — промочит ноги. Глебка шипел и ругался. Катя взяла его за воротник пальто и крепко держала. Глебка незаметно расстегнул пуговицы, сумел выскользнуть из пальто. Катя его ухватила и буквально всунула в пальто, застегнула пуговицы и крепко перевязала своим поясом.
— Предательница!
Подошел Костя.
— Бери шланг.
Глебка не без торжества посмотрел на Катю.
— Он не шлепнется? — спросила с сомнением Катя, спуская Глебку с пояса.
В толпе кто-то из тех, кто постарше, сказал скептически в адрес Глебки:
— Малышба.
Глебка услышал, направил на обидчика струю из шланга. Пришлось шланг у Глебки отобрать, вытащить Глебку с катка и отвести домой. Тем более, он здорово сам облился.
— Я с тобой в ссоре! — кричал Глебка Кате.— Марселина-апельсина!
— Хоть мандарина, пожалуйста,— ответила Катя, развешивая для просушки Глебкино пальто.
— Я на всю жизнь!
— Не надо на всю жизнь — очень долго. Я состарюсь.
— И состарься!
— Какой ты змей на самом деле.
Глебка молчал. Он сидел в носках на стуле у батареи, рядом висело, сушилось пальто.
— Такое поведение настоящего мужчину не украшает.
— А во дворе про тебя говорят …— Глебка наклонил голову и смотрел недобрым взглядом.
— Ты не слушай, что во дворе про меня говорят,— спокойно перебила Катя.— Ты лучше слушай, что я тебе говорю.
— Ты мне не мать. .
— Совсем меня не любишь?
Пришел Костя. Поглядел на обоих.
— О чем спорите?
— О любви и дружбе.
— Зачем обижаешь Катю? — серьезно спросил Костя.
Глебка молчал, размахивал ногами. Он понимал, что обижает Катю.
— Она первая начала.
— Давайте сядем за стол переговоров и пообедаем.
— Конечно,— кивнула Катя.— Обуздаем хегемониста.
— Что будем есть — опять фасоль? — спросил Глебка.
— Бобовые будем есть. Пир у нас будет под Новый год. Ужин при свечах.
Катя возилась на кухне, разогревала фасоль. Костя пошел ей помогать — бросил в кипяток сосиски. Катя поглядела на сосиски. Спросила:
— Варишь в кожуре?
— Чищу потом под холодной водой.
— Как старый холостяк?
— Да.— Костя сказал это с некоторым вызовом, хотя и шутливо.
— Почему?
— Не сложилась жизнь.— Он пожал плечами.
— Ты ее складывал?
— Она меня пока что складывает.
Глебка сидел, просыхал. Когда Катя принесла фасоль, Глебка завопил:
— Где бобовые?
— Они самые и есть… В старших классах будешь изучать однолетние растения и тогда не ошибешься.
— Ты сама гегемонист! Думаешь, не знаю, кто такие гегемонисты? Вожатая Надька объясняла. Агрессоры.
— Успокойся. Под Новый год я тебе сварю тянучку.
Глебка успокоился: тянучка — это получше даже, чем варенье, блеманже и суфле. Потом начал допытываться, почему бы им всем не встречать Новый год в квартире у тети Слони.
— Вы мои гости, а не гости тети Слони,— сказал Костя.
Пообедали быстро. Катя проконтролировала, чтобы Глебка съел хотя бы сосиски. Потом ему была подана морковь. Именно подана — на большой тарелке, почти блюдо.
— Укрепляй обмен веществ,— сказал Костя.
— Устроили из меня институт питания! — кричал Глебка, отбиваясь от моркови.
Когда морковь была Глебкой все-таки съедена, Глебка спросил:
— Кто такой старый холостяк?
— У кого нет жены.
— Одинокий?
— Да.
— Значит, я старый холостяк.
Катя начала переодевать Глебку в сухое. Он долго и нудно зашнуровывал ботинки. Костя не стал ждать Глебку с Катей, ушел. Подметать снег около бункеров. В бункерах коты включили, конечно, свои фары: коты не любят метлу, она действует им на нервы.
В квартире тети Слони Глебка и Катя отобрали необходимую для праздничного ужина посуду, сложили в сумку, пошли через двор. Глебка велел Кате держать его за руку. И Катя вдруг поняла, что Глебка хотел защитить ее от того, что говорят о ней старухи.
— Это украшает даже старого холостяка,— сказала Катя. И Глебка ее понял.
Она оставила Глебку в дворницкой, а сама отправилась на помощь к Косте, которому предстояло сегодня полностью очистить от снега двор и тротуары: завтра праздник, завтра встреча Нового года. Взялись за работу в две лопаты. Надо было еще прорыть и очистить канавки. Костя принес лом и штыковую лопату.
— В армии я ценил вечернюю поверку и отбой.
— Любишь спать? Второй Глебка, оказывается.— Люблю тишину.
— Зачем тебе одному столько тишины?
— Мать у меня была очень тихой.
Катя сняла перчатку, надела ее на ручку лопаты. Пошевелила пальцами, размяла.
— Ты не привыкла к лопате? — спросил Костя.
— Я выросла среди снега.— Катя снова надела перчатку.— Ты знаешь, кто такие горностаи?
— Звери на твоей ферме, конечно.
— Недавно в вольере дверцей придавила палец.
Окна домов — елочного цвета. Проехало такси, и у заднего стекла стояла совсем крошечная елочка в огоньках. Подобную елочку, только у переднего стекла, провез и троллейбус. В единственной витрине гастронома дергалось что-то светящееся и цветное. Бегали с последними покупками жильцы. А один нес почему-то ковер. Ковер был свернут в длинную трубку и переброшен через плечо. Не хватало только подвесить к ковру ведра, чтобы получилось коромысло.
— У тебя: что-нибудь связано с новогодними праздниками? — спросила Катя.
— Ничего не связано. А у тебя?
— У меня? Что-то в общих чертах.— Катя помолчала.— Это плохо, наверное.
— Почему?
— Грустно без новогодних воспоминаний.
— Они должны быть у тебя особенными?
— Мне грустно.— Катя подбила лопату коленом, сбросила с нее снег.— Ну, я пойду. Должна заставить Глебку написать праздничную открытку матери.— Катя пошла и потянула за собой лопату.
Костя смотрел вслед. Катя обернулась:
— Скоро уеду.
— Куда?
— Ты же не будешь грустить, нет? И ничего не ждешь, да?
Костя не успел ответить — к нему подошел Овражкин.
— Чем порадуете в предстоящем году? Какими произведениями искусства?
— Новый год — новая экспозиция.— И Костя пошел и начал штыковой лопатой разбивать одну за другой снежные фигуры. Крушить. Громко хлопали электрические лампочки, разлетались комья снега и куски льда. Костя взобрался на крышу беседки и сбросил оттуда купола и кокошники, покончил с памятником старины. Да, он не грустит о прошлом, о прошедшем — ни о своем, ни о чужом, потому что всегда надеется на будущее. А если кто-то чего-то ждет, на что-то надеялся и теперь о чем-то жалеет или сожалеет, то при чем тут Костя? Он-не-грустит-о-прошедшем-вот-такой-он-забавный-если-он-забавный-черт-его-возьми-совсем! И нет у него никаких воспоминаний — ни простых, ни новогодних. Воспоминаний, достойных воспоминания. Не держим, не складываем, не храним.
Новый год. На столе — канделябр, сделанный из пустых разновеликих бутылок, и в них свечи, тоже разновеликие. В держалки для флагов вставлены сосновые ветки. На крюке, который двигается к потолку и обратно, сидит маленькая стеклянная птичка. Костя прикрепил ее кусочком замазки. Для курток и Глебкиного пальто давно были вбиты гвозди. Из теннисной ракетки без струн сделано зеркало: бери и глядись в него. Огромных! пляжный зонт, драный, залатанный, но с которого свешивается мишура со звездами,— вместо новогодней елки.
Катя приготовила праздничный ужин — салат, рыбу в маринаде, яички фаршированные зеленью и, конечно, цветок из сливочного масла. «Я работаю только маслом»,— смеясь, говорила Катя. «Сливочным», — добавлял Костя.
Глебке Катя сварила банку сгущенного молока: сделала тянучку, как и обещала. Глебка от тянучки был в восторге, беспрерывно погружал в нее ложку. Из квартиры тети Слони принесли еще телевизор, поставили на пол и смотрели передачу. Глебка устроился перед телевизором с бутылкой «Буратино», но не переставал поглядывать на тянучку: она приковывала внимание Глебки больше, чем телевизор. И Глебка наблюдал за Катей, чтобы улучить момент и опять погрузить ложку в тянучку, а потом попытаться быстро отправить ее в рот.
Соню Петровну обещали выписать из института, но только после Нового года, чтобы у Сони Петровны не было соблазна сразу резко нарушить диету. Праздничный стол— бич для тучных больных, сказал врач. Тем более, Соня Петровна работает поваром и умеет готовить всякие соблазны.
На Косте был спортивный пиджак и галстук, на котором были нарисованы старинные самолетики. Костя нарисовал их сам. И когда Катя спросила — почему самолетики? — Костя ответил, что видел такой галстук на одном счастливчике, который приезжал к ним в Тулу из Москвы и называл себя «центровым парнем». Так чем он, Костя, хуже этого центрового парня?
На Кате самолетиков не было. На ней было длинное платье теплого красного цвета. Она достала его из дорожной сумки, сказала, что была в нем на свадьбе. И туфли надела на очень высоком каблуке. Тоже достала из сумки. Сделалась высокой на каблуках и в длинном платье и чужой, нездешней. Глебку заставили надеть свежевыглаженную рубаху и новую курточку.
Катя подарила Косте зажигалку, и Костя беспрерывно доставал ее из кармана, чиркал и смотрел на огонек. Глебка получил в подарок пистолет. Когда спросил: «Чем стрелять?», Катя ответила: «Пока стрелять не надо». Глебка не расставался с пистолетом, как и Костя с зажигалкой, носил пистолет в кармане и чувствовал его приятную тяжесть. Вооружен и опасен. В ответ Глебка подарил Кате бумеранг, чтобы она охотилась у себя, по месту жительства, а Косте — два своих самых любимых цветных карандаша, чтобы Костя нарисовал ими что-нибудь выдающееся и сделался бы знаменитым художником. От Кости Глебка получил в подарок клюшку и шлем, а вот что Костя подарил Кате? Загадка. И для Глебки, и для самой Кати, потому что Костя сказал — подарок есть и в то же время его нет. Пока что. Вот и сиди, ломай голову, варьируй.
ДВОРНИКУ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ БЕСПЛАТНО ЭЛЕКТРООСВЕЩЕНИЕ НА ОДНУ СВЕТОВУЮ ТОЧКУ В 40 ВАТТ, 2 КУБ. М. ДРОВ ПРИ ПЕЧНОМ ОТОПЛЕНИИ И РАДИОТРАНСЛЯЦИОННАЯ ТОЧКА.
Так шел, продвигался в дворницкой к заветной полуночи новогодний вечер. Костя периодически сбивал вилкой с канделябра нагар. Канделябр оплыл стеарином и приобрел заморский вид.
— Ты педант,— говорила Катя, подперев ладонью щеку и наблюдая за мятущимися от Костиной вилки огоньками свечей.
— Не хочу, чтобы копоть испортила красоту вашей чести.
Катя сидела под огромным зонтом, с которого свешивалась мишура со звездами. Волосы Катя термобигудями превратила в большие колокольчики, а помадой сделала губы цвета карамели. Огоньки свечей отражались в Катиных глазах, освещали ее щеку и ладонь, которую она держала на щеке. Катя была празднично красивой, необычный.
— Ты о чем думаешь?
— Вспоминаю фасолевый день, А ты?
— Я? О тебе. Мне нужны новогодние воспоминания.— И Костя поднес огонек зажигалки, максимально усилив его регулятором, к канделябру, и получилось, что горит еще одна свеча, самая яркая.— Ты сегодня какая-то…
— Какая? — спросила Катя.
— Пронзительная.
— Ио-го-го, веселись как черт! — заорал со своего места у телевизора Глебка.
— Что с тобой? — спросила Катя Глебку.
— Праздник.
Глебка опять заорал и вместе с ним заорал и Костя:
— Приятель, веселей разворачивай парус! Ио-го-го…
— Ты давал ему вина? — серьезно спросила Катя.
— Он пьет лимонажку.
— А что,— сказал Глебка.— Холостяки пьют.— И Глебка на четвереньках пошел по комнате.
Катя встала, подошла к телевизору и подняла с пола бутылку «Буратино». Понюхала. Глебка на четвереньках добрался до стола, потянулся к банке с тянучкой. Он погрузил ложку в банку, потом полную ложку густого и сладкого содержимого заправил в рот и так и продолжал сидеть неимоверно счастливый.
— В детстве обожала тянучку, — призналась Катя.
— Он не заболеет?
— Я не болела. Всегда была здоровенькой. И веселой.
— А теперь?
— Что теперь?
— А теперь ты какая? — настаивал на ответе Костя.
— Капризная: все чего-то жду.
— Или кого-то?
— Или кого-то.
— А ты не прозевала?
— Не прозевала.
— И не ошиблась?
— Я же тебе сказала — я капризная. Это мое любимое занятие — капризничать.
— А ты перестань капризничать.
— Когда?
— Теперь.
Катя воспользовалась случаем, что Рожков у телевизора, и убрала со стола тянучку. Рожков сидел и пил «Буратино». Катя тоненько намазала хлеб маслом и положила на то место, где сидел за столом Глебка.
— Будет неприятная неожиданность, — сказал Костя.
— Да, мой поступок вроде диетологов из института.
Неожиданность действительно была, когда Глебка с ложкой вернулся к столу.
— Ты меня обманула!
— Передохни на хлебе с маслом.
Рожков проявил великодушие, но не безвозмездно:
— Спать не заставишь раньше двенадцати?
— Нет.
— А после двенадцати?
— Гуляй, сколько ноги смогут.
Глебка промолчал. Начал есть хлеб с маслом. Костя погасил канделябр. Остался гореть только фонарный столб.
— Зачем ты погасил свечи? — спросила Катя.
— Надоело снимать нагар.
— Разрушил иллюзию. Беседы при свечах.
А Косте представилось — сидят они с Катей где-то на бульваре летом у фонарного столба, а рядом с бульваром на какой-то большой северной реке вот-вот загудит ночной буксир, который толкает баржу с лесом или с чем-то там еще. И едят, конечно, они кедровые орешки. И вдалеке поет хор, и они счастливы.
— Где ты живешь — есть река? — спросил Костя.
— Реки нет.
— Мне казалось, что есть. Обидно.
— Комары есть,—улыбнулась Катя.
— Я не страшусь комаров. В армии я служил в Полесье.
— Ты по какому предмету не прошел в институт? — спросила Катя. Вопрос не был случайным — она давно хотела его задать и задала.
— По сочинению.
— Недобрал в запятых?
— Нет. Слишком раскрыл тему.
— Знаю. Ты поэт и не понят временем.
— Но у них все еще впереди.
— У кого?
— У приемной комиссии, чтобы понять.
— Да. Ты все-таки забавный.
— Единство содержания и формы. Первым мне об этом сказал помстаршины, когда выдал обмундирование.
— Кем ты был в армии?
— Прости, рядовой.
— Ты всюду рядовой.
— Не стал от этого хуже,— в голосе Кости прозвучала некоторая обида.
— Неужели ты так плохо обо мне думаешь?
— покачала головой Катя.
— Я думаю о тебе замечательно.— И это было правдой.— А ты как думаешь обо мне?
— Начнем все сначала?
— Новый год — все сначала.
— А меня нет,— вдруг сказала Катя.— Ты разбил меня на асфальте… При встрече.
— Потому что ты явилась настоящая,— не сдавался Костя.
— В хоккей можно сыграть? — напомнил о себе Глебка. Ему надоел этот длинный и бесплодный, с его точки зрения, разговор.
— Можно,— разрешила Катя.
Но Глебка не сдвинулся с места, остался при банке молока: вопрос о хоккее был чисто формальным, чтобы на Глебку обратили внимание. Но внимания не обратили.
Катя сидела по-прежнему красивая и повзрослевшая. Вдруг. Сразу. Это заметил даже Глебка.
— Ты счастлива? — спросил Костя.
— У меня свое понятие о счастье.— Катя опять подперла ладонью щеку.
— Встречай Новый год по-своему, чтобы получилось счастье. Полное. Глебке для полного счастья хватило тянучки и «Буратино».
— А тебе?
— А тебе?
— Я спросила первая,— Катя наклонила голову, казалось, под тяжестью прически, колокольчиков.— Ответить не можешь?
— Могу. Но,— Костя помедлил,— боюсь.
И Глебка вдруг понял, что разговор между Костей и Катей непростой и что нельзя мешать разговору, поэтому Глебка молчал.
— Не надо ничего преувеличивать,— сказала Катя.
— Не надо и преуменьшать,— возразил Костя.
— Знаешь, переворачивать фразы всегда легче,— Катя встала и пошла на кухню, где в духовке выпекался пирог.
Она гордилась пирогом так же, как и тянучкой и кашами. Пирог уже давал о себе знать: его запах превосходил даже запах свечей, которым была полна дворницкая. Катя принесла держаком сковородку с пирогом, водрузила ее на стол, положив предварительно на стол дощечку под сковородку. Глебка тотчас перестал есть свою тянучку.
Костя и Катя не возвращались к продолжению разговора. Так между ними и осталась недосказанность. Костя все боялся оступиться, быть неправильно понятым. У Кати, до встречи с ним, были какие-то личные сложности. Это ясно. Они не прошли, может быть, или только проходят. И поэтому Костя считал себя не вправе первым что-то выяснить до конца. У него проездом остановилась девушка. Она сделала это, не раздумывая, не колеблясь. Это высший факт доверия. И она должна знать, что в Косте не ошиблась, а если и ошиблась, то в ком-то другом.
— Давайте в пирог воткнем свечи, — предложил Глебка.
— Что значит человек из общества,— сказал Костя.— Про свечи все понимает.
Костя вытащил свечи из канделябра и воткнул в пирог.
— Зажигай,— потребовал Глебка.
— Меня этот педант угробит.
— Мне кусок со свечой,— вновь потребовал Глебка.
— Уймись,— сказала Катя.
— Я в кино видел.
Кусок пирога Катя отрезала без свечи.
— Говорили, что все будет как в кино.
— Все — я не говорила. Спроси у Кости, разве бывает все, как в кино?
— Не бывает.
— Сами вы педанты!
— А тебе известно, кто такие педанты?
— Нет.
— Значит, ешь пирог и помалкивай.
Глебка начал есть пирог.
— А пирог у тебя получился,— похвалил Костя.
— Я старалась. Хочется тебе понравиться. Полностью.
— Ты сказал — не надо ничего преувеличивать.
— Не надо и преуменьшать,— сказал ты.
— Я могу сказать и что-нибудь поважнее. Я…
— Что-нибудь еще о помстаршине,— перебила Катя. Казалось, она боится в данную минуту каких-то решительных с его стороны слов. А может быть, и не в данную минуту, а вообще боится их.
Костя и красивая в длинном красном платье Катя сидели друг перед другом и между ними горели свечи теперь в пироге, иногда пуская коптящие струйки.
— Скоро у нас будет как в курной избе,— сказал Костя.— Тебе не кажется?
— Кажется.
— И мне тоже кажется,— отозвался Глебка.
— Да что вы говорите, Глеб Епифанович,
— Я не Епифанович.
Костя удивленно пожал плечами..
— Скажите, Екатерина Гайковна, чем я не угодил Глебу Киндеевичу? — Косте было так легче, это его стиль, его единство содержания и формы.
— Сам ты Киндей! — Глебка пылал от гнева.
— Да. Он здорово наелся, до румянца.
— Он вооружен, ты забыл?
— Тогда я сматываюсь.— Костя встал из-за стола, взял будильник, пошел надел куртку, сунул будильник в карман.
Катя тоже встала из-за стола и тоже сделала вид, что торопливо собирается.
— Я с вами,—сказал Глебка.
— Он с нами, как тебе это нравится?
— Мне не нравится.
— Я с вами-и! — Глебка заморгал, чтобы не заплакать.
— Ну, что — рискнем?
— Рискнем,— уступил а-согласилась Катя.— Пусть будет с нами.
Глебка поспешно оделся. Он не хотел оставаться в дворницкой. Он боялся теперь одиночества. Хотел быть теперь с Катей и Костей. Постоянно.
Катя задула свечи. Копоть оторвалась от свечей и, волнисто выгибаясь, улетела к потолку.
Был приятный зимний вечер. Двое ребят самозабвенно играли в хоккей — лед уже окреп. Родителям было сейчас не до ребят, и ребята пользовались предоставленной свободой. Фонды, посредине катка, не помеха: можно играть и без центра поля. Глебка постоял, посмотрел на большой хоккей, попробовал ногой лед — скользко, даже без коньков,— и снова вернулся к Косте и наблюдавшей за ним Кате.
Костя должен был сегодня, после инструктажа, проведенного участковым инспектором, проверить все домовое хозяйство. Костя, Глебка и Катя начали обходить подъезды: лампочки горели всюду, кроме одного подъезда. Костя сказал, что он только утром вкрутил лампочку, наверное, она отошла в патроне. Взялся рукой за открытую дверь подъезда и ловко подтянулся, а второй рукой достал до лампочки и шевельнул ее. Лампочка загорелась.
— Трюкач,— сказал кто-то сзади. Это был старший дворник.— Я уже собирался идти за лестницей. Чердаки не проверяй, я проверил. Прибавится после праздника бытового мусора.
Костя промолчал.
— Разве можно так о Новом годе! — не выдержала Катя.
— Посидят, выпьют, намусорят больше обычного и разойдутся. Ты что-то засиделась тут, девка. Без надзору живешь.
Глебка вдруг сказал:
— Вы злой!
— Слежу за порядком. Что написано в «Положении о дворниках», пункт шестой — не допускать проживания и ночлега в подъездах, подвалах, чердаках и других нежилых помещениях…
— Она живет в жилом помещении,— не успокаивался Глебка.
— Не перебивай… Не допускать проживания лиц без прописки и сообщать, при надобности, участковому о нарушениях паспортного режима…
— Я ее пропишу,— сказал Глебка.
— Где?
— У себя! — Глебка показал на темные окна теткиной квартиры.— Участковому расскажу. Он допустит проживание.
Старший дворник поглядел на Костю и кивнул в сторону Глебки:
— Видал-миндал. Сам на птичьих правах.
Лампочка опять погасла, и Костя опять подтянулся на двери и еще раз довернул лампочку покрепче. А потом они трое пошли дальше.
— Он педант? — спросил Глебка.
— Он дурак,— ответил спокойно Костя, достал из кармана будильник, проверил, сколько остается времени до полуночи. Спросил Катю:
— Тебе не тяжело на каблуках?
— Нет.
Они вышли со двора и прошли по улице. Осмотрели Костины метры — асфальт, булыгу, щебенку, газоны, домовые фонари, угловые указатели, канализационные и пожарные люки. Везде все было в порядке. Осмотрели даже безымянный межквартальный проезд, который к Костиным метрам не относился.
Катя шла, молчала.
— Ты о чем думаешь? — спросил Глебка.— О птичьих правах?
И опять что-то неуловимое, понятное только им двоим, объединило их, Катю и Глебку.
Когда вернулись, увидели — за столом сидят Аида и Толя Цупиков. Толя был в настоящем черном костюме, в белой сорочке и в галстуке — полосочкой. Аида, почтальон шестого доставочного пункта, блистала и благоухала. На столе у пирога заняла место принесенная ими бутылка шампанского.
— Разрешите быть вашими гостями? — спросила Аида.
— Под Новый год должны быть неожиданности,— сказала Катя, взяла теннисное зеркало и погляделась в него. Что-то не понравилось в прическе, поправила. Или просто взяла для того, чтобы как-то сконцентрироваться, лучше почувствовать обстановку.
— Должны быть неожиданности, — кивнул Костя.— Пошли.
— Ты что!—возмутилась Аида.— Куда?
— Мы ведь уже пришли!— удивился и Глебка.
Он подбирался к банке с тянучкой.
— Через пять минут Новый год! — недоумевала Аида.— Вон, по телевизору говорят.
— Здесь рядом. Одеваться не надо. Берите стаканы и шампанское.
Когда вышли на порог, тут же и остановились в изумлении. У Кости в руках был огромный зонт, который он осторожно вынес из дворницкой и держал теперь над Катей. Он хотел подчеркнуть ее исключительность, и Катя была ему за это признательна. Толя начал открывать шампанское: он понял, что никуда дальше они не пойдут.
Во дворе, посредине катка, возвышался синий «Геликон». Он был сделан из синего снега. Горели на мачтах фонари «летучая мышь» с надетыми на них бумажными коронами. К мачтам были приставлены лестницы, по которым матросы должны подниматься на реи, ставить и убирать паруса. Канаты-ванты были украшены елочными игрушками, флажками, лентами. На корме — большой серебряный сундук.
— Что это? — спросила Аида.
— В сундуке — медные пятаки,— сказал Костя.
Толя молча разлил всем шампанское.
Катя прошептала:
— Корабля не было… только что…
— Приплыл.
— Замереть можно,— медленно покачала из стороны в сторону головой Аида.
— Ты говорил — под рогожей песок и метелки. Фонды! — закричал Глебка. Он не мог простить Косте подобного обмана.
— Фонды и есть,— ответил Костя.—Погляди внимательнее.
— Нет,— запротестовала Катя.— Настоящий корабль, если медные пятаки.
— Понимаю, почему ты у Тетеркиной выпросил столько синьки,— как бы опомнилась Аида.— Она на фабрику-прачечную за ней ездила.
Костя не ответил. Корабль звенел, раскачивались живые огни на мачтах, шевелились ленты и флажки. Шевелились мишура и бумажные звезды, которые свисали с огромного зонта, пусть и драного, с заплатами, но под которыми стояла Катя — и не Катя, а прекрасная Марселина-апельсина. Глебка повернулся к Кате и закричал:
— Женись на Косте! А меня в дети возьмете!
В домах горели почти все окна и во многих из них стояли жильцы — смотрели, немало пораженные. Ночь была тихой — возможно, доберется сюда и звон Спасских часов, и люди поверят в свое счастье на земле. Вера эта постоянна в эту ночь, как постоянна в эту ночь и смена лет.
Наутро Катя исчезла, уехала.
В сдвинутых креслах, под фонарным столбом, крепко спал Глебка. За окном падал мелкий снег и он запорошил корабль. Погасли фонари «летучая мышь»: в них выгорел керосин. Расклеились, свалились бумажные короны. Сундук перестал быть серебряным. А Костя искал от Кати какой-нибудь записки, какого-нибудь знака. Ничего.
Через день вернулась тетя Слоня, вернулся домой Глебка. У Глебки начались наконец настоящие каникулы, но радости они ему не доставляли никакой. Глебка ходил печальный и необщительный. Даже не отвечал Музе, хотя Муза изощрялась, как могла, дразнила Глебку. Замкнулся. Потом вдруг подошел к Музе и поздравил ее с наступившим Новым годом. Муза посмотрела на Глебку, как на тяжелобольного.
Глебка сказал:
— Я сделал это не для тебя. Не думай.— И отошел.
Костя каждое утро чистил двор, работал не хило, но никаких фигур, архитектурных ансамблей или других забав не лепил. Никаких новых творческих планов у него тоже не было. Лопата, метла и скребок делали свое обычное повседневное дело. ,
Корабль постепенно разрушался, превращаясь простой сугроб. Костя снял с него еще остававшиеся игрушки, лестницы, канаты-ванты, якорную цепь — теперь ею надо будет всего лишь перегораживать подворотни — и загрузил елками, которые уже начали выбрасывать из квартир — праздник кончился! Костя выбросил зонт с мишурой и звездами. Он лежал теперь здесь среди прочего бытового мусора. Чиркнул зажигалкой, помедлил и поднес огонь к елкам. Сухие елки вспыхнули как порох. И тут Костя увидел бегущего по двору Глебку. За Глебкой, в капоте и в валенках, привычно гналась тетя Слоня. В руке она сжимала глиняное яблоко.
— Опять повытаскал! — тетя Слоня потеряла валенок.
Старухи во дворе закачали головами:
— Господи, до чего отощала — валенки соскакивают.
— Диета, — уважительно констатировала Тетеркина.
— Костя!—кричит Глебка и бежит изо всех сил, чтобы Костя его поскорее услышал.— Костя!
Тебе письмо! В копилке лежало! «Станция Тумолейка в глубине России»!
Костя схватил записку, прочитал ее сам, перевернул — может быть, что-нибудь еще на обороте? Ничего.
Корабль догорел и погас. Даже сугроба не осталось — черная вмятина. Глебка вспомнил черный «Геликон», но ничего Косте не сказал.
— Я ее привезу, Глеб Тумолеевич,— сказал Костя.
— Правда? — с надеждой спросил Глебка.— У меня деньги на билет есть. Возьми.
— Я ее привезу,— серьезно повторил Костя.
— А корабль сгорел,— сказал Глебка все-таки.
— Корабль сожжен — отступать некуда.
На маленькую станцию прибыл поезд. Из вагона вышел единственный пассажир — Костя. На платформе — только дежурная по станции в черной шинели, голова замотана неизменным платком, поверх платка надета фуражка с красным верхом. Поезд ушел, мелькнув последним окном в тамбурной двери и оставив за собой поземку, длинный ряд выбеленных снегом шпал и такую же, выбеленную снегом, будку стрелочника. Перемигнул светофор, а в будке стрелочника телеграфно зазвенело.
У дежурной по станции Костя узнал, что несколько дней подряд поезд встречала девушка.
— Кого-то все ждала. Потом на столбе привесила объявление и просила не снимать. Видать, большая чудачка.
Костя подбежал к столбу: «Требуется дворник по адресу: Малая Восточная, дом 8».
