Так уж устроен человек, что, старея, он все чаще и чаще оглядывается в свое детство. Казалось бы напрочь забытые картины прошлого вдруг проступают в памяти во всех красках, со всеми подробностями.
Разговариваю недавно по телефону с приятелем. И кроме голоса собеседника слышу в наушнике какой-то треск, шорохи, царапанье. Будто забрался кто в трубку.
Приятель спрашивает:
— Что у тебя с телефоном?
— Жука,— говорю,— засунул.
— Вспомнил детство?..
Бывало, поймаешь майского жука, посадишь его в спичечный коробок и пристаешь ко всем: послушайте телефон. У нас в Тушино под окнами росла большущая береза. Этих самых жуков водилось на ней невероятное количество. Теплыми весенними вечерами устраивали мы на них охоту: метали в летающих хрущей свои кепки. При удачном попадании жук почему-то застревал в подкладке. И это нас очень забавляло. Сунешь руку в кепку, а он тут как тут — забарахтается в кулаке, заскребет ножками.
Однажды мы с Витькой Таранковым притащили в школу две пригоршни жуков. И выпустили их в полет на уроке русского языка. Помню, как заахала наша молоденькая учительница Анна Владимировна, как потом, изгнанные из класса, пошли мы с Витькой на берег канала Москва — Волга и встретили там человека, который оказался…
Нет, не все сразу, а то дальше неинтересно будет.
В общем, пошли на канал. Настроение скверное: сегодняшняя проделка будет, конечно, отмечена в наших дневниках, следовательно, по поведению за неделю нам вкатят по двойке… Хорошо Витьке: у него отца нет, мать в больнице лежит, а неграмотная бабка царапнет крестик в дневнике, где полагается расписаться родителям, и дело с концом. А мне не избежать порки.
— Пойдем к «булыге»,— предложил Витька.
— Пойдем,—согласился я. Мне было все равно куда идти.
«Булыгой» называли у нас плоский белый камень довольно внушительных размеров. Возле него летом мы обычно складывали свою одежонку и, переплыв на другой берег, могли быстро отыскать глазами место, куда следует держать курс, возвращаясь.
Берега канала в мае еще пустынны и тихи. Купаться холодно, болтаться просто так по выложенной каменьями набережной тоже удовольствие не большое, и потому мы были удивлены, когда увидели восседавшего на нашей «булыге» незнакомого . человека. Воротник его осеннего пальто был поднят, на лоб надвинута фуражка, во рту он держал курительную трубку. Не замечая нас, человек что-то записывал в маленький блокнот, лежавшийху него на колене. Временами он останавливался, бросал быстрый взгляд то на шлюз, то на противоположный берег и принимался писать снова. Потом вдруг откладывал блокнот, доставал из кармана спички и раскуривал трубку. Выпустив одно за другим несколько колец дыма, вновь хватался за блокнот. Движения его были резкие, какие-то лихорадочные…
В нашей округе таких типов не водилось.
А я совсем недавно прочитал «Судьбу барабанщика» Гайдара и, само собой разумеется, очень мечтал изловить какого-нибудь шпиона.
— Витька,— спросил я срывающимся от волнения голосом,— знаешь, кто это?
— Знаю,—тихо ответил Витька,— агент!
Я кивнул головой и скомандовал:
— Беги в милицию, а я останусь следить.
Обычно Витька с первого раза никогда не исполнял моих приказаний. Но тут, шепнув: «Смотри, не упусти!», он круто повернулся и пошел — сначала медленно, вразвалочку, а потом — бегом.
Я залег в кювете метрах в тридцати от берега. Посыпал для маскировки голову сорванной травой. Стал наблюдать, одновременно мысленно проигрывая различные варианты своих действий на случай, если «поднятый воротник» попытается улизнуть. Стрелять он, конечно, не будет: не в его интересах поднимать шум. А вдруг да заметит меня? Подойдет, будто ни в чем не бывало, да и придушит, как котенка… Эх, думаю, надо было самому бежать в милицию. Увалень Таранков теперь до завтра не вернется. Ему-то ничего не грозит —гуляй себе…
Впрочем, вскоре я перестал беспокоиться за свою молодую жизнь. Шпион оказался большой растяпой: он ни разу не оглянулся, чтобы убедиться в отсутствии слежки, а все писал и писал. Наверное, вычерчивал план шлюза, крестиками отмечал места расстановки часовых, пунктиром — пути подноса динамита… Многое я дал бы за то, чтобы хоть краем глаза заглянуть в его блокнот.
Ну, а что, думаю, ждет меня за поимку агента иностранной разведки? Конечно, не к лицу пионеру мечтать — все-таки не за награду стараюсь. Тем не менее было бы очень недурно, если бы директор школы распорядился не писать в наши дневники про жуков и не ставить нам двойки по поведению. Уж мне-то — обязательно: я же, можно сказать, жизнью рискую.
Наконец показался Витька в сопровождении двух милиционеров. Я было хотел броситься им навстречу, да вспомнил, что нахожусь в секрете, не имею права покидать пост. ,
Поравнявшись со мной, Витька спрыгнул в кювет и зашептал на ухо: «Пригнись, не высовывайся!».
Один из милиционеров остался стоять возле нас, другой подошел к человеку с трубкой. Тот перестал писать, удивленно поднял голову. Разговор, который там состоялся, до нашего слуха не долетел. Мы только видели, как «воротник» вынул вдруг из бокового кармана небольшую красную книжечку. Потом оба — он и милиционер— рассмеялись. Потом раздался веселый голос:
— А ну, идите сюда, герои!
Мы с Витькой переглянулись, но с места не сдвинулись.
— Идите, идите,— махнул рукой милиционер.— Чего испугались-то? Это писатель товарищ Гайдар. Хочет с вами побеседовать.
Вот так так!.. Красные от смущения, не смея поднять глаз, подошли мы к Аркадию Петровичу.
— Это кто же заподозрил во мне шпиона? — спросил Гайдар с напускной суровостью.
— Он,— быстро ответил Витька, показав на меня пальцем.
Я покраснел еще больше и пролепетал:
— Вы же задом к нам сидели, и воротник был поднят…
— А так бы мы вас сразу узнали,— подхватил осмелевший Витька,— в книжке вы очень похожи.
Гайдар обнял нас —обоих вместе — и говорит:
— Да правильно, правильно! Вы действовали умело и бесстрашно.
А потом повернулся ко мне и спрашивает:
— Ну, а если бы я заметил тебя, подошел и спросил, что ты делаешь в этой канаве? Как бы ты отреагировал?
Я моментально засучил штанину и показал прорвавшийся фурункул под коленкой.
— Ну молодчина! — расхохотался Аркадий Петрович.— Только вот одно плохо: с такой болячкой на холодной земле сидел. Это тебе, брат, даром не пройдет.
— Пройдет,— гордо ответил я.—У меня они каждую весну бывают и ничего, проходят.
— Ну, тогда держи пять.— И Гайдар протянул мне широкую теплую ладонь.
