Неторопливо идет наш разговор. Вспоминает солдатская вдова и мать свое лихоманное житье и бытье и мешает слезы со смехом. А с портретов глядят с неизменным спокойствием на состарившуюся Ираиду Федоровну муж и сын
— Как сливаться стали в колхоз, вступили сразу. Чуть не сожгли нас, за колхоз-то, не всем было по нутру. Было у нас три сына и дочь. Отец присушил их к земле. Старшие стали трактористами. Они завсегда были на переднем плане. А как же? Ведь от них все богатство: как вспашут, так и будет. Все умели — пахать, сеять… Летом, как раз в покос, муж мой наказал: «Береги детей, война-то миром кончится, им жить и жить». И ушел воевать. Потом Ивана, старшего, взяли. Помню, Лактион, наш средний, только пришел с работы, печь топилась. Садись, говорю, поешь. А тут нарочный из сельсовета: к девяти быть в военкомате. Не успел и руки вымыть…
Медленно вращаются катушки магнитофона — это на вечную память потомкам.
Кончиком платка вытирает слезу, кивает на картинку, забранную под стекло:
— Вячеслав, младшенький наш, в детстве где-то достал. Ох и бедовый был. И его в сорок втором война позвала.
Вздохнув, подходит к сундуку, что-то ищет в нем. Бережно разворачивает сверток, закутанный в тряпицу и старую газету. Сверкнув на солнце, на стол легла пластинка из нержавеющей стали. На отполированной поверхности выгравированы слова: «Сыну и мужу Пономареву от Ираиды и Евдокии Пономаревых»,
В музее Уралвагонзавода висит фотография. На ней — танк, группа людей, среди них две женщины. И подпись: «Люди вносили свои. сбережения в Фонд помощи фронту… Один из танков, приобретенный на средства трудящихся». А экскурсовод обязательно добавит: «Фамилии этих женщин, к сожалению, не знаем». И так было
на протяжении тридцати семи лет…
— Опустела деревня. Собрал нас председатель,— продолжает рассказ Евдокия Игнатьевна, сноха, жена сына Ивана, и говорит: «Ну, дорогие мои, надо теперь в четыре руки работать каждой. До победы неизвестно как долго». Сам-то молоденький, видно, не опытный, но взгляд строгий, слово твердое… Теперь уж и не помнится, кто первым предложил собираться с прялками да вязанием. Раз в неделю. «Красной пряхой» назвали эти дни. Мужьям и детям нашим война, и нам — война. Надо было терпеть. Есть нечего, разуты, раздеты, а мы песни поем. Наплачешься, нагорюешь — и опять поешь. То ли горе так вытвердит человека, что ему всякая беда нипочем… Вместе переживали горе, если кто вдруг получал похоронку. Вместе радовались каждой весточке с фронта. Варежки, свитера, носки отправляли на фронт.
К матери подсаживается дочь, которой и самой уже за пятьдесят:
— Мама говорит: «Вот, дочка, будем танк покупать». Я чуть не обмерла: какой танк? Это ж не овца и не корова, он и денег-то стоит немалых. Да, отвечает, большие, шибко большие деньги нужны. Как же, мама, жить-то тогда будем? А ничо, отвечает, переживем, на фронте-то, поди, как труднее, а здесь-то как-никак переживем… Ох и долгая война эта была! Сейчас годки не успеваешь считать, а тогда зима тянется, тянется… Дак ведь не такая, как ноне. Ноне зимы теплые. .
— Как же, теплые! Одеты, обуты, вот и теплые… А с танком так получилось. Борис Павлович, председатель наш, купил самолет. Нас и заело: мы хуже, что ли? Стали со сношенкой Дусей думать, чем помочь фронту. Придумали: купим танк. Продадим картошку, двух телок да тридцать пудов зерна, заработанных еще сыновьями. А не хватит, так и другое все продадим.
В студеный январский день 1943 года на шести подводах отправились в город. Три дня добирались. Три дня продавали картошку и мясо на рынке.
— Деньги рассовали по мешкам, закутали в рогожу, в ночь выехали.— Свекровь лукаво посмотрела на сноху, и, словно сговорившись, они рассмеялись. .
— Ну как не догадалась сдать деньги в Госбанк — ума не приложу!.. Утром приехали в Петрокаменское. В райкоме партии уже ждали. Выскочили из саней и бегом в дом. И — к печке. Замерзли — страсть! На нас смотрят, что-то спрашивают, а мы как ни в чем не бывало топчемся да греемся.
— А про деньги-то совсем забыли.
— Как вспомнили — бегом к саням.
— Ихний-то конюх корм лошадям задает. Чуть его с ног не свалили…
— Давай шабуршить в санях. Конюх кричит: «Что вы это, бабы, с ума сошли, что ли?
— Насчитали: пятьдесят одна тысяча! Снесли в Госбанк…
— А потом, на заводе, все нам показали — от винтика до целого танка.
Блестя свежей краской, из заводских ворот вышел танк. Из люка показался танкист, отыскал глазами женщин, высунул руку с поднятым вверх большим пальцем — отличная, мол, машина.
Собрались рабочие. Начался митинг.
— Все сыны мои и муж на фронте…— Больше ничего не могла сказать Ираида Федоровна: слезы застили глаза, перехватило горло.
— Спасибо, мать! Не продолжай, все понимаем! — раздались голоса.
— Посадили нас в танки — два их было — и поехали в деревню. Сижу в танке, думаю: хорошая машина, шумно только.
В солнечный февральский день жители Новой Башкарки услыхали непривычный для тех мест гул. Высыпали на улицу. Увидели танки. Оторопели. Но тут же разнеслась весть, что Ираида со своей снохой Дусей приехали с покупкой из города. Танки остановились возле дома Евдокии Пономаревой. Вокруг столпились колхозники и ребятишки. На броне одного танка оранжевыми буквами горели слова: «Сыну и мужу Ивану Пономареву от Ираиды и Евдокии Пономаревых».
— На заводе хотели прикрепить вот эту пластинку. Примерили — не поглянулась. Тогда другую приспособили, большую. А эту отдали нам на память…
На танк поднялась Евдокия Игнатьевна:
— Из нашей семьи четыре дорогих нам человека находятся в рядах Красной Армии и беспощадно бьют проклятую немчуру. Мы рады успехам на фронте и стараемся не отставать от них, отдаем все силы. Мы решили купить танк на свои личные сбережения и послать его нашему сыну и мужу Ивану Максимовичу. Пусть дорогой наш Ваня гонит врага с родной земли…
Не знали Пономаревы, что их Иван не танкист. В письмах спрашивали: «Что делаешь на фронте-то? Пахать-то там некого». А он в ответ: «Воду вожу». Много не рассказывал, чтоб не переживали.
Иван Максимович и в самом деле возил воду. Не только возил, но и добывал ее воевал сапером. Вступает в разговор и он:
— Как узнал, что мама и Дуся танк купили, удивился и обрадовался. Все смотрел на танки, наш хотел увидеть.
Есть памятник на центральной усадьбе совхоза «Башкирский». Когда открывали его, дети вслух читали плачущим матерям фамилии, соединенные отныне общим камнем. Семьдесят семь парней, дедов и прадедов не вернулись с фронта. Среди них Максим Ефремович и Вячеслав Максимович Пономаревы. Отец и сын.
В День Победы, в родительский ли день или просто в день, когда живые вдруг особенно затоскуют по мертвым, несут сюда цветы, Склоняют седеющие головы братья Иван и Галактион Пономаревы. Слезинки скатываются на боевые ордена и медали. Вздрагивает сгорбленная спина маленькой женщины — вдовы и матери солдатской… А чуть сзади стоят дети — внуки и правнуки Ираиды Федоровны, дети Ивана, Галактиона, Тамары.
— Как отправили танк на войну, в партию вступила…
— Мы на собрании говорим: «Ты, Федоровна, в нашу победу вложила не только танк, но и душу»,— вспоминает Борис Павлович Кравченко.
Домик солдатской вдовы и матери стоит на окраине деревни. Рядом лес. Две красные звездочки на доме. Это тоже память — о муже, о сыне, о войне.
Мать и дочь вспоминают… Мать сурова, спокойна, не плачет, плачет дочь, которой в 1941-м исполнилось двенадцать лет. У Тамары Максимовны сейчас уже двое взрослых детей и внучка. Может, потому она о войне и говорить без слез не умеет, что примеряет невольно свою юность к детям своилл, тягостям тем сейчас запоздало ужасается: как вынесли?
А вот вынесли! И крепко, счастливо стоят на уральской земле Пономаревы.
— Богаче меня никого нет: тринадцать внуков и двадцать три правнука! — Ираида Федоровна улыбается, снимает очки.— Хотя бы не было больше войны! Пусть внуки наши, дети наши поживут без войны!
