Историю эту рассказал Андрей Александрович Ежов. В 30-е годы он приехал в Свердловск и до конца дней своих работал в системе гидрометслужбы: был директором Свердловской геофизической обсерватории, а в последние годы — заместителем начальника Свердловского управления гидрометслужбы. Андрей Александрович от природы был вожатым и воспитателем, хотя и не довелось ему работать в комсомоле и в пионерии на постоянной работе. В сентябре 1930 года в составе студенческой группы комсомольцев добровольцев из Верхнеуральского сельскохозяйственного техникума Андрей Александрович Ежов был послан на Магнитострой помогать рабочим возводить плотину.
Чтобы понять, чем для нас стало участие в сооружении плотины, чтобы оценить величие той стройки, вы на минутку отвлекитесь от современных масштабов, «спуститесь» с высоты, скажем, многометровой стрелы подъемного крана на землю… Лопатами да кайлами, на носилках да на тачках за семьдесят пять дней была создана километровая плотина!
Разбросали нас по бригадам: кого к бетонщикам, кого к плотникам, кого к землекопам. Кроме строительных работ, мы должны были заниматься еще, как тогда говорили, культпросветом.
Мне досталось быть шефом пионерского звена, которое помогало строителям. Ученики выпускного седьмого класса фабричнозаводской семилетки назвали свое звено кимовским. Было им по шестнадцать — четырнадцать лет, в те годы такой разновозрастной состав был обычным. Накануне XIII годовщины Октября ребята собирались вступить в комсомол, уже мечтали о комсомольском значке — флажке с тремя золотыми буквами КИМ.
По характеру все они были разные. Сережка Иванов, звеньевой, был по-взрослому серьезен. Митька Лапин и Димка Суров частенько доказывали свою правоту на кулаках, у них правило было: задирать не задирай, но задирам не спускай. Генка Сысолятин, книгочей, весь озабоченный «текущим моментом», наоборот, полагал, что вразумлять надо словом. Юрка Панов — молчун, во всех спорах у него один исчерпывающий аргумент: «А я, как все». Гурька Уверткин знал много, но был не то что с ленцой, а сторонился черновой работы, все норовил попасть в руководители; будто про него сказано: «языком скать—’таких поискать, дойдет до дела — голова заболела». Микола Коваленко казался увальнем, но в делах был расторопен. Равел Хасанов выделялся дисциплинированностью и исполнительностью. Ян Савицкий любил работу, особенно ту, где можно показать физическую силу. Внешнб спокойный, невозмутимый Отто Скутарис среди ребят слыл тоже силачом, но силу свою применял только в исключительных случаях. Ленька Гуткин — и ростом ниже всех, и вообще слабак — имел страсть прихвастнуть, приврать к тому, что было, еще с три короба. Однако в дружбе был бескорыстен, и ребята любили его за это, прощая хвастовство, «художественный свист». Единственная девчонка в звене Аннушка Петрова слыла самым спокойным и рассудительным человеком. Посмотрит, бывало, на разошедшегося крикуна своими глазищами, и тот сразу: «А я что, я ничего…»
Когда мы заявились в школу, секретарь райкома по-свойски сел за учительский стол и спросил:
— Ребята, вы газеты читаете?
Кимовцы переглянулись: такого обидного вопроса можно и не задавать.
— Стройке не хватает воды. Надо спешить с плотиной, чтобы в 1931 году обеспечить водой нашу великую стройку и наш новый город — всемирно известный Магнитогорск. У нас сейчас, как в деревенскую страду: каждый час и каждый человек на счету. Люди работают но двенадцать часов. А вы согласны принять участие в стройке?
— Мы уже работаем,— заговорил первым Ян Савицкий.— Вон Митька с Димкой каждый день в механическом, я и Отка — в кузнице… Мы пока только профессию добываем, но и помогаем, как можем. .
— Пойдем на плотину!
— Будем землю копать, бетон подносить…
— Пусть только в школе не ругаются. Мы потом, когда плотину построим, догоним…
— Э-э, нет,— возразил секретарь.— Школу бросать нельзя, это раз. Землю копать есть кому, это два. От вас требуется другое. На стройке появились вредители, нытики, прогульщики. Таких надо показать народу во всем их безобразии и сделать это через боевые листки, плакаты. Нет у нас пока для этого ни времени, ни грамоты, многие читать-то не умеют. Штабу Магнитки не хватает грамотных людей, чтобы читать рабочим свежие газеты, писать плакаты. Вот чем заняться вам придется. А он вам,— секретарь представил ребятам меня,— для оперативного руководства… Вот и договорились. Завтра приходите. Спросите секретаря партячейки на плотине Шеринова. Он вам все скажет.
Когда на следующий день мы пришли в штаб стройки, товарищ Шеринов (звать как, не помню) уже ждал нас.
— Вот список ударных бригад и их показатели за вторую декаду. Нужно сделать, с десяток этих списков на больших листах и расклеить на стройучастках, в бараках. Все должны знать передовиков. А то идут разговорчики… Второе. Есть у нас святая троица, техники Касперович, Тер-Аванесов, Волков. Все итээры как итээры, а эти… Только и каркают: «Схгоки не хгеальные, утопия и пхгожехтехсство…» Пусть люди знают, что «воронам» мы тоже спуску не даем! И еще. У бетонщиков и плотников появились прогульщики, особенно отличились Комиссаров и Грехно. Грехно сам бригадир, была артель — теперь бригадой называем; так вот, эта бывшая артель за бригадиром в разгул ударилась. Надо их разрисовать и тоже вывесить.
Я подсказал звеньевому Сережке, как дальше действовать, и ушел на стройку: мне надо было дать свою норму с арматурщиками.
Сережка назначил Леньку Гуткина, признанного непревзойденным живописцем, бригадиром рисовальщиков, а Миколу Коваленко — бригадиром подсобных рабочих, Уверткин рассердился:
— Почему Леньку в бригадиры рисовальщиков? Я не хуже рисую!
Аннушка привела его в чувство:
— Ты не хуже его срисовываешь, а рисуешь хуже. ,
Ленька взял в бригаду Аннушку, Гурьку и умеющих кое-как держать кисти Сережку, Юрку и Отку. Оставшихся ребят Коваленко взял под свое начало. Работа закипела.
Были глубокие сумерки, когда я вернулся к ним. Гурька возмущался, явно рассчитывая на мое сочувствие:
— Ну, Ленька напридумывал чего-то! Надо было раз-раз, и готово. А теперь вот в темноты как управимся?
— Пустая твоя голова, Гурька, хоть тебя, а не меня взяли в художники,— возразил Уверткину Ра вел.— Как это ты болтаешь — «раз-раз»? Надо раз, надо два, надо три… Семь раз надо, потом резать.
Я успокоил ребят: .
— Не надо спорить. Получается хорошо.
Потом осталось развесить листки. Отто с Миколой, Генкой, Ленькой и Гурысой пошли в бараки. Аннушку отправили домой. Остальные отправились со мной на стройучастки.
Все шло у группы Отто нормально, пока не пришли в барак, где жили рабочие-одиночки. Ребята наклеили на доску объявлений карикатуры прогульщиков и хотели уже уходить, да Ленька обратил внимание на пьяную компанию в конце барака.
На топчане бетонщика Комиссарова сидели шестеро рабочих и слушали хмельную ругань хозяина:
— Мы, красные партизаны, знаем цену жизни. Рази здеся жись? Фатер нету, монет тоже, с хлебушком перебои, харч никудышный, спецовку не дають… Да рази при таких порядках можно что-нибудь построить?! Верно я говорю?
— Верно…
— Тоды что терпите? Уходить надо или бастовать. Тоды все будет.
— Против царя да против капиталу бастовали. А теперь против кого?
— Против начальников. Это они жмут нас, затирают старых рабочих и красных партизан!
— Бастовать зовешь? — спросил у Комиссарова один из сидевших на его топчане.— Знаем мы таких партизанов! Говоришь под мужика, да сбиваешься. Уходил бы ты, партизан липовый, туды, откудова пришел, и не мешал бы нам работать,— рабочий поднялся, сплюнул на пол.
— Ты что? Пока пил мое вино… Хорош гусь!
Рабочий и тут нашелся:
— Гусь я, да тебе, свинье, не товарищ.
Пьяный бетонщик поднял глаза и хотел, видно, крепко выругаться, но, увидев на доске наклеенные листы, забыл об отколовшемся собутыльнике:
— Почитать, что там еще обещают?
У доски он сперва осоловело уставился на рисунки, потом тяжело засопел:
— Скажите, пожалуйста…— Пьяный круто повернулся к доске, сорвал наклеенные листы и разорвал их в клочки. Потом шагнул к Леньке и, сильно размахнувшись, ударил его по лицу.
Отто сжал кулаки, поднял их к груди, немного присел и, резко спружинив и выкинув поочередно правую и левую руки вперед под углом, стукнул Комиссарова двойным ударом под подбородок. Бетонщик грохнулся на пол и взвыл:
— Меня, партизана, би-и-ть!..
Подоспевшие ребята скрутили ему руки. А Микола наставительно сказал:
— Брешешь ты все про партизана. Який ты партизан…
— Пошли,— позвал всех Скутарис.— Завтра расскажем в штабе, там разберутся.
…Сережка и Отто жили в одном бараке и в школу ходили вместе. Утром по пути они забежали в штаб за новым заданием. Шеринов и я как раз были там, и мы быстро с ребятами все обговорили. И разговор был вроде исчерпан, а они что-то не уходили.
— Стряслось что-нибудь? Выкладывайте.
— Да с нами ничего… Вот товарищ Шеринов рассказывал, будто Касперович каркает, что нам плотину не построить. И Комиссаров об этом же кричит, да еще на забастовку людей подбивает. Когда он Леньку ударил…
— Это называется — ничего не случилось?
— Так Отто же дал ему сдачи… Так вот, после удара Ленька узнал Комиссарова. Это он каждый вечер бывает у Касперовича на квартире. Ленька ведь живет в итээровских домах… Он видел, как один раз Комиссаров вышел из квартиры пьяный в обнимку с Тор-Аванесовым, с ними еще один был, усатый…
— Грехно…
— Ленька Грехно не знает, какой он по обличью. Дружки, видно, они заодно все делают.
— Собрал бог в кучу лапоть да онучу… За сообщение спасибо. Ну что скажешь, товарищ Шеринов? Хорошие помощники у тебя? Успевай только давать работу…
С тех пор каждый день у ребят была новая работа. Они выпустили три стенгазеты, оформили две витрины с портретами лучших рабочих, выпустили «молнии» об ударниках, нарисовали карикатуры на всех прогульщиков и лодырей. Только неразлучные Димка и Митька, бывшие все время в подсобниках, бунтовали:
— Хотим настоящего дела!
— А что настоящее?
— Выжимать проценты на стройке, ходить в ночные дежурства, охранять стройку от вредителей.
— Ладно, поговорю,— обещал я.
…В холодную и дождливую октябрьскую ночь кимовцы (без Уверткина, который отказался; двенадцатым был я) вышли на охрану только что установленных на правом берегу Урала новых четырех бетономешалок и двух камнедробилок. Старшим штаб назначил коммуниста, участника гражданской войны Степанова.
Сторожевой наряд в семь часов вечера пришел на участок, заваленный бочками с цементом, кучами песка и щебня. Маленькие лампочки на временных опорах тускло мерцали, слабо освещая площадку.
— Видимость неважнецкая, а погодка того хуже — сказал Степанов.
— Давайте поделимся,— предложил Сережка,— половина с того конца, половина с этого.
— Поделимся, только не на два, а на три поста. Ребята, которые покрупнее — Скутарис, Савицкий, Панов, к ним один поменьше… Хасанов,— пойдут на тот край. Иванов, Коваленко, Лапин, Суров будут посередке. Остальные останутся здесь. По местам, уговор — не дремать!
Степанов уже раза три побывал на центральном и дальних постах. Каждой четверке он успел рассказать, как в этих самых местах воевал с белогвардейцами. Время шло неторопливо. Даже Степанов не выдержал, посмотрел на часы:
— Вот и одиннадцать…
Вдруг раздался треск. Там, где проходила главная электромагистраль стройки, вспыхнули зеленые молнии, и кромешная .тьма окутала стройплощадку.
— Вот же проклятые! Опять на пакостили…— Степанов выругался, крутанул головой и скомандовал: — Все на центральный пост!
Ян, как раз прибежавший узнать о времени, спросил:
— Отке с ребятами тоже туда?
— Пусть идут, и быстро!
Степанов вытащил наган из кобуры и направился к группе Иванова. Но Сережка. Микола и Димка с Митькой, вооруженные железными прутьями, уже шли на встречу.
— Ребята, сюда! — резанул тишину крик Панова.
Ну. если Юрка заговорил, да еще так громко, значит что то серьезное. Кимовцы рванулись вперед, я — за ними. Степанов приотстал: грузноват уже.
— Здесь они — ворюги! — еще раз крикнул Панов.
— Держите их, Отто! отозвался я.
В темноте кто-то зло и грубо выругался, кто-то испуганно взревел. Раздался ребячий стон. «Больно кому-то нашим»,— встревожился я. Наверно, и Степанов об этом подумал и выстрелил в воздух. В несколько прыжков мы достигли группы Скутариса. Глаза, уже привыкшие к темноте, разглядели около белеющих куч барахтающихся людей. .
— Врешь, не уйдешь!
— Сережка, Ленька, жми его голову к земле, жми!
— Не вам меня брать, желторотые комиссары…
Степанов осветил кучу-малу карманным фонариком. Савицкий прижимал кого-то к земле; ребята из его группы наступали на здоровенного детину, а тот, размахивая кувалдой, пятился к дороге. Когда луч фонарика упал на него, он бросил кувалду, резко рванул в сторону и учесал в темноту.
Степанов разглядел прижатого к земле человека:
— Грехно!?
Постоянный прогульщик и бузотер зыркал злыми глазами, связанный, он не сопротивлялся.
— Где Скутарис?
— Здесь он. Живой… Стукнули его.
— Воды дождевой зачерпните, охолонуть лицо надо ему.
Отто открыл глаза:
— В голове… больно… Комиссаров и тот, картавый, убежали?,
— Комиссаров?.. Картавый? Их трое было? .
— Трое,— подтвердил Юрка.— Когда я крикнул, картавый сразу дал стрекача. И этот бы утек, да Савицкий подоспел, потом вы…
— Один попался, остальных найдем!
Пятого ноября, в день окончания строительства плотины, в школе состоялось комсомольское собрание. Радостные и смущенные, стояли мои ребята на Сцене. Десять парней и одна девчонка (Уверткин, когда кимовцы стали выходить на ночные дежурства, откололся насовсем). На груди у всех алели значки: флажки с тремя золотыми буквами — КИМ.
