Усыновление
Щенок лежал в траве у забора и отчаянно скулил. Был он совсем маленький, беспомощный. И возбуждал такую жалость, что мы с сыном Игорем, не колеблясь ни минуты, потащили его домой. Коричневая шерстка, очевидно, грела еще плохо, и щенок сильно дрожал. Но на руках быстро пригрелся,, засопел коричневым носом и затих.
Дома Игорь соорудил щенку ужин — подогрел молока, налил в блюдце. Слабые лапки плохо держа ли, и щенок ползал на брюхе возле блюдца, тыкался незрячей мордашкой в пол и плакал:
— Ой-ей-ей! — Выходило у него это так слезно, что наша кошка оставила своих котят на старом коврике у печки и с любопытством уставилась на плаксу. Она стала осторожно подкрадываться к нему, усиленно нюхая воздух.
— Это еще что за чудо? — говорил весь ее встревоженный вид.— И чего он так пищит?
И вдруг грозно выгнула спину, встопорщила шерсть, зашипела, но, сообразив, что в щенке и собачьего-То всего один запах, брезгливо фыркнула и принялась лакать из блюдца молоко, которое Игорь налил щенку…
Делала она это не спеша, аккуратно, с достоинством. Щенок замер, прислушиваясь. Потом пополз к кошке, отчаянно взвизгивая.
Кошка подняла лапу для удара, но передумала.
— А, неохота связываться…— и заспешила на свое место. Котята кинулись к ней, подняв радостный писк. Щенок пополз на этот звук. Он перестал скулить и двигался медленно, неслышно. Котята, припав к материнским соскам, тоже замолчали. Вот щенок уже совсем рядом. Замер на мгновение, очевидно, поточнее определяя направление, и ткнулся в кошачий бок. Кошка, повернув голову, брезгливо обнюхала его, фыркнула и, наконец, осторожно, чтобы не потревожить котят, стала слизывать со шкурки щенка ненавистный ей собачий запах.
Так щенок, которого Игорь потом назвал Сенькой, обрел мать, а наша кошка — приемного сына.
…Сенькин день начинается рано. Только солнышко заглянет в окошко, Сенька просыпается, потягивается, зевает и вдруг, что-то вспомнив, схватывается и выкатывается на своих коротких лапах на кухню. Останавливается в раздумье и мчится к входной двери. Если она открыта — переваливается через порог, выбегает на крыльцо. А если дверь закрыта, еще лучше. Он тут же присаживается и с самым невинным видом делает лужу. Очень довольный, что-то попискивая под нос, отправляется в поисках пищи. Бывает, что находит ее сразу и наедается ,так, что живот раздувается как мячик. И сам Сенька становится круглым — что в длину, то и в ширину. Довольно кряхтя и еле передвигая лапы, тащит туго набитый живот на старый коврик. Бесцеремонно расталкивает спящих котят — своих молочных братьев и сестер, укладывается посередине и засыпает.
Через час-полтора Сенька просыпается. Вскакивает. Катится к входной двери. И все повторяется сначала. Иногда поиски пищи затягиваются, и тогда Сенька, понимая, что так можно остаться голодным, поднимает отчаянный крик:
— Ай-яй-яй!.— кричит он.— Не дают мне поесть! Ай-яй-ой-ей! Умираю с голоду!
На Сенькин крик спешит кошка. Грозно встопорщив шерсть, она готова броситься на любого, кто смеет обидеть ее приемного сына. Но, выяснив причину шума, тут же ложится и кормит Сеньку своим молоком. Но кошкиного молока Сеньке явно не хватает. Он только раздразнил свой аппетит.
— Ай-яй-яй! — еще горше плачет Сенька.— Совсем умираю-ю-ю.
Кошка лижет его, успокаивает, но Сеньке сейчас не до нежностей.
Кошка начинает волноваться, тщательно обнюхивать Сеньку и, очевидно, определив скорый срок голодной смерти своего любимца, тоже беспокоится:
— Мяу! Мяу! Накормите же его! Мяу!
Маму хором поддерживают котята:
— Мя! Мя! Умирает братец!
Получается отличный концерт. Первым не выдерживает Игорь — достает банку с молоком. Сенька катится к тарелке, принимается торопливо лакать. От жадности захлебывается, кашляет, но не останавливается, пока тарелка не приобретает первоначальный блеск.
Теперь можно покормить и котят. Но только раздается звук льющегося молока, как Сенька тут как тут. Отталкивает котят от тарелки и снова принимается лакать. Остановится, отдохнет и опять. Приходится закрывать обжору в другую комнату. Ел Сенька так много, что мы часто беспокоились за его желудок. И беспокоились напрасно. Сенька рос быстро, хотя и был очень толстым. И из-за своей толщины ходил медленно, в перевалочку, смешно семеня короткими лапами. Игорь души в нем не чаял. Да и мне полюбился этот смешной и толстый щенок.
Ну и шутки!
Я заехал домой пообедать. Оставил машину у ворот и вошел во двор. Игорь и несколько соседских мальчишек играли с Сенькой. Они таскали его на руках как какой-то неодушевленный предмет, клали на спину, а тот только таращил глаза, кряхтел и никак не мог сам перевернуться на живот. Уж очень был толстый. Я прикрикнул на мальчишек:
— Отпустите сейчас же! Это все-таки собака, а не кошка…
Мальчишки послушались, но попросили разрешения посидеть в машине.
— Сидите, не жалко.
Пообедав, вышел на улицу. Ни мальчишек, ни Сеньки. Умчались куда-то. Открыл дверцу. Сел. Завел мотор. И вдруг чувствую, что сижу на чем-то мокром.
— Это еще что такое?
Выскочил из машины. Пощупал сиденье — чехол мокрый. Брюки мои, конечно, тоже. Пришлось переодеваться. «Это все мальчишки! Пролили что-то, и вместо того, чтобы сказать, испугались и дали деру. Ну, погодите, вернусь с работы, разберусь…» — мысленно пригрозил я им и уехал.
По окончании работы, подхожу к машине, открываю дверцу — на моем сиденье лужа!
— Да что это за напасть?! Что за глупые шутки?!
Значит, на мальчишек я грешил зря? Подъехал к дому, сын в слезах. Еще не легче!
— Что случилось?
— Сеньку укра-али-и-и! — горько всхлипывая, тянул Игорь.
— Как украли? Когда ты его в последний раз видел?
— Ты обедать приезжал, а потом… Мы ушли на речку…
— Так, может, он на речке?
— Мы его не бра-а-али-и-и…
И тут я начал догадываться.
— А не оставил ли ты Сеньку в машине?
И точно, на переднем сиденье сладко спал Сенька, тоненько посвистывая своим коричневым носом. Но как он ухитрился забраться на высокое сиденье?
Мы разбудили Сеньку. Он потянулся, завилял хвостом, влез между передними сиденьями, где был выступ, а уже оттуда…
— Видишь, папа, какой он умный,— восхитился Игорь.
— Ты посмотри, что твой умник делает?! Убирай его! Быстрее!
Но было поздно. На сиденье поблескивала третья лужа.
— Чтобы я больше никогда не видел этого паршивого щенка в машине. Никогда!
Тогда я считал свой приговор окончательным, не зная, что через месяц этот толстый коричневый щенок залезет в машину тайком, а вылезет полноправным хозяином. И до конца своей жизни будет моим верным спутником и другом.
Пушок
Сенька, выкормленный кошкой, сохранил привязанность и к котятам. Целыми днями он играл с ними, звонко лаял, и тогда котята, как по команде, выгибали дугой спины, топорщили шерсть и удивленно таращили глаза:
— Как это у него получается? Как он может паять?
Время шло. Котята росли. И постепенно знакомые разобрали наших питомцев. Остался один — белый с желтым, Пушок. С ним Сенька особенно дружил. Они даже спали вместе. С раннего утра и до позднего вечера Сенька и Пушок бегали друг за дружкой. Играли они всегда шумно, весело. Пушок, выбрав момент, прятался за дверью. Сенька Замечал исчезновение котенка сразу же начинал искать. В квартире не так уж много потайных уголков, поэтому он быстро обнаруживал Пушка. Но делал вид, что никак не может найти его, и проходил мимо, тоненько взлаивая:
— Гав-гав! Где ты? Где ты?
Котенок молчал, притаившись. Сенька ленивой трусцой делал круг по’ комнате. Пушок весь подбирался, сжимался в комочек, ерзал на месте, готовясь к прыжку.. И как только Сенька приближался, стремительно выскакивал из своего укрытия и, забавно фыркая, легко ударял его лапой:
— Вот я! Вот я! — и бросался наутек.
Сенька, взвизгивая от восторга,— за ним. И пошла кутерьма… Звенит посуда, падают стулья, визг, лай, фырканье… Это начало игры, а что будет дальше? Приходится вмешиваться. Вхожу в комнату — сразу становится тихо. Сенька и Пушок замирают на месте, озорно блестя глазами.
— Разве можно так? — журю я их.— Всю посуду побьете. Вот погодите, придет хозяйка, она вас… Ну-ка, подойдите ко мне!
Сенька, запыхавшийся, с высунутым розовым языком, подбегает, ласкаясь.
— Гав-гав! Давай с нами! — приглашает он.
Пушок подходит неохотно, недовольный тем, что игра прервалась. Но’ стоит мне уйти, как игра возобновляется. Ни Сенька, ни Пушок ни минуты не могут посидеть на месте. Однажды Пушок увязался за Сенькой на улицу. Он уселся у забора на бревне и с интересом стал наблюдать за открывшимся перед ним огромным миром. Он был так заинтригован новым, еще невиданным, что даже не обратил внимания на пробегавшего мимо Сеньку. Сеньку это удивило страшно. Он тут же вернулся, припал грудью к земле и залаял призывно:
— Гав-гав! Давай играть?!
Но Пушок даже ухом не повел. Сенька долго лаял то игриво, то сердито — ничего не помогало. Тогда он ухватил котенка за пушистый хвост и потащил с бревна. Но Пушок крепко зацепился своими острыми когтями, вздыбил шерсть и закричал:
— Мяу! Отпусти сейчас же!
Никогда Пушок не кричал на своего друга так сердито и громко? И Сенька уступил. Он отошел в сторону, присел и посмотрел на Пушка удивленно и растерянно. Потом заскочил на бревно, схватил котенка за шиворот, как всегда носит котят кошка-мать, и потащил во двор.
После этого случая Пушок часто старался улизнуть на улицу, но Сенька был настороже. Только котенок высовывал свой нос за ворота, как он хватал его за шиворот и тащил обратно. И для Пушка, и для Сеньки это превратилось в своеобразную игру.
Как-то раз мальчишки утащили Сеньку куда-то на целый день. И в этот же день пропал Пушок. Наша соседка видела его через три дома у магазина. Скорее всего, он пошел разыскивать своего друга Сеньку и заблудился. А может, его украли?
Мы очень переживали пропажу котенка. А Сенька особенно. Он сбился с ног k поисках своего друга. Перестал есть и даже на свою любимую ливерную колбасу смотрел с отвращением. А потом однажды лег и больше не поднялся. Игорь гладил Сеньку, называл ласковыми именами, но тот лежал неподвижно и только чуть-чуть шевелил хвостом. Глаза у него были грустные-прегрустные.
Мы вызвали врача. Узнав причину болезни, он сказал строго:
— Тоскует собака. Найдите ему друга. Без друзей даже собаки чувствуют себя очень плохо.
Сенька учится рычать
После пропажи Пушка Сенька долго болел, и даже когда выздоровел, ходил по двору печальным, уныло опустив хвост. Он уже сильно подрос и превратился в потешного маленькогб пса. Коричневая шерсть его была так густа, что не свисала, как у большинства собак, а, словно плюш, равномерно покрывала все тело. Он был коричневым весь, от носа до хвоста. Коричневыми были и глаза, и даже пуговка носа. И лишь особенным шиком выделялись белые кончики ланок, белый галстучек на груди и самый кончик хвоста, пушистого, как у лисы. Лисьего у него было много — маленькие аккуратные уши, стоящие торчком, взгляд хитрый, лукавый, походка крадущаяся, неслышная… Он не был породистым. Но, если бы проводились выставки дворняжек так, как проводят выставки служебных, охотничьих и декоративных собак, я уверен, что жюри присудило бы Сеньке какую-нибудь медаль или на крайний случай диплом. Ростом всего тридцать сантиметров, он и не обещал вырасти больше. И до того был похож на магазинного плюшевого медвежонка, что все мальчишки и девчонки с нашей улицы брали его на руки и таскались как с игрушкой. Я не препятствовал, надеясь, что хоть это разгонит печаль о потерянном друге.
Сенька рос незлобивым, ласковым. Я ни разу не слышал, чтобы он злился или рычал. Можно было подумать, что у него нет голоса. Но ведь он скулил по ночам, а в играх с Пушком даже лаял… Правда, когда ему здорово досаждали девчонки, он кряхтел, смешно так:
— Кху! Кху!
Ходил он медленно, вперевалочку, а бегал только тогда, когда пытался скрыться от изрядно надоевшей ему ребятни. Но они ловили его, пихали в пасть всякие лакомства и тащили играть. Тогда Сенька стал прятаться в соседском огороде. Ребятишки хотя и видели его, но достать не могли. Даже Игорь опасался сердитой соседки. Эта крикливая женщина мирилась с Сенькой потому, что тот ходил только по тропочкам, не наступал на грядки и пока не давал повода к ссоре. Но этот мир продолжался недолго.
У соседки водились куры, которых она выпускала в огород только поздней осенью, когда все с грядок было убрано. Поэтому Сенька ни видеть, ни знать их не мог.
И вот однажды куры, целых шесть штук, под предводительством горластого черно-красного петуха прорвались в огород и кинулись на поспевающие помидоры. И единственным свидетелем этого наглого разбоя был Сенька, который дремал на тропинке между грядок. Петух, распустив крылья, придвинулся к Сеньке вплотную.
Сенька испуганно вскочил и, очевидно, хотел убежать, но черно-красный пребольно клюнул щенка в нос. Тот отчаянно взвизгнул и бросился к спасительной дыре в заборе. Но то ли с испуга, то ли от боли проскочил мимо и заметался в углу, тщетно ища спасения. Поведение Сеньки и внимание кур придало петуху смелости. Он оглушительно захлопал крыльями и бросился в атаку.
От второго удара Сенька увернулся, но третий пришелся ему по спине. В отчаянии щенок попытался проскочить у своего преследователя между ног, но не рассчитал и… столкнулся с петухом. Выхода не было. Сенька сжался в комочек, припал к земле и предостерегающе зарычал:
— Гр-р-рр! Не трогай!
Но уверенный в себе петух не придал этому значения. Тогда Сенька отважно бросился на него и вцепился в разноцветные перья. Петух рванулся наутек, таща на себе щенка.
— Кудах! Кудах! Убивают! Спасите! — вопил он, мчась по грядкам и сшибая помидоры.
На этот невообразимый шум выскочила соседка и быстро положила конец сражению. Суматошно галдящие куры и перепуганный до смерти петух были водворены в курятник, в Сеньку полетела палка, от которой он благополучно увернулся и, не дожидаясь повторного броска, нырнул в дыру забора.
Вот с той поры кур он просто терпеть не может. И как только заметит их, сразу начинает рычать и бросается в атаку.
На озере
Мы собирались с Игорем на рыбалку. Укладывали в машину палатку, лодки, удочки… Сенька крутился возле нас и то и дело залазил в машину, откуда я его быстренько и не слишком вежливо выпроваживал.
— Пап, возьмем Сеньку,— несмело заикнулся Игорь.
— Что-о-о!? — возмутился я .— Чтобы он делал в машине лужи? Нет! — Слишком свежа была память о той злой шутке, что сыграл со мной этот неправдоподобно толстый щенок.— Я же сказал, никогда он не будет в машине.
Выехали за город. Свернули на проселочную дорогу. К нашему несчастью, после недавних дождей по ней прошли трактора и наворочали таких колдобин, что пришлось ехать медленно-медленно. И все равно трясло страшно. Мы измучались, пока, наконец, не повернули к озеру по гладкой луговой дорожке.
Солнце клонилось но чистому небосводу. Высоко над нами летали ласточки. На мели плавилась рыба. Все предвещало на завтра хорошую погоду. Отсюда и настроение у нас приподнятое. Хотелось побыстрее закинуть удочку, увидеть качающийся на воде поплавок… Я полез в машину за лодкой и замер пораженный. Из-под переднего сиденья торчал рыжий пушистый хвост.
— Это еще что за чудо? — изумился я.
— Сенька?! — обрадовапно закричал Игорь, но рыжий хвост даже не шелохнулся.
«Притаился. Ну и хитер!» — усмехнулся я и позвал:
— Сенька, ко мне!
Никакой реакции. «Может, он уже не живой? — мелькнула беспокойная мысль.— Вон как трясло…» Я потянул осторожно за хвост. Нет, Сенька был, конечно, живой и здоровый. Но он никак не хотел вылезать из.своего укрытия и отчаянно цеплялся за коврик всеми четырьмя лапами. А когда Игорь все-таки вытащил его, он воспользовался первой же возможностью и забился под сиденье снова.
— Ну и пусть! — рассердился я.— Надоест, сам вылезет.
Мы спешно поставили палатку, накачали лодки и выплыли на свои рыбацкие места, в ожидании вечернего клева.
Тишина стояла над озером. Только чуть слышно звенели комары да попискивала какая-то птичка, устраиваясь на ночлег. И в этой тишине вдруг раздался жалобный вой, словно кто-то непрерывно дул в тонюсенькую трубу:
— У-у-у! — жалобно тянул Сенька.— У-у-у-у! Все бросили меня, покинули-и-и!
Выходило это у него так слезно, что я не выдержал и погреб к берегу. Услышав плеск весел, Сенька перестал выть и кинулся мне навстречу, звонко взлаивая. Он подбежал к берегу, завизжал от радости и, не останавливаясь, бросился в воду. Он, наверное, посчитал ее продолжением берега. Но тут же окунулся с головой, вынырнул, беспорядочно забил передними лапами. Я подхватил его, втащил в лодку и рассмеялся. Передо мной был обыкновенный щенок. Густая шерсть намокла, прилегла к телу, и вся его необыкновенная толщина исчезла.
Утром, еще затемно, мы с Игорем уплыли, оставив Сеньку сторожить палатку. Рыба клевала отменно. И мы не заметили, как пролетело время. Солнце уже поднялось над горизонтом и стало ощутимо припекать, как вдруг от палатки донесся Сенькин лай:
— Гргав! Гргав! Не подходи!
Лай был таким сердитым, что я поплыл к берегу. Следом за мной торопился Игорь. Подплыв ближе, мы увидели колхозное стадо, бредущее нехотя но берегу, и здоровенного бугая с кольцом в носу, который, подхлестывая сам себя но бокам хвостом, рыл землю копытом, бросал комья себе на спину и готовился напасть на нашу яркую палатку. Бугай уже наклонил голову, чуть не касаясь мордой травы, нацелился рогом, но ему мешал Сенька. Он прыгал перед мордой, дразнил своим рыжим цветом и отчаянно лаял.
Бугай решил для начала разделаться с ним. Он еще ниже нагнул голову и бросился на этот рыжий комок. Но Сенька вовремя отскочил в сторону. Бугай тряхнул головой и остановился, медленно разворачиваясь. Рыжий комок опять прыгал перед самыми глазами. Сенька подбежал к почерневшей копне прошлогоднего сена и звонко залаял:
— Гав! Не поймаешь, не поймаешь…
Бугай с ходу ударил рогом… в копну сена. Сено полетело во все стороны, слежавшаяся пыль облаком поднялась в воздух. Бугай свирепствовал. Он ревел торжествующе и бил, бил, бил.
Мы стояли у палатки с веслами наперевес. К этому времени подоспел и пастух верхом на лошади. Но наша помощь не понадобилась. Бугай, израсходовав свою ярость на копну сена, поплелся к стаду. Сенька, завидев нас, подбежал, радостно виляя хвостом, всем телом.
— Маленький, а какой злой,— с уважением сказал пастух.
— Не злой, а смелый,— поправил Игорь, ласково почесывая храбреца за унтами.
Капкан
Не успел я вылезти из палатки, как Сенька уже тут как тут. Хвостом вертит и преданно смотрит мне в глаза.
— Соскучился за ночь? — усмехнулся я.
Сенька припал на передние лапы и еще усерднее завилял хвостом, приглашая играть.
— Ладно, ладно. Некогда мне.
Я взял удочки, подсак, банку с червями и столкнул на воду лодку. Сенька ужом проскользнул мимо меня и уселся на корме.
— Нет, брат, так дело не пойдет. А палатку кто стеречь будет, вещи? Вылазь, вылазь,— уговаривал я его.— Нельзя нам обоим отлучаться.
Сенька с явной неохотой покинул лодку. Я оттолкнулся от берега и сел на весла.
К обеду, когда солнце уже жарило вовсю и утренний клев прекратился, я причалил к берегу. Сенька не выскочил, как обычно, навстречу. «Спит, наверное»,— подумал я с раздражением и громко позвал:
— Сеня! Сенька, ко мне, быстренько!
Но Сеньки не было.
Заглянул в палатку, в машину… Прислушался. Тихо все. Только чуть треснула ветка в кустах да всплеснулась под берегом стайка рыбьей мелочи. «Что могло случиться? — я не на шутку встревожился.— До ближайшей деревни километров десять. Волков здесь не водится. Может быть, кто проезжал мимо, да поймал. Ведь Сенька такой доверчивый. Но тогда бы я слышал шум мотора. Нет. Этого не может быть…» И все-таки я выскочил на дорогу, пробежал до ближайшего поворота — свежих следов автомашин не было.
Солнце палило нещадно. Пот заливал глаза. В траве тревожно звенели кузнечики. Кусты стояли нахохлившись, уныло опустив привядшие листья. «А почему считают, что здесь нет волков? — вдруг подумал я .— Вон какие заросли! Тут не то что волки… Ах, Сенька, Сенька, ну почему я не взял тебя с собой в лодку?! Бог с ней, с палаткой, вещами…»
Я вернулся к палатке, взял походный топорик на всякий случай и направился в самую гущу кустов, полный решимости хотя бы отомстить прожорливым волкам. Целый час я безуспешно искал следы жестоких хищников, весь исцарапался о колючие ветви, но ничего не нашел. Подавленный и усталый, вернулся к палатке. Я еще раз прикинул, взглядом, примеряясь, где же он мог находиться. И вдруг заметил, как неподалеку от меня дрогнула и закачалась ветка. Я ногой раздвинул куст и увидел… Сеньку. Он лежал в какой-то страшно неудобной позе. Опустившись на колени, я повернул своего верного друга на бок и невольно засмеялся. Сеньке было, конечно, не до веселья. У него не было сил даже шевелить хвостом. Но ситуация была такая комичная, что я не выдержал и захохотал.
Сенька сам себе нашел капкан. Любитель свиной тушенки, он обнаружил где-то порожнюю банку из-под нее, оставленную нашим предшественником-неряхой, и опрометчиво засунул туда морду. Острые края, загнутые внутрь, не давали вытащить ее обратно, а сама банка плотно засела между веток.
Сколько Сенька промучился в этом канкане, не знаю. Наверное, долго, потому что, когда я освободил §го, он так виновато и устало посмотрел на меня, так понуро, горбясь, полез под машину, что мне стало жаль его, хотя я с трудом сдерживал улыбку.
Сенька помогает Актару
Только мы подъехали к дому егеря, как Сенька исчез. Стоянка здесь предвиделась длительная, поэтому я не беспокоился. Пока мои друзья ставили во двор машины, пока решался вопрос о ночлеге, я любовался красивой черно-белой лайкой, которая на привязи стояла в соседнем дворе. Она не лаяла. Она просто стояла и с тоской смотрела на нас, чуть слышно повизгивая. Мы долго разгружали машины, и за это время лайка ни разу не присела, только нервно переступала лапами.
— Хороша! — не выдержал я.
— Актар? Стоящий пес,— подтвердил егерь и тяжело вздохнул.— Хозяин — не охотник, так… Губит собаку на привязи. Я просил его продать — ни в какую. Говорит, дом сторожить некому. Эх! — он огорченно взмахнул рукой и отвернулся.
Словно поняв, что разговор шел о нем, Актар взвыл и стал метаться по двору. В это время вывернулся откуда-то Сенька и бесстрашно нырнул через дыру в заборе. Актар умолк, насторожился и, вытянувшись вперед насколько ему позволяла привязь, внимательно смотрел на незнакомца. Сенька приближался, грозно рыча, но при этом сильно махая хвостом. Начался обычный процесс знакомства — обнюхивание. Я приготовился к худшему, беспокоясь за своего любимца. Ростом он едва дёставал до брюха лайки, и вообще выглядел перед ней несолидно. Но на сей раз все кончилось благополучно. Вот Сенька припал на передние лапы, потом метнулся в сторону, приглашая Актара играть. Тот кинулся было за ним, но ремень рванул его назад, чуть не опрокинув на спину. Актар завыл и стал бегать по двору, с грохотом катая блок по проволоке, натянутой от дома к сараю.
Сенька подошел и долго обнюхивал ремень, на который был привязан Актар. Такую вещь он встречал впервые, поэтому исследовал основательно. Он даже пытался грызть его, но вскоре бросил эту затею и улегся рядом со своим новым другом, глядя в мою сторону, изредка взлаивая, словно приглашая меня помочь в беде.
Утром, еще затемно, мы быстро погрузили все необходимое на телегу и тронулись в путь. Я крикнул Сеньку, он покрутился у ног, поластился и потрусил сзади. За разговорами с егерем я вспомнил о нем спустя полчаса. Позвал, но его не было.
— Сенька! Сенька! Сенька-а-а! — кричал я, по безрезультатно. Ночную темень сменил густой туман — дорогу не видно в десяти метрах. «Сбежал к машине»,— успокаивал я сам себя.
Каково же было мое удивление, когда через несколько шагов я буквально наткнулся на Сеньку и… Актара. На Актаре был ошейник с обрывком ремня. Я внимательно осмотрел его. Ремень был изгрызан мелкими, словно мышиными, зубами.
Я присел на корточки и снял с Актара ошейник.
— Ну и что прикажете делать?
Актар отскочил в сторону и настороженно смотрел на меня. А Сенька вдруг подпрыгнул и неожиданно лизнул меня в лицо.
— Возьми его с собой. Ему знаешь как хочется…
Как мне поступить? Я задумался. Ну не вести же его назад? Ведь говорят, что возвращаться нельзя — плохая примета. И мы поспешили догонять моих друзей. Сенька бежал впереди, довольный, гордо задрав хвост и весело оглядываясь. Рядом с ним бежал Актар…
Предательство
Мне позвонил товарищ и закричал в трубку:
— Слушай, достал спаниеля. Великолепного. Чистокровного. Собирайся на охоту. Поедем на моей машине. Даю час на сборы.— И бросил трубку.
Естественно, сборы были спешными. Ружье, патроны, резиновая лодка, спальный мешок, продукты… Сенька, зараженный моим волнением, носился вокруг, мешаясь под ногами. Блестел своими коричневыми глазами, вертел хвостом и поминутно звонко лаял:
— Гав! Гав! Меня-то возьмете?
— Сеня, ну о чем разговор? Конечно, возьмем. Как я без тебя? Так, кажется, все! Ничего не забыли?
Сигнал машины у ворот. Вовремя управились. Выбегаю с Сенькой. Складываем вещи в багажник. Открываем дверцу машины. Вот он — знаменитый спаниель! Длинные висячие уши. Ухоженная черно-белая волнистая шерсть. Но не успел я его толком рассмотреть, как Сенька запрыгнул на сиденье и оскалил зубы:
— Это что за новости? И еще лежит на моем месте?!
Благородный спаниель тоже зарычал. Мгновение, и клубок собачьих тел уже катается по машине. Полетели клочья черно-белой . и рыжей шерсти. Мы срочно вмешиваемся. Тяжело дышащие противники растащены за задние лапы.
— Сеня, ты что это? Как тебе не стыдно? Помирись сейчас же! — уговариваю я своего друга.
Но не тут-то было. Ни Сенька, ни спаниель не хотели уступать. Что делать? И в спешке мы принимаем решение — Сеньку оставить дома. Рыжий рычащий комок выдворен за калитку в руки Игоря. Калитку на запор. И мы помчались вперед. Ну что мне стоило обернуться назад?
В начале пути, увлеченный разговорами об охоте, я как-то забыл про Сеньку. Потом, чуть позднее, в душу мне закралось сомнение и сознание вины перед четвероногим другом. Это чувство не оставляло меня до самого возвращения. И спаниель не понравился, хотя работал он хорошо.
Но вот, наконец,, через два дня снова родная калитка, но никто меня не встречает, не прыгает вокруг, не ластится… Вхожу во двор — тишина! Поднимаюсь на крыльцо, вот он!
— Сенька, привет!
Но Сенька как лежал на верхней ступеньке крыльца, так и остался лежать, только глянул на меня грустньтми-прегрустными глазами и отвернулся.
— Ты что, заболел? — встревожился я и нагнулся, чтобы погладить, но Сенька выскользнул из-под руки, спрыгнул с крыльца и улегся под кустом смородины.
— Сеня, что с тобой, дружище? — я направился к нему, он от меня.
— Да что же это такое? Ты меня не узнал?
— Обиделся он,— пояснил Игорь.— Как вы уехали, он вырвался и за вами погнался. Вернулся только к вечеру. Весь в грязи. Усталый. И с той поры ничего не ест…
Я взял кусочек ливерной колбасы, подсунул Сеньке иод нос. Он отвернулся. Я гладил его. Называл ласковыми именами. Просил прощенья — ничего не помогало. Заболел, понял я, и позвонил знакомому ветеринарному врачу.
— Обиделся сильно,— подтвердил и врач.— Это бывает. Но не огорчайся, через день-другой отойдет. Почаще будь с ним рядом. Собака — не человек, она прощает все, даже предательство.
На следующий день я вывез Сеньку за город. И только там он немного оттаял. А через два дня был снова самим собой — веселым, забавным, ласковым.
Приехали
Только мы подъезжаем к дому из своего очередного путешествия, как Сенька шариком выкатывается из машины, оббегает вокруг нее и звонко лает:
— Гав! Гав! Приехали! — и отходит в сторону, мол, свои обязанности я выполнял исправно, ну а теперь твоя очередь, хозяин,— разгружай машину, таскай свои палатки, лодки, удочки, а мне некогда. У меня тоже дел по горло. И тут же начинает проверять и обновлять свои метки.
Но на его лай уже выскочил из соседней подворотни черный, как жук, щенок — Шарик. Выскочил и стремглав мчится к Сеньке, усиленно виляя хвостом. Сенька свысока поглядывает на Шарика, но дает ему возможность как следует себя поприветствовать и трусит дальше. Шарик следом, вытягиваясь в струнку, старается носом достать хоть кончик Сенькиного хвоста.
Из калитки напротив выходит кокетливая болонка — Барселона. Потягивается, жеманно щурит глаза под нависающими кудряшками и вдруг, заметив Сеньку, взвизгивает и бросается к нему. Навстречу даме Сенька галантно делает несколько шагов, вежливо виляет хвостом и дает себя обнюхать. Потом поворачивается и продолжает свой путь. А вот и Мушка, помесь дворняжки со спаниелем, мчится, заискивающе повизгивая. За ней пристраивается огромный добродушный пес с редкой кличкой — Лай. Из-за угла выворачивается лохматый Боб, за ним еще, еще… И наконец Сенька, окруженный целой свитой поклонников, останавливается где-то в укромном уголке. Садится. Все обожатели окружают его плотно и начинают обнюхивать.
Наверное, ото так же как и у нас, у людей. Когда встретишь знакомого, вернувшегося из интересного путешествия, хочется послушать его рассказы.
Здесь же рассказы заменяют запахи, принесенные в густой Сенькиной шерсти оттуда, куда ни одна из этих собак попасть даже не мечтает.
И Сенька, гордый оказанным вниманием, с самодовольным видом дает возможность своим поклонникам пережить хоть в малой мере то, что пережил сам.
Я представляю себе это так:
— Сеня, милый, а что это за запах? — начинает подлизываться Барселона.
Даме нельзя не ответить, и Сенька, оттопыривая нижнюю губу, поясняет:
— Это? Лось пробегал неподалеку.
— Лось?! Настоящий?! И ты… Ты…
— Нет,— Сенька притворно вздыхает.— Не пустил меня хозяин. А то бы я… конечно…
— А вот это кто? — несмело спрашивает Шарик.
— Ни разу не грамотный, что ли? Не знаешь? Эх, ты…— презрительно фыркает Сенька.— Это же ондатра. Я сидел на ее домике.
— Ой! — восклицают хором Барселона и Мушка.— На самом ее домике. И… И не боялся?
— Кого? — возмущается Сенька.— Ондатру? Да я…
— Врет он все! Врет! — лает за забором и гремит цепью огромная овчарка Дик.
— Завидуешь, пустолайка,— небрежно бросает Сенька.
После каждой нашей поездки такое обнюхивание повторяется. И, наверное, из-за этого, несмотря на свой малый рост, Сенька пользуется огромным уважением у окрестных собак. Что интересно — в день нашего приезда я не наблюдал ни одной собачьей ссоры. Все это будет потом, завтра, а сегодня… Сегодня нельзя, сегодня Сенька приехал!
Последняя рыбалка
Приближалось время сенокоса. Погода держалась пасмурная. Поэтому нас очень донимали комары. Они тучами вылетали из высоких, уже созревших трав, звенящим туманом висели в воздухе. Комаров было так много, что даже Сенька в своей густой лохматой шубе не выдерживал их натиска! Они набивались в нос, глаза, уши, и он, спасаясь от их укусов, выкапывал в земле нору, залазил в нее и закрывал морду лапами. Ночью мы спасались в палатке, а днем приходилось уплывать на лодке подальше от берега. На открытой воде комаров было меньше. Если бы не эта звенящая кровожадная братия, то отдохнули бы хорошо. Рыба клевала отменно. Ночи были теплые, да и днем не жарко. Отпуск мой заканчивался, и к вечеру мы должны уезжать домой. В полдень, когда сборы были в самом разгаре, к нам пожаловали гости.
Двое деревенских мальчишек, дочерна загорелых, босиком, с простенькими, вырезанными из тальника удилищами, подошли, глазея на машину, яркую палатку, на спиннинги с блестящими катушками… Подошли, робко поздоровались, опасливо косясь на Сеньку.
С мальчишками Сенька всегда знакомился быстро и относился к ним доброжелательно. Но на этот раз он слишком долго обнюхивал их, и я, боясь за гостей, прикрикнул:
— На место!
Он подчинился с неохотой и ушел под машину обиженный. Но через минуту выскочил оттуда. Шерсть на загривке дыбом, горло подергивается в грозном рычании. Никогда я не видел его таким сердитым.
— Сенька! Ко мне! — крикнул я, но он не послушался и бросился мимо нас по тропе.
— Это он на нашу собаку,— пояснил один из мальчишек.
И точно, из-за поворота вышла большая и лохматая, какого-те неопределенного цвета собака. Шла она медленно, еле переставляя лапы. Шерсть висела сосульками.
— От чего она у вас такая? Уж не бешеная ли? — заволновался я.
— He-а! Старая сильно. И не ест ничего.
И хотя объяснение было не очень вразумительное, я успокоился. Угостил мальчишек конфетами, оторвал им японской лески, показал новую польскую лодку, но краем глаза не переставал следить за Сенькой. Уж очень странно он повел себя с нашими гостями. Не обидел бы… Но Сеньке было не до мальчишек. Он целиком занялся собакой. Он не давал ей приблизиться к нам, прыгал перед мордой, рычал, лаял.
Мальчишки побыли с час и ушли, забрав с собой собаку. Сенька далеко проводил их, не переставая лаять. И даже когда вернулся и обнюхал то место, где лежала эта так не понравившаяся ему собака, вновь встопорщил шерсть на загривке и зарычал.
Вечером мы уехали домой. А через неделю Сенька вдруг стал вялым, отказывался от еды, глаза у него воспалились и покраснели.
— Чума! В народе ее называют — собачья смерть. Ничего нельзя сделать. Где-то заразился…— сказал врач.
И я вспомнил нашу последнюю рыбалку, собаку, на которую так лаял Сенька. Он, наверное, чувствовал, что собака больна, и старался не допустить ее к нам, не зная, что люди этой болезнью не болеют. Он оберегал нас, а сам вот не уберегся.
Так. не стало Сеньки. Он был самым породистым из всех непородистых собак. Он был верным и ласковым другом…
