I. Денис
— Сто чертей и триста чертенят…— проскрипел Денис.
Я не выдержал и рассмеялся. Всякий раз, когда слышу что-нибудь такое, я представляю себе сквернословящим невинного младенца, который не ведает, что говорит, просто повторяет услышанные где-то слова.
Представлять легко и трудно. Легко, потому что бранится Денис без всякого воодушевления, скучно. Он и говорит так же, но в разговоре, если разговор интересен, на интонацию не обращаешь внимания, важен вложенный в слова смысл. А тут и смех, и грех: «Сто чертей и триста чертенят» — любимейшая присказка Сереги Павлова, которую он, бывало, произносил с таким смаком, с таким множеством оттенков,— звучит, будто вокзальное объявление.
Именно у Сереги Павлова Денис нахватался всех этих чертей и чертенят. Денис с Серегой работали вместе пятнадцать лет, а это не шуточки — поднимать с немыслимой глубины затонувшие суда, мчаться по первому сигналу тревоги к терпящим бедствие, заводить пластыри на пробоины в брюхе корабля, когда на море шторм… Веселенькое было время. Тогда все это только начиналось, и нашу контору уважительно именовали научно-исследовательской спасательной станцией (НИСС). Сейчас называют просто: аварийно-спасательная служба (АСС). Нынешние ребята гордо величают себя асами, однако до Сереги и Дениса им, по-моему, все же далековато. Но это я уже совсем о другом…
Дениса в то же время трудно представить себе невинным младенцем, потому что ему двадцать семь лет, весит он четыреста килограммов, а ростом вымахал в три с лишним метра. Для нас-то он просто свой, надежный парень, но ученая публика при одном взгляде на него от восторга чуть не помирает: Денис для них — совершеннейший образец Tursiops truncatus, дельфина афалины. Они (ученые) так прямо и говорят: «Один из шедевров матушки-природы!» Ничего удивительного: плохих в НИСС не брали. Ни людей, ни дельфинов.
— Сто чертей и триста чертенят…
Это сейчас у Дениса портится характер, пропадает даже чувство юмора — что поделаешь, старость. Сколько ему еще осталось? Лет пять, не больше. А раньше был парень хоть куда. Отчаянный. Ругали за это. Сергей поначалу тоже жаловался:
— Не пойму — дурачок он или в самом деле ничего не боится?
А уж Серега, будьте уверены, сам ничего не боялся.
Любили они друг друга. Сергей, помню, все переживал: «Вот мне тридцать пять, а Денису двадцать. Через десять лет я еще буду мужик в самом соку, может, женюсь наконец. А у Дениски в тридцать — глубокая старость… Несправедливо это!»
Он вообще страшно переживал всякую несправедливость. Бывало, говорил:
— Жаль, что бога нет. Даже поскандалить по поводу этих шуточек природы не с кем…
Его возмущало, что мы, люди, общаемся с дельфинами главным образом во время работы — ну, в самом деле, не может же человек круглые сутки сидеть в воде! Но вот в этом-то Серега и видел несправедливость:
— Что же получается: дружба дружбой, а табачок врозь? Я после работы в гости или в кино, а он опять на дно морское к рыбам? Где же культурные развлечения?
Как ни смеялись над ним, а Павлов добился, чтобы для дельфинов устраивали киносеансы, и сам приходил на них. Дельфины оказались равнодушными ко всем человеческим любовным историям, но страшно полюбили видовые и спортивные фильмы. Между прочим, эти сеансы натолкнули на мысль создать у нас, при НИССе, подводную киносъемочную группу. Дельфины работали в ней вместе с людьми.
Эх, Серега, Серега! Борясь с несправедливостью, он предлагал «раскрепостить» дельфиних и устроить детские сады для дельфинят, требовал организовать воскресный отдых дельфинов и распространить на них закон о пенсионном обеспечении трудящихся. Тогда это тоже казалось смешным, а ведь спустя несколько лет пришлось задуматься над всем этим и пойти даже гораздо дальше.,.
Он был умница, Серега Павлов. От него первого я услышал эту мысль: к дельфинам нужно относиться так же, как мы относимся к приматам. В отряд приматов входят ведь и человек, и мартышка, и даже полуобезьяны. Так и семейство дельфинов сложно, многообразно, и вряд ли следует ждать от какого-нибудь слепого гангского дельфина таких же проявлений разума, как, скажем, от афалины или гринды.
Он все сражался с несправедливостью, а судьба оказалась несправедливой прежде всего к нему самому. Погибнуть в тридцать пять лат!.. Денис уцелел чудом — это он вытащил на поверхность тело своего друга…
— Сто чертей и триста чертенят…— сказал Денис без всякого выражения.
К этому не сразу привыкаешь — слышать слова, не окрашенные интонацией, слова, которые выходят не изо рта, а из расположенного на макушке дыхала (на первых порах кажется, будто разговариваешь с чревовещателем), видеть физиономию, не искажаемую ни гневом, ни радостью, ни каким-либо другим чувством, физиономию неподвижную, как маска. Но привыкаешь, в конце концов, и к этому.
— Что случилось, Денис?
— Больше не могу.
— Что — не можешь?
— Переведи меня на прежнюю работу.
— В экспедицию тебе нельзя — годы не те. Я вот тоже ушел.
— А здесь я больше не могу.
— Да что случилось?
А случилось, оказывается, вот что. Какая-то юная дурочка решила утопиться. Денис об этом, конечно, не знал. Нынешней весной его назначили в спасательный патруль на городском пляже. Он просто случайно оказался у той скалы, где девица производила окончательный расчет с жизнью. Когда она сиганула с такой высоты, он даже восхитился ее смелостью, хотя и подумал: «Почему в одежде?». А потом она не выразила никакого желания всплывать и, как выяснилось, вообще не умела плавать. Денис ее тут же выволок на поверхность. На благодарность он не рассчитывал, но девица, очнувшись, закатила истерику. А когда дельфин, все еще ничего не понимая, сказал: «Теперь можешь не бояться. Все в порядке»,— она влепила ему затрещину. За то, что помешал утопиться?!
— Больше я не могу,— сказал Денис без всякого выражения.
— Но патрулировать на пляже кто-то должен. Тонут ведь и по-настоящему.
— Пусть кто-нибудь другой.
— Из молодых? — спросил я и подумал: может, в самом деле попросить кого-нибудь из молодежи школы АССа?
Дельфин промолчал.
— С тобой, Денис, мне было веселее — все-таки старые друзья. А что, если я попрошу Серегу?
Серега был Денисов сын, названный так в честь друга.
— Нет,— сказал Денис.
— Почему?
— Не хочу. Тогда лучше останусь я сам. Если так нужно.,
— Но почему?
Денис посмотрел на меня испытующе. Выражение глаз иногда заменяло ему мимику и интонацию. У него были не просто умные, а мудрые, я бы сказал, глаза.
— Не хочу, чтобы он разочаровался в людях. Это меня задело.
— А ты что — разочаровался?
Денис помедлил.
— Я — нет,— наконец ответил он.— Но сначала я познакомился с Серегой Павловым и другими братьями.
Я улыбнулся:
— Значит, ты остаешься?
Денис промолчал, он не любил дважды повторять одно и то же.
— Ну, а как быть с этой девчонкой? — спросил я.— Может, напишем в газету?
— Нет,— сказал Денис.— Жаловаться не хочу, а ей и так плохо.
— Какая жалоба! Я говорю совсем о другом. Давай напишем заметку: «Ветеран спасательной службы Денис, участник многих экспедиций в Атлантический, Индийский и Тихий океаны, прощает неразумную девочку, которая ударила его за то, что он спас ей жизнь». Ну, как?
Глаза Дениса засветились, он внутренне улыбался:
— Годится.
А я почувствовал, как защемило мое старое сердце. Эх, Серега, Серега, это ведь тоже твое словечко — «годится».
— Давай,— сказал Денис,— но не забудь написать мое имя правильно — через два «с», а то вечно все ошибаются.
Я кивнул: помню, мол. Хотя, признаться по совести, совсем забыл, что он у нас Денисс — «дельфин научно-исследовательской спасательной станции». «Денисе Первый и Единственный,— как говаривал, обнимая его, Сергей Павлов. Еще одно воспоминание о прошлом. До чего же быстро жизнь прошла!
— Будь здоров, дружище,— сказал я Денису.
— И тебе того же,— ответил он и взмахнул хвостом.
2. Легенда о потопе
— Потоп? — переспросил я изумленно.
Наверное, изумление было таким неожиданным и комичным, что Денис, будь он способен на это, расхохотался бы,— я видел по его глазам. Но смеяться дельфины, как известно, не умеют, и Денис только подтвердил:
— Потоп.
— Кто тебе говорил об этом?
— Не помню. У нас все знают.
Я почему-то подумал: дельфинам наши мимика и жесты, видимо, кажутся странными, как нам, скажем, обезьяньи ужимки. Однажды я спросил об этом, но Денис ответил уклончиво:
— Вы слишком часто находитесь во власти чувств.
Он сказал иначе, не так книжно, но смысл был именно такой.
— Это плохо?
— Не знаю.
Однако вернемся к потопу, вернее, к тому, что привело к разговору о нем. Началось все с Денисова имени. Дело в том, что у дельфинов нет имен в нашем человеческом понимании, их заменяет что-то похожее на оклики или позывные, отличающиеся высотой звука. Нечто вроде «Эй, ты!», которое звучит для каждого по-разному. Может быть, поэтому они сперва и воспринимали данные людьми имена как некое приобретение. Потом, правда, стали смотреть на них проще. Поначалу, помнится, не обошлось без споров. Серега Павлов, например, решительно выступал против всего, что хоть сколько-нибудь напоминало клички.
— Если они наши друзья и братья,— заявлял он,— то должны носить человеческие имена. И не какие-нибудь «Васька» или «Майка», так называют поросенка или корову, а полные, уважительные…
— Тогда для полного уважения нужны отчества и фамилии,— говорил кто-то, посмеиваясь, но Серегу этим было не смутить.
— Может, и они понадобятся,— соглашался он.— Будущее покажет.
Я придерживался срединной, так сказать, позиции: наших друзей дельфинов можно называть по-всякому, лишь бы это не было обидно, пренебрежительно или смешно. А так пусть будет хоть и кличка — разве она не может стать именем!
Денис слушал внимательно.
— У людей есть смешные имена? — спросил он.
— Пожалуй.
— А Серега?
— Ну, что ты! Сергей — очень достойное имя. «Сергей» значит «высокочтимый».
— Годится,— одобрил Денис.
— Правда, тебя,— добавил
сразу и без споров…
— Что значит — «окрестили»?
— Ну, назвали.
— А почему тогда — «окрестили»?
Вечно он задает такие вопросы, что приходится выворачивать наизнанку наши человеческие отношения.
— Предрассудок был такой. Люди верили в высшее существо, называлось оно «бог»…
— А на самом деле этого существа нет?
— Конечно.
— Зачем же верили? Как можно верить в то, чего нет?
Он говорил без интонаций, но я давно научился понимать, где у него вопрос.
— Я же говорю — предрассудок. Над новорожденным совершали обряд, называлось это «крестить». Одновременно давали имя. Так и пошло: крестить — значит, давать имя.
— Ясно. Имя вы мне дали хорошее.
— Еще бы! С одной стороны, чисто человеческое, как хотел Сергей, а с другой — со скрытым смыслом.
— «Дельфин научно-исследовательской станции»,— важно произнес Денис.
— Есть и еще один смысл.
— Не знаю. Мне не говорили.
— Могу рассказать.
— Давай.
Я прикинул: а почему бы и нет? Время обеденное, людей на пляже почти не осталось, один патрульный дельфин-спасатель (у Дениса был теперь ученик и помощник) вполне справится с делом, пока мы здесь поболтаем…
— Вот ты говоришь: как можно верить в то, чего, нет? Осуждаешь. Нас, людей, легко осуждать. Суетливы и ошибок за свою историю понаделали множество. То ли дело вы, дельфины. Простая, здоровая жизнь. Ни суеверий, ни пороков. Ну, подеретесь иной раз — разве это грех? Так, шалости….
— Я этого не говорю.
— Значит, думаешь.
— И не думаю.
— А я го ворю и думаю.
— Вы любите говорить.
— Вот видишь — еще один недостаток.
— Я не хотел обидеть.
— Знаю. А поговорить, в самом деле, любим. «Погасло дневное светило, на море синее вечерний пал туман, шуми, шуми, послушное ветрило, волнуйся подо мной, угрюмый океан…»
— Что это? — спросил Денис.
— Стихи.
— Не понимаю.
— Ну вот. У вас все проще и яснее: солнце село, наступил вечер, приближается шторм — нужно удирать. А мы об этом стихи сочиняем.
— Это ты сочинил?
Я не выдержал и рассмеялся.
— Пушкин. Александр Сергеевич Пушкин.
— «Сергеевич» — значит, его папу звали Серега?
— Точно. Как Серегу Павлова.
Обалдеть можно от этого Дениса.
— Так вот, навыдумывали мы разного…
— Телевизор и кино мне нравятся. Это вы хорошо придумали.
— …А много тысяч лет назад наши предки жили, как и вы, бесхитростно и просто. Между прочим, уже тогда они пытались объяснить доброе отношение дельфинов к людям…
— И что?
— Ничего. Придумали сказочку. Тогда все было просто. Если что непонятно — тут же наготове сказочка. Я тебе говорил об одном боге, а в то время у людей было много богов…
— Это им казалось, что было.
— Конечно.
— А зачем — много?
— Каждый бог отвечал за какое-то дело. Один за охоту, другой за земледелие, третий считался хозяином морей и океанов.
— Интересно.
— И был бог, который ведал виноградарством и виноделием. Однажды он в облике обыкновенного мальчика плыл на корабле. Но мальчик-то мальчик, а все-таки он был бог и сразу понял, что корабельщики задумали недоброе — хотят его ограбить и убить. И тогда этот бог решил наказать моряков. Как? Он превратил весла, которыми они гребли, в огромных извивающихся змей. Представляешь?
— А разве это возможно?
— Да я же говорил: сказочка. Напуганные матросы вскочили с мест и бросились в воду. Наверное, утонули бы, но их пожалел другой бог — тот, что был хозяином морей. Он пожалел людей и, чтобы спасти, превратил в дельфинов. Понял? С тех пор, дескать, в морях и океанах живут веселые и добрые дельфины, которые никогда не обижают людей, потому что помнят: когда-то сами были людьми. Каково?
— Интересно. А при чем тут мое имя?
— Греческого бога, который напугал матросов, звали Дионис. И это от него пошло — Денис.
— Значит, мы произошли от вас?
— По этой сказочке выходит так.
Денис помолчал немного, потом сказал:
— У нас говорят по-другому.
Он ожидал моего вопроса, и я спросил:
— Да?
— Это правда, когда-то все мы жили на земле…
— Кто — все?
— И мы, и вы,— сказал Денис.— Мы были одной семьей.
— И не было людей и дельфинов?
— Не было. Мы были одной семьей и жили у моря. Но одни его любили, а другие боялись — они ковырялись в земле и ели червей. А потом начался потоп…
Вот тут-то я и переспросил изумленно:
— Потоп?
— Потоп,— подтвердил Денис.
— Кто тебе говорил об этом?
— Не помню. У нас все знают. Земли стало совсем мало, и все ушли в море.
— А потом?
— Потоп кончился. Мы остались в море, а те, кто боялся, вернулись на землю.
— Это что же, по-вашему выходит — мы произошли от вас? — спросил я, испытывая почему-то странную уязвленность.
Денис полколчал, и мне показалось, что я вижу в его глазах усмешку.
— Не знаю,— сказал он. Потом добавил: — Мне пора.
Дельфиненок, его помощник, затеял у самого берега возню с мальчишками, и, пожалуй, самое время было их разогнать.
3. Только вы и мы…
До того как дельфины по-настоящему познакомились с людьми, они не испытывали никаких «комплексов» и не сталкивались с тем, что мы называем проблемами. Все было ясно с самого рождения: нужно просто прожить жизнь, испытав по возможности больше радостей и поменьше огорчений. И все это было обнажено, высветлено и, хотя речь идет о существах разумных, я бы даже сказал,— по-животному примитивно.
Радость: обилие пищи, любовь, спокойное море, единение с семьей, в редких случаях — дружеское общение с человеком, отсутствие опасности. Огорчение — нечто прямо противоположное. Иногда это было даже не огорчение, а подлинная беда: извержение подводного вулкана, произведенный людьми взрыв (мы-то до поры были совершенно бесцеремонны с природой). Но беды не зависели от самих дельфинов. Наверное, это и сделало их своеобразными фаталистами, принимающими все как должное. Поэтому же, наверное, у них не было таких понятий, как счастье, неудовлетворенность собой, «вызов судьбе», стремление к несбыточному.
Разум ими самими не воспринимался как примета некоей избранности. Они не были в своей стихии отгорожены от всего остального живого — так же охотились, плавали, кочевали из одного места в другое, ничего, кроме похожих на сновидения воспоминаний, не приобретая, ничего нигде не оставляя. Вот уж кто мог сказать о себе: все мое ношу с собой.
Сомнения посеяло общение с человеком. Дело едва не дошло до своеобразного бунта. Может, это слишком сильное в данном случае слово — «бунт», но часть дельфинов — и какая часть, наши друзья, воспитанники НИССа! — готова была порвать с людьми.
Сейчас как-то даже не верится. Началось с того, что дельфины рядом с человеком вдруг почувствовали свою неполноценность. Существа, удивительно приспособленные для жизни в воде, увидели, что даже в их родной стихии люди могут в известной степени больше их. В самом деле, афалине каждые несколько минут нужно всплывать, чтобы сделать очередной вдох-выдох, а мы в аквалангах оставались под водой как ни в чем не бывало. Скорость — великое качество дельфинов, но и здесь техника по меньшей мере уравнивала шансы. Когда доходило до чрезвычайных происшествий, до аварийно-спасательных работ, и мы, и дельфины перебрасывались на вертолетах или самолетах. Сперва дельфины не могли оценить авиационные скорости, а вибрации в полете и раздражали, и вызывали недомогания. После одного особенно трудного полета Денис сказал:
— Не хочу лететь, вернусь сам.
Ему дали такую возможность. Мы вернулись домой через два часа, Денис приплыл на базу на третьи сутки. Больше никто на эту тему не заговаривал, все стало ясно. Убедились дельфины и в том, что в длительных переходах не могут тягаться с нашими скоростными судами. Соревнований мы — упаси бог! — не устраивали, отнюдь не хвастали своим могуществом, и все- таки для некоторых дельфинов эти и многие другие открытия оказались ударом по самолюбию. Наверное, я рассказываю сейчас несколько упрощенно, но, право, суть сводилась именно к этому.
Вначале они, как дети, были в восторге от наших возможностей, а потом вроде бы отрезвели, что ли. Я как-то говорил Денису, что такая переменчивость, по-моему, чисто человеческая черта. Недаром наши умудренные опытом предки предостерегали: не сотвори себе кумира! Они знали, что вслед за опьянением наступает похмелье. Нечто похожее и случилось с нашими братьями. Некоторые из них от восторга и поклонения готовы были шарахнуться в противоположную сторону. Большинство из нас, правда, узнало об этом, когда страсти уже перекипели, а широкая публика и по сей день ничего не знает.
Началось, как это ни странно, с молодежи. Старики, те были непоколебимы, пиетет к Человеку был у них в крови, не подлежал ни обсуждению, ни пересмотру, несмотря на то, что еще на их памяти процветала охота на дельфинов. Глядя на этих стариков, мы как-то слишком уверовали, что иначе и быть не может.
А дельфины стали присматриваться к нам, оценивать нас критически. Как-то само собой прошло поголовное увлечение человеческой речью. А то ведь одно время они даже между собой пытались говорить по-нашему. Это было трогательно, но и смешно. И настал момент, когда они не захотели быть смешными, перестали вести себя как дети.
Не обошлось без крайностей. Под сомнение ставилось то, что казалось незыблемым, что в давно прошедшие времена заложило основу нашей дружбы и на протяжении веков вызывало изумление, порождало сказки и догадки: под сомнение ставилось само отношение дельфинов к человеку. Теперь юные скептики говорили: «Сколько мы их спасали, а в результате — что? Не было случая, чтобы дельфин отнесся дурно к человеку. Не было! И вот — спасибо! — нас самих за это перестали, наконец, убивать…» Ответить было нечего. То есть, конечно, отвечали — мастера диалектики всегда находятся, но лучше бы они помалкивали.
Однако то были только цветики. Больше тревожили сегодняшние настроения некоторых наших друзей. Вот, например, диалог,— я передаю его приблизительно и, если можно так сказать, «очеловечено», потому что точный, дословный перевод с дельфиньего невозможен:
— Люди говорят: око за око, зуб за зуб.
— Это о чем?
— Нельзя забывать зла.
— Ну и что?
— А то, что тогда половина людей должна остаться без зубов и без глаз.
— А Серега говорит: кто старое помнит, тому глаз вон.
— Конечно! Им лучше не вспоминать старое. А нам бояться нечего.
— А сейчас ты чего боишься?
— Чудак! Чему хорошему ты научишься у них? Ты всегда будешь помощником, будешь делать, что тебе скажут. Рук у тебя нет — что ты можешь? А они все делают руками.
— Главное не это, а то, что мы понимаем друг друга. С кем ты еще можешь разговаривать? Во всем мире только мы и они. Братья по разуму. Разве брата любят за то, что он что-то умеет?
Молодец, Денис! Да и ему самому этот довод, видимо, казался неотразимым. Но его собеседник думал иначе. Он сказал:
— «Братья по разуму»! Из-за этих братьев мы перестали быть братьями друг другу. Мы липнем к ним, как водоросли к камням,— каждый к своему камню, а дельфины всегда были вольным народом. Как можно ждать добра от людей, когда они между собой не помирятся! Мы научимся у них зависти, корысти, вражде и больше ничему. Ни строить, ни управлять машинами мы никогда не сможем. Человек проник повсюду. Он летает, плавает, ходит, ездит. И все это сам, сам! А ты сам, без человека, можешь что-нибудь?
— Так что же делать? — тихо спросил Денис,
— Я думаю, нужно уйти от них, жить, как мы жили раньше. Они сами по себе, а мы сами.
— Только потому, что мы не сможем управлять машинами? — спросил Денис. При всей любви к нему я должен признать, что мыслил он прямолинейно. Ему всегда нужна была связь между конкретной причиной, поступком и следствием.
— Потому что мы попадаем в зависимость от людей и машин, становимся их рабами, меняем свой образ жизни, усваиваем худшие черты человека, а лучшие — умение строить — просто не можем воспринять. И наконец окажется, что мы без людей уже не можем ничего, а им тоже будем без надобности. Как собака. Когда-то она была помощником человека, а сейчас почти не нужна…
Не знаю, как долго продолжался этот разговор,— Серега встал и выключил динамик. Нужно сказать, что у нас была двусторонняя связь, но микрофоны обычно выключались, чтобы не докучать друг другу шумом и болтовней. Постоянно включенными были только динамики — на случай тревоги. Сегодня дельфины, видно, забыли выключить свой микрофон, и мы нечаянно подслушали беседу.
— Зачем? — спросил вахтенный радист.
— Затем, что подслушивать нехорошо,— ответил Серега и отвел своей лапищей руку парня, который потянулся к выключателю.
Я отдернул штору и глянул на бассейн. Это был даже не бассейн, хотя мы его так называли, а отгороженный от моря бетонным волноломом искусственный заливчик, где постоянно дежурила группа дельфинов. Мы несли вахту в радиорубке, всегда готовые принять с моря сигнал бедствия, а дельфины — в бассейне. Сейчас их там было только двое — Денис со своим собеседником, остальные плавали неподалеку в море. На поверхности бассейна время от времени появлялись две темные лоснящиеся спины. Разговор, видимо, продолжался.
— Перипатетики чертовы,— помнится, сказал я.
— Что? — переспросил радист.
— Философы были такие. Выясняли истину во время прогулок. Вечно им не сиделось.
— А я бы этого философа снял с дежурства и отправил куда надо.
— Куда же это? — поинтересовался Сергей.
— Куда Макар телят не гонял. Можно найти место. Пока он не разложил остальных дельфинов…
— Пусть только попробует кто его тронуть…— сказал Сергей.
Радист знал, что с Павловым лучше не связываться, и промолчал. Потом все-таки не выдержал:
— Ишь какой умник выискался.
Сергей стоял теперь рядом со мною и тоже смотрел на синюю гладь. Радиорубка приткнулась на крохотной огороженной площадке у самого края мола, и нам хорошо были видны и защищенная бетоном акватория, и открытый океанский простор, уходивший к горизонту. Странно было чувствовать себя на самом краю земли, сознавать, что впереди на много сотен, а то и тысяч миль — вода и только вода.
Бриз развел в бухточке легкое волнение, но он же, будто дурачась, дробил волну, покрывал ее рябью, похожей на рыбью чешую, а еще больше — на осколки зеркала, которые переливались под солнцем с нестерпимой яркостью.
Четверка дельфинов, не захотевших оставаться в бассейне, разбилась на пары. Двое стариков отплыли довольно далеко, а Денисова подружка Люся со своей опекуншей, которая уже с неделю не отходила от нее (Люся должна была вот-вот рожать), плескались буквально под нами. От «перипатетиков» их отделяла стена волнолома.
Вспомнив слова радиста, я рассмеялся.
— Чего ты? — спросил Серега, поежившись. Он был в одних плавках и свитере, надетом прямо на голое тело. Свитер натянул, когда вылез из воды — хотел поохотиться, но ничего стоящего не нашел, да и Люся с подругой все время вертелись рядом, мешали.
Я опять засмеялся:
— «Куда Макар телят не гонял…» А это, наверное, и есть то самое место. Дальше не погонишь.
В самом деле, вот уже четвертый месяц, с самой весны, мы работали в экспедиции на берегу Тихого океана.
Серега тоже усмехнулся.
— А по-моему, он прав,— сказал он, возвращаясь к прежнему.
— Этот умник? — съязвил радист.
— Был бы неправ, ты бы не вскидывался.
А то взяло за живое. Они к нам со всей душой, а мы — как эксплуататоры: где можно использовать?..
Сергей сел на своего конька, и теперь его было не остановить. Рассуждений хватит до конца вахты. Не успел я подумать об этом, как все обернулось по-другому.
Радист тихонько и вроде бы нерешительно сказал:
— Акулы?
Мы быстро обернулись.
Их не поймешь, этих акул. Никогда не знаешь, чего от них ожидать. Иногда они появлялись, но не скажу, чтобы часто. Одна трехметровая как-то увязалась за нами во время охоты. То подплывала совсем близко, так что мы могли ее рассмотреть, то отставала. Красавица! Темно-голубое сверху, а снизу снежно-белое обтекаемое тело, изящно оттянутая назад верхняя лопасть мощного хвоста, непринужденность и стремительность движений— Отвратительной была только морда с ничего не выражающими, будто стеклянными глазами.
Предпочтение она отдавала явно мне, всякий раз появлялась с моей стороны. Пузырьки воздуха, который мы стравливали, похоже, немного озадачивали, отпугивали ее. Но наконец это преследование надоело. Серега махнул рукой, и мы развернулись лицом к акуле. У Павлова была длинная острога-копье из какой-то сверхлегкой и прочной трубки, у меня — такая же, только покороче. Мы угрожающе двинулись на акулу, и она, сделав изысканнейший поворот, отвалила в сторону.
На берегу Сергей остановил меня.
— Погоди.— Осмотрел со всех сторон и ткнул на царапину ниже колена: — Из-за этого она и увязалась. Каплю крови за километр чуют…
Одним словом, акулы не были для нас сюрпризом. Мы и дельфинов с собой брали в значительной степени для охраны. Пара наших стариков были бойцы хоть куда, хотелось, чтобы и выросшая среди людей Денисова компания научилась у них кое-чему.
Правда, на этот раз старики уплыли шут знает куда, Денис с приятелем решал мировые проблемы за прикрытием мола, а Люся (в ее нынешнем положении) со своей подругой не представляли, пожалуй, большой силы.
Воду резали несколько плавников, ко, как мы поняли, акул было только две. Просто они оказались из тех, у которых торчат и спинные плавники и хвост. Сейчас акулы плыли параллельно молу в нашу сторону, и это в общем не давало повода для тревоги. В конце концов стоит лишь кликнуть, и дельфины в самом прямом смысле сделают из них отбивные.
Радист включил динамик, и на сей раз Сергей не возражал. Из бассейна слышался мирный дельфиний разговор, похожий на щебетанье, пересвистыванье птиц. Наружный микрофон (радист переключился на него) показывал, что дамы гоняют небольшой косячок скумбрии и на акул не обращают внимания. Однако для человека уже простое появление этих тварей неприятно, и мы не спускали с них глаз. Нет, я решительно не способен ими любоваться. Думалось: какая нелегкая занесла их сюда, что им нужно? Не знаю, как у других, а у меня эти мерзкие по повадкам, по примитивной хитрости существа с мозгом, похожим в чем-то на мозг пресмыкающихся— гадов, вызывают отвращение, хотя я и понимаю, что это несправедливо: акулы такие же создания природы, как и все остальное. Нельзя же, скажем, ненавидеть землетрясение только потому, что оно разрушает дома!
Акулы двигались в полукабельтове от мола по направлению к нам. Двигались безмолвно и легко, без суеты и рысканья по курсу — то ли совершенно бездумно, то ли с какой-то своей целью. Потом они поравнялись с нами, и я даже успел облегченно подумать: плывите, дескать, дальше, будь вы неладны, и больше не появляйтесь,— когда акулы сделали вдруг резкий поворот. Они повернули к молу, будто выбрав наконец угол атаки, и ринулись к дельфинихам, отрезая им путь для отступления в бассейн. Это было неожиданно и стремительно, как на войне.
Я чуть за голову не схватился: ну почему мы, как только увидели этих каналий, не загнали Люсю с подругой в бассейн или не вызвали Дениса с напарником?! Объяснить это, конечно, просто. Задним числом все мы умны: не хотели, во-первых, проявлять нервозность, внушать дельфинихам страх перед акулами, а с другой стороны, боялись, что Денис с его задиристым характером, не разобравшись что к чему, тут же полезет в драку — от него этого можно ожидать.
А сейчас акулы беззвучно, как всегда, и решительно атаковали. В динамике послышались тревожные — Люси и ее подруги — голоса. Однако дельфинихи, нужно отдать им должное, не растерялись и не запаниковали. В обычных условиях у них было преимущество скорости и разума, но Люся сейчас была так неповоротлива! Она просто забыла об этом, решила забыть. Дельфинихи не стали удирать или хитрить — они бросились навстречу. А может, в этом и была их хитрость, может, они надеялись проскочить под самой стенкой волнолома к воротам бассейна? Но мы-то видели, что расчет этот ошибочный, что сейчас заклубятся тела, что вода из голубой станет красной…
Наш радист позеленел, а я гаркнул:
— По общей трансляции — тревога!
Скомандовал скорее себе, чем ему, потому что сам же стал нажимать нужные кнопки.
Тут впору было заметаться. Невозможно отвести глаза от страшной картины: акулы и пара дельфиних стремительно сближались. А что Денис? Его реакция была мгновенной, он тут же рванулся на выход, и его скептически настроенный собеседник, нужно сказать, отнюдь не отставал. Они мчались, как две торпеды, но только быстрее торпед, и все-таки тревога застала их в глубине бассейна, слишком далеко. Успеют ли на помощь? Не успеют!»
Акулы шли под острым углом со стороны моря, а Люся с подругой скользили вдоль мола. И ясно было — столкновения не избежать. Я уже видел место, где через несколько секунд покраснеет вода. И вдруг — будто дуновение ветра. Я оглянулся: дверь рубки открыта, блестящее длинное копье исчезло…
Акул отделяло от дельфиних метров двенадцать, когда Сергей, перемахнув через барьер, прыгнул как раз между ними.
Когда он успел надеть маску и ласты, когда схватил копье?
Сергей нырнул почти без всплеска и, уже выходя на поверхность, бросился, чуть выставив копье, к большей акуле. С ума он, что ли, сошел?! Акула увернулась, и обе они словно заколебались. Неожиданность озадачила их. Может, на это Сергей и рассчитывал? Все внимание акул обратилось теперь на него. Про дельфинов они словно забыли.
Я торопливо загонял патрон с пулей 16-го калибра в казенную часть «боевой головки». Раздеваться было некогда, и я прыгнул в воду, едва успев поставить «пушку», как мы ее называли, на предохранитель. Это было в тот самый момент, когда акулы, как бы решившись, двинулись с двух сторон на Серегу.
До чего же мерзкие твари!..
«Пушка» — отличное оружие, но акулу можно поразить только выстрелом в упор, приставив дуло к ее голове. Тут нужны собранность и точность. А плыть в одежде было так неловко…
Странно, мы тоже будто забыли о дельфинах , а между тем исход схватки решили все-таки они. Прорвавшись к воротам, Люсина подруга развернулась и оценила положение. Теперь уже она могла выбирать. И выбрала. Увидев, что у меня копье короче (она приняла «пушку» за копье), что я в одежде неповоротливее, она, как ракета со стартовой площадки, рванулась вперед, выскочила у меня из-за спины и со страшной силой таранила акулу в самое уязвимое место — в жаберные щели.
Как я чертыхался потом! «Ты что, пули захотела? У меня уже палец лежал на спусковом крючке!..» Но в тот момент этот удар вогнал акулу в нокдаун. Дельфиниха крутнулась, пошла на новый заход, а я, не мешкая, приложил ствол и выстрелил…
Серегино положение было отчаянным. Он вонзил колье между последней жаберной щелью и грудным плавником. Копье вошло глубоко, но не убило акулу. А к боли они почти равнодушны. И завертелось какое-то чертово колесо. Акула изгибалась, вертелась, стараясь достать Сергея, а он, как мог, изворачивался, вцепившись в другой конец копья. Одна его нога была уже ободрана жесткой, как наждак, акульей кожей.
Это должно было плохо кончиться. Стоит акуле уйти на глубину, и Серега отпустит копье. А тогда — конец. Я поплыл к нему со своей бесполезной теперь «пушкой».
Счет шел по-прежнему на секунды. Происходящее, начиная с прыжка Сереги до этих мгновений, когда все заслонила собой огромная распахнутая пасть, воспринималось как растянувшийся во времени взрыв.
Акула стряхнула Сергея с копья. Ничего страшнее я не видывал…
И тут возник Денис. Прицеливаться времени не было, и первый удар он нанес в ослепительное белое акулье брюхо. Мы потом прикидывали силу этого удара; вес Дениса в те годы — два с половиной центнера, скорость, с какой он мчался, была не меньше семидесяти километров в час. Вот и считайте.
Почти одновременно на акулу обрушился второй удар. Он был классическим для сражений такого рода — в жабры. Бил каш «умник». И тут же таран дельфинихи…
Акула заметалась. Она все еще была страшна. Свыше полутонны покрытых броней мускулов и безразличие к боли — это, конечно, не шутка. Она могла запросто перекусить человека пополам или проглотить целиком. Но хозяевами положения стали теперь дельфины. Они взялись методически «расклевывать» врага. Командовал Денис. Подоспевшая пара старых дельфинов ни во что не вмешивалась. Один из них помог Сергею доплыть до ступеней, ведущих с нашей площадки к воде…
Вечером в кают-компании радист в полной тишине вдруг выдал:
— Где-то я читал, что когда собака кусает человека, это в порядке вещей, а вот если человек кидается на собаку, это уже сенсация…
Шутка показалась плоской, но Сергей промолчал. Только когда отужинали, он, проходя мимо, потрепал радиста по шевелюре: несчастный ты, мол, парень… Ничего, дескать, ты, милок, не понял…
Из кубрика он связался по телефону с Денисом:
— Как Люся?
Денис ответил:
— Если родится сын, назову Серегой. Годится?
— Спрашиваешь! Главное, что мы понимаем друг друга. Верно? Во всем мире только вы и мы….
Положив трубку, он сказал:
— И выдумают же такое: «Тупиковая ветвь эволюции… Неспособность к технологической цивилизации…» Будто это главное. Разве брата любят за то, что он что-то умеет?..
Он говорил еще, но я задремал. Денек выдался нелегкий, а на вахту нужно вставать чуть свет.
