Дорогая редакцияI Страстно желаю заниматься в школе верховой езды. К этому решению подтолкнула 0лимпиада-80. Соревнования конников были самыми захватывающими! Расскажите об этом виде спорта, о тренерах-конниках…
Елена КРУТИХИНА, г. Кустанай.
В старое время о силе человека могли сказать так: «Он подковы гнет». Нынче такое большая редкость, потому что где вы найдете подкову? И в утешение остается разве: «Были когда-то и мы рысаками».
Недавно я повстречал человека, умеющего лошадей подковать и подковы гнуть. Дело было так. Сперва я заметил всадников. Это были мальчишки и девочки, человек десять. Дальше у леса виднелись загоны для лошадей и конюшня. Из нее навстречу мне выкатился с заливистым лаем бело-рыжий пес. На нем даже шерсть поднималась — так старался. На шум, поднятый им, из конюшни вышел мужчина. Он был в годах — это ясно, но в каких? Высок и строен, папаха набекрень, на плечи наброшена длиннополая, на кавалерийский манер шинель, козырнул этак по-гусарски. Одежда и стать, все с головы до ног подсказывало: не иначе старый кавалерийский офицер. Даже фамилия — Конишевский. А руки как у кузнеца. Я сразу же решил уточнить:
— В войну вы были кавалеристом?
— Нет,— улыбнулся он,— танкистом. А «лошадиная фамилия» — от предка. Был запорожский казак Марко Кынь. Потом он стал Конишевским. Жена моя тоже из казаков, только из донских. Она директор школы.
Падал мягкий снег. Остро пахло конюшней.
Несколько лет назад, когда создавался пионерский лагерь «Прометей» для детей липецких металлургов, его основатели мечтали: пусть будет не хуже «Артека». Предусматривали парашютную вышку, картингодром, да пока не все получилось, к сожалению: то не удалось достать современного оборудования, то не подходил руководитель. Со школой верховой езды повезло— нашли энтузиаста. Точнее, как все энтузиасты, он нашелся и пришел сам.
— Хочу быть полезным.
— Вы кто?
— Инженер-испытатель на тракторном.
— Понятно. Но нам-то необходим специалист совсем в другой области.
— Знаю — тренер верховой езды. А еще вам нужны ветеринар, конюх, кузнец, шорник, ночной сторож, заготовитель кормов, а главное — педагог, умеющий работать с детьми. Где, как вы возьмете на одну вакансию всех их? Кто подберет вам лошадей — и резвых, и в то же время не злых — для безопасности ребят?
Похоже было, он говорил дело. В наш век, просвещенный и индустриальный, легче набрать целый штат конструкторов, экономистов и юрисконсультов, чем одного шорника, кузнеца. Как-то, например, таллинский ипподром давал объявление на всю страну: срочно требуется кузнец, оплата и все остальное как следует. Нашли или нет кузнеца — не знаю.
Так вот, Конишевского спросили:
— Вы, что, разбираетесь во всем этом?
Дельный вопрос. С детских лет на расспросы: кем станешь? — он, профессорский сын, отвечал неизменно: «Извозчиком». Вскоре миновали времена извозчиков, а с ними целая эпоха канула в прошлое, пришла другая, с иными ритмами, скоростями, и Конишевский, человек с натурой горячей, неуемной, не отставал от этих темпов и скоростей. Но детский «пунктик» засел, видно, крепко. После войны Юрий Григорьевич
работал шофером. Затем, став инженером, помогал сельским специалистам овладевать современной техникой, а сам, едва выпадала возможность, ездил но хозяйствам верхом, в крайнем случае на бричке. Все отпуска проводил на Хреновском конезаводе. И проводил их не праздным зевакой, а работал бригадиром, конюхом наездником. За многие годы собрал богатейшую библиотеку по коневодству. Педагогика? Изучил и ее. Помимо технического вуза, заочно окончил истфак педагогического.
— Допустим,— сказали, выслушав его. — Но сколько вам платят на тракторном?
— Триста.
— Ну вот… У нас ставка гораздо меньше.
Он согласился на меньшую. И не считает, что потерял. Наоборот!
Не так давно в городе был праздник: митинг, концерты, парад спортсменов на стадионе, а потом футбол. Тут надо отметить, что свою команду горожане любят, как чрезмерно мягкие родители капризное дитя: тем сильнее, чем оно больше огорчает их. Тот матч был очередным испытанием их чувств. Но что вдруг стряслось? Не успела игра набрать полную силу, как публика на трибунах повела себя очень странно: задвигалась, возбужденная чем-то совсем не футбольным, а там, забрав шапки, повалила на улицу, где происходило нечто странное: оружьем на солнце сверкая, шла кавалерия. И как шла: девушки в гусарских киверах и ментиках гарцевали стоя на крупах коней. Ребята в фуражках, в брюках с лампасами — настоящие казаки — на скаку играли саблями, скашивались, поднимая с земли оружие. Какой там футбол!..
Зрелище было тем диковиннее, что многие сверстники юных всадников, сбегаясь смотреть, видели до этого лошадей лишь в цирке да по телевизору — как обычные городские дети в наши дни. А давно ли наездники сами не знали, с какой стороны к лошади подойти?
С той поры джигитовка стала гвоздем городских праздников.
А еще был агитационный кавалерийский рейд по местам формирования и боев одиннадцатой дивизии, которую во время гражданской войны собрал в липецких землях и повел К. Ворошилов. Впереди агитэскадрона знамя, позади пулеметная тачанка. Вступят в село, и на зов трубы спешат к памятным местам и стар, и млад. Бойцы вспоминают минувшие дни, а дети…
— Лошадь должна помочь в их воспитании, — убежден Юрий Григорьевич.
— Так ставите вопрос?
— А как же! Это же красота, романтика! Австралийские психологи считают даже: сами по себе зрелища с верховой ездой благотворно действуют на психику человека.
Мы разговариваем в его небольшой комнатке здесь же, при конюшне. Тут ни одной лишней вещи: на табурете батарейный приемник, несколько книг, на стене ружье, уздечка, плетка. Койка заправлена по-солдатски. Слышно, как в стойлах фыркают лошади.
Юрий Григорьевич говорит:
— Верховая езда воспитывает в человеке немало хороших качеств. Ведь бывает, что лошадь перед барьером сбросит седока. Я тут же внушаю: «Ты казак. Ты мужчина. Тебя ждут инструктором на границе. Так что не хнычь — немедленно в седло!». И он садится.
— Так надо?
— Да. И ему, и лошади. С девочками я обхожусь мягче. Но в том и в другом случае действует педагогика естественных последствий. .
— В духе Руссо?
— В духе здравого смысла. Поленился, не позаботился о лошади, плохо оседлал, например,— она тебя не повезет. Это дисциплинирует, развивает самостоятельность. Некоторые мои ребята сами могут
работать инструкторами. Я не боюсь за них, потому что знаю, как они поведут себя в критической ситуации. И уверен: надо катапультироваться— не струсят! С парашютом — спрыгнут. Мальчики помогают мне косить, девочки убирать сено. Все ухаживают за лошадьми, кормят, чистят их. То есть постоянно учатся заботиться о другом. Постигают основы ветеринарных знаний. Я не говорю уже о физическом совершенстве, неизбежном качестве наездника. Все мои ребята выжимают гирю, крутят солнце на турнике.
— А как на все это смотрят родители?
— Естественно, беспокоятся за детей, особенно поначалу. А вот Саша Щербаков сумел увлечь своего отца. И он, до выхода на пенсию работавший экскаваторщиком на аглофабрике, сейчас охотно помогает мне ухаживать за лошадьми.
Добавлю: за время существования школы здесь не было ни одной травмы.
Но это пока что разговор о стороне спортивной, нравственной. А есть ведь и другая: со времен Льва Толстого, когда конный спорт был привилегией исключительно богачей и знати, породистые лошади не стали дешевле. Как тут быть?
— Есть вопрос, — соглашается Юрий Григорьевич. — Каждая из наших лошадей стоит «Волги». Не всякий может позволить себе такое дорогое удовольствие. Другое дело— предприятие или несколько. Им это по карману, как, например, нашему заводу.
— Пусть так, но где-то еще надо взять хорошего тренера и целый штат людей других «архаических» специальностей.
Тут Юрий Григорьевич увлекся пуще прежнего и достал пухлую папку с надписью «Дело о лошади». Наряду с двадцатилетней подшивкой журнала «Коневодство и конный спорт», кстати сказать, одного из старейших отечественных отраслевых журналов, он давно собирает вырезки с публикациями по «конской проблеме». И готов дискутировать по ней со свойственной ему категоричностью, для которой у него, впрочем, есть свои основания. Ну вот, например:
— Будь мое право, я бы запретил в пределах одного хозяйства ездить без нужды на легковых машинах.
— И это говорите вы, шофер первого класса, специалист по двигателям, владелец машины?
— Да!
— А на целине, где концы по сто верст?
— Я говорю не о целине, а о центральной России, черноземной и нечерноземной. Мы что, к каждому полю намерены прокладывать асфальт? Или, напротив, преодолевать бездорожье исключительно с помощью тракторов, досрочно разрушая двигатели? Где мы так напасемся горючего, запчастей?
— Выходит, что же? Назад к природе? Верхом на лошадь? А где напасешься на нее кормов? Не превратим ли мы таким образом лошадь в нахлебника?
— Прежде всего, не назад, а вперед, к разумному сочетанию живой и машинной тяги. Ведь и трактор можно превратить в нахлебника, если, как это бывает, возить на нем несколько пустых бидонов на ферму. Зачем? Для ряда работ на фермах лучше держать пару лошадей. Американцы так и делают, хотя уровень механизации в сельском хозяйстве у них, как все хорошо знают, не ниже нашего. Поголовье лошадей у них, кстати, вдвое больше, чем у нас. И большая часть его содержится в полудиком состоянии, не требуя ни заготовки кормов, ни капитальных помещений типа коровников. Лошадь гораздо выносливее, неприхотливее. Недаром она у нас распространена от Туркменистана до Якутии. Киргизские чабаны подтвердят: раньше лошадиные табуны и овечьи отары образовывали симбиоз. Когда, например, выпадал снег и покрывался настом, овцы гибли бы, если бы их не выручали лошади: они разрушали наст, поедая одни травы и оставляя овцам другие. Таким образом пастбище использовалось эффективнее… Вообще, здесь нужен свежий взгляд. Вот почему мы, «лошадники», с особой надеждой восприняли строку в решениях XXVI съезда, где говорилось о повышении эффективности кролиководства и коневодства. Ведь речь идет о больших резервах производства мяса, кож, шерсти, молока, кстати, более целебного, чем коровье. Неужели мы настолько ограниченные люди, что оставим лошади, одному из самых старых и испытанных друзей человека, место лишь в цирке, медведей катать? А кумысолечение? А коннотуристические маршруты?
Да, проблема, о которой говорит Конишевский, не проходная, не последняя в нашем большом и сложном хозяйстве. А если и оказалась в последних, то это ясный недосмотр, просчет. Недаром в документах партии по развитию нашей страны в одиннадцатой пятилетке о коневодстве сказано так: «усилить внимание». Усилить.
Снова и снова Юрий Григорьевич возвращался к сердцевине проблемы — кадрам. Хорошо, что народ на селе привык ладить с техникой, но хорошо ли, что стал забывать некоторые крестьянские привычки, в том числе к коневодству. В известной степени этому способствовала и оплата труда — в коневодстве она опять-таки одна из самых низких в сельском хозяйстве. Специалистов по коневодству вузы готовят мало — как для отрасли явно отмирающей. Не рано ли? Не ждут ли ее, эту «обреченную» отрасль, добрые перемены? Кто даст им импульс? Может быть, ребята, которых воспитывает Конишевский?
— А почему нет? — размышляет он. — Слава Папанов отлично учится. Хочет поступать в Тимирязевку. Туда же намерены пойти Саша Щербаков, Толя Гончаревский. Ближайшее будущее девушек я вижу в пединституте, а увлечение, полученное здесь, они, уже став педагогами, смогут передать другим. Жаль только, что такая школа, как наша, пока что единственная в стране.
Эту школу прошло примерно сто ребят и девушек. Желающих заниматься много больше. И не только в Липецке, а и в Москве, на Урале, в Сибири… Одному вести разросшееся хозяйство Юрию Григорьевичу все труднее. Рабочий день его перенапряжен.
— Боюсь заболеть. Скорее бы ребята взрослели, выучивались.
Конечно, он показывал мне лошадей, рассказывал о их нравах, родословных, поведал много любопытного о знаменитых скакунах, наездниках, отечественных и зарубежных. Но вот и подошло время прощаться. Он козырнул, подал руку. Я снова почувствовал, что она у него по-настоящему рабочая.
Работать он начал в четырнадцать лет, когда с Украины эвакуировался в Саратов. На заводе, где делали противотанковые ружья, стал кузнецом на паровом молоте. По восемь часов — в кузнечном смена была на четыре часа короче, чем в остальных цехах, — едва успевал поворачивать сорокакилограммовую заготовку. В пятнадцать лет стал бригадиром. Это потом, в сорок четвертом, узнав, что фашисты перестреляли его родню под Черниговом, он, несмотря на бронь наркомата, отпросился в танковую школу.
Я жму его руку, смотрю в лицо.
Бывают кузнецы с лицами, как у Конишевского, — интеллигентные лица. Бывают интеллигенты, как он же, Конишевский, с руками кузнецов. Те и другие мне симпатичны. Вот и все, что я хотел бы сказать.
