Леонид ШКАВРО
На свете немало я пожил…
Но стоит прилечь на траву,
и станет намного дороже
все то, чем я жил и живу.
Лежу— и на уровне солнца,
искрясь в зоревой тишине,
на цыпочках эвень-колокольцы
бегут, голубея, ко мне.
Вдруг сам для себя обнаружишь,
вступая в душевный покой,
что стал бы намного ты хуже
без щедрости леса такой!
Ни горя, ни боли, ни страха
не нес я таежным зверькам…
И я ни травинку, ни птаху
еще не обидел пока.
И как хорошо, что поныне,
входя и в поля, и в леса,
нигде никогда перед ними
не надо мне прятать глаза.
Река с себя смывает накипь,
а от причала в стороне
волна колышется…
И бакен,
как заведенный, на волне.
Глазам от лунных блесток колко,
они, усеяв Каме грудь,
цветастым выплеском осколков
барже высвечивают путь.
Валентина СЛЯДНЕВА
Подворье
Уже земля всесущим светом,
как бы воспрянув ото сна,
до основания прогрета
и до краев напоена.
И по самой своей природе
она с апрелем заодно
такою дымкою исходит,
что захмелеть немудрено.
И сладок дух ее до боли
и зов, чем дальше, тем сильней…
И не напрасно тянет в поле
того, кто думает о ней.
Среди холмов, куртин и впадин
Бежали дни вперегонки…
Опять потянет, где жил прадед,
К тому подворью у реки.
Как птицы, низко кружат тучи,
Все заросло большой травой,
И в половодье смыло кручу,
Где часто думал прадед мой.
О чем он думал — я не знаю,
В эпоху бога и царя…
Но посреди подворья в мае
Сирень горела, как заря.
Она горела и горела,
Маня прохладой и дразня,
Она когда-то его грела
Ничуть не меньше, чем меня… .
А к той, кому букеты нес он,
Пред кем тушил на людях взор,
Живой тропинкой в пору весен
Сирень пробилась с давних пор.
Не помешала ей ограда,
Досужих сплетен долгий гнет…
Все время смыло, только радость
В другом столетии цветет.
Торгует бабка зеленью.
— Почем петрушка, мать?
Я знаю, что не велено
Ничем здесь торговать.
Беру я лук у бабушки,
Хоть и ларек есть тут…
А щеки, как оладушки,
У бабушки цветут.
Покончит в кухне с печевом,—
Внучек в кино ушел…
И больше делать нечего
Ей в городе большом.
Клочок земли разгладила,
Воткнула семена,
И ждет росточков, радуясь,
Как девочка она.
И дело не в копеечке,—
Пойми ты, постовой —
Бабусе в телогреечке
Легко ль идти домой?
Я знаю, что не велено
Ничем здесь торговать.
Сидит бабуся в зелени,
Похожая на мать.
Я тебя люблю
Стынут у дороги,
Шепчутся овсы,
Обжигает ноги
Холодок росы.
У речного плеса,
Что так сердцу мил,
Набегают слезы:
— Ты меня любил!
Были неразлучны
Мы от всех вдали,
Наше солнце тучи
Спрятать не могли…
У горы Гремухи,
Где родник забил,
Заломлю я руки:
— Ты меня любил!
А за дальним полем
Ветра плач ловлю,
Повторяю с болью:
— Я тебя люблю!
Стынут у дороги,
Шепчутся овсы,
Обжигает ноги
Холодок росы.
На линялых пожнях
След мой змейкой вьется,
А в пригоршнях полных
Ручеек смеется…
Ручеек замутится,
След — уж не заметен…
Сбудется, не сбудется —
Не стереть отметин.
Муку свою пестовать? —
Радость мне открылась,
Будто бы над бездною
Кончилась бескрылость.
Мимо поля проезжаю —
Быть большому урожаю:
Колосок — во всю ладонь,
Перепел — на сто ладов…
Здесь мелькали гимнастерки
И ползли «тридцатьчетверки»
Клубы дыма и огня
Обступили вдруг меня.
Лейся, поле, мое поле!
Песня, горестная доля…
Над тобой кружит июнь —
Он все так же свеж и юн.
А на поле бугорок
Навсегда от слез промок.
