Звёзды над головой. Тёмная стена леса позади. Я сижу на наклонном берегу, на чём-то белом; пластиковая простынка — постелил на траву от росы. Внизу гладкая, но подвижная полоса, размыто отражающая звёзды,— вода. Река. Изредка слышны всплески рыб — негромкие, подчёркивающие тишину.
Светящиеся стрелки часов показывают начало двенадцатого. Да, но какой день? Были две похожие ночёвки подряд: на Басе, потом на Проне. (А имеет ли значение, какой день? И все дни? И вся эта смешная, мелкая конкретность?.. Это отзвуки только что пережитого сверхзаброса; мне ещё долго возвращаться «в человеки», в свой полусекундный белковый комочек.)
Ни огонька до горизонта. Там, внизу, должны быть кусты и пойменный луг. А звёзд-то наверху, звёзд — сколько хочешь! (Пустота и огненные комья звезды — картина выразительного разделения материи, которая всегда у нас перед глазами… Не надо об этом.)
Вдруг тишину разрывают ржанье, гик, топот многих копыт за рекой. Кто-то гонит лошадей, завывая и улюлюкая в ночи. Я даже вздрагиваю — и успокаиваюсь: теперь всё ясно, я уже на Проне. Конец второго дня моего путешествия. (И тот раз я вздрогнул от гвалта, подумал, что, наверно, мальчишки так гонят табун в ночное. Но теперь я знаю, что хулиганит довольно ветхий старичок: утром он перегонит лошадей на эту сторону, попросит у меня закурить.)
И снова тишина, изредка нарушаемая лошадиным фырканьем. Прежнее чувство ребячьей жути охватывает меня, как всегда при ночёвке на новом месте: за спиной лес — кто-то из него выйдет? Рядом дорога к броду — кто-то по ней пройдёт или проедет?.. Хотя и знаю теперь, что до утра никто не проедет и не появится.
«Тогда» и «теперь» — различия не по времени, по знанию. Я не раз вспоминал свой поход по Проне и мечтал как-нибудь пройтись здесь ещё. А теперь получится даже интереснее: путешествие не только по прежним местам, но и по тому же участку четырёхмерного континуум а — все события, все происшедшее со мной как бы включается в пейзаж. (Меня всё ещё заносит: континуум… слово-то какое противное! Дети, услышав такое, говорят: «А я маме скажу!»). Немного жаль, что я слишком точно попал, к кануну дня третьего… и последнего теперь; это меня лошадиный бедлам «приземлил» здесь. Первые два дня тоже были хороши — дни простого бездумного счастья: я шёл по лугам и по кромке леса на высоком берегу, купался в чистой тёплой воде, глядел на рыбёшек, лёжа на обрыве над крутовертью, бескорыстно прикармливал их кусочками хлеба. Сейчас конец июня, время сенокоса; колхозники на лугах ставили стога — шлемы древнерусских витязей— и холодно смотрели на мою праздную фигуру в белом чепчике и с рюкзаком на одном плече; я на них, впрочем, так же,— людей и в городе хватает.
Место для ночлега я выбрал, как всегда предпочтя красоту удобствам: копны здесь нет. Я уже отужинал, сварив на костерке из шишек суп из половинки горохового концентрата, а затем чай. Пора укладываться.
Вытягиваюсь на пластиковой простынке, рюкзак под голову, укрываюсь пиджаком, закуриваю, пускаю дым к звёздам — мысленно редактирую завтрашний день.
