Чайка догоняет судно и зависает над кормой — крылья расправлены, лапы прижаты. Птица долго висит неподвижно, или — почти неподвижно, потом взмах крыла, и она косо летит к воде.
После ужина барометр начал стремительно падать. Быстро темнело. Когда я поднялся в рулевую рубку, она уже ходила ходуном. Стекла обметало крупной рябью дождя. В рубке потрескивали приборы, ныл репитер гирокомпаса, а за стенами скребся ветер. Он уплотнялся, креп, расстилал пену на мутной дымящейся поверхности океана, срывал гребни волн и швырял их на судно. По стеклам хлестали уже потоки. В воздухе остро чувствовалась незнакомая доселе свежесть — иодистая, электрическая.
Через час в океане уже ничего нельзя было различить — ни неба, ни воды. Только иногда по курсу вдруг возникала гора, она росла, приближалась и наконец обрушивалась на траулер. Я хватался за пульт управления. Бешено вертелась картушка компаса. В рубке было темно, светились лишь индикаторы приборов.
Нас прихватили последние весенние шторма.
«На море темном не вздумай держать корабля в это время», — советовал старина Гесиод.
