«Трудовой десант с промышленных предприятий города ведет сейчас вырубку и трелевку леса на участках, предназначенных под освоение. Всего в этот год предстоит освоить 400 гектаров. По подсчетам экономистов, затраты на освоение окупятся менее чем за 3 года»,— бодро заключала газета.
Окупятся. Читая, вспомнил, какое .чувство вызывают эшелоны, словно сверх всякой нормы пруженные спиленными где-то рощами и борами,— этим кругляшом, выкипающим на срезах янтарными слезами, этим желтым укладистым пиловочником, что и теперь еще именуется «лес», Но лес уже бывший, канцелярски нареченный как «деловая древесина», пиловочник, брус, штакетник, горбыль, дрова, «двадцатка», «сороковка», «технологическая щепа» и так далее. Мелькают вагоны. Лес — лес. Лес — лес. Был — был. Был—-был,— словно подтверждают колеса на стыках. Был — был! И опять я думаю про этот исчезнувший лес, представляю его опушки, чащи, болота, моховую синюю глушь, слышу птиц, которые жили там, вижу разное зверье — потаенно и счастливо обитало оно там, в своей краткой бесконечности, в своей исходной нужности среди. деревьев, корней, цветов, думаю о всех этих бабочках, жучках-усачах и короедах, о бронзовых златках, о малых букашках, чьих имен, может быть, и не узнает никто никогда, знает разве какой-нибудь одинокий профессор-фанатик. И все-таки зачем-то они есть и были, миллиарды лет природа потратила на их сотворение, а теперь нет мира, стоявшего здесь от века, нет 400 гектаров леса.
Еще одна рана в легких Земли и человечества. Н о заметна она, наверное, не больше ранки на, живом человеческом легком от одной невидимой палочки Коха, так, легкий ожог, задымление от сигарет, что выкурил человек в шляпе на голубой от смога улице в Чикаго или в Магнитогорске.
