Мы идем с дедом Прошей по широкой просеке. Ночью был иней, и теперь палая листва стала мокрой, яркими заплатами лепится к сапогам. В колеях светятся чистые лывки, засыпанные ржавою хвоей. Темным частоколом стоят по сторонам высокие сосны, а у подножья их — кусты рябины, тальника, мелкий осинник да березняк — все, чем зарастают молодые вырубки.
Вот навстречу нам из темнолесья вышла большая береза, чудом уцелевшая на просеке от топора.
— Ага, Настасья Дормидонтовна препожаловала, — говорит березе лесничий. — Здорово же ободрал тебя, голубушка, разбойник-листобой!
И уже обращается к рябине, тонкой и красивой, с рубиновыми гроздьями ягод, проступающих сквозь багровую чеканную листву:
— Живем, Елька? Разоделась ты у меня, прямо как невеста на выданье…
