И вот Ефим Кузнецов запрягал Монка и Голубку в самосброску. Нынче их, наверное, уже нигде не осталось, но тогда это был важный агрегат. При каждом взмахе крыла с платформы на жнивье падали срезанные колосья, которые потом наши матери связывали в снопы. Поставленные срезом на стерню и прикрытые сверху еще одним, снопы назывались уже суслоном. В суслонах и доходило зерно, отдавая воздуху ненужную влагу.
Снопы молотили на полусложке, а мы кувыркались в свежей соломе. Потом зерно везли на мельницу. Мы с особым волнением смотрели, как засыпают маленькие твердые зернышки в ковш, а потом бежали вниз и глядели, как зерно тонкой струйкой сыпалось из него и исчезало в отверстии верхнего жернова. А в ларь уже сыпалась немножко теплая мука. И такой запах стоял на мельнице, какой бывает только там, где много зерна,— на току, в хлебном амбаре. Потом уж я узнал, что так же пахнет и на мельзаводах и в пекарнях. А тогда казалось, что хлебный запах может быть только у нас в деревне и нигде больше…
