Росомаха мохната и толстолапа, есть в ее обличье что-то барсучье и медвежье одновременно. Мех шкуры грубый, бурый. По бокам шерсть свисает попоной, окантованной белесой полосой. Хвост с черной кистью, лохматый. Неуклюж, неповоротлив зверина: бежит трусцой, трюх-трюх — лапы заплетаются, косолапят, хвост как лишний трясется. На лыжах росомаху легко настичь. О собаках и речи нет: перехватят в два счета и загонят на дерево. Но по деревьям, по каменистым кручам росомаха лазить мастерица. И с гор кататься тоже: свернется клубком и кубарем вниз с какого угодно обрыва — камни гремят, прах завивается столбом. «Ай, ай, ай!» — всполошатся собаки, и, пока скулят да ищут спуск с горы, росомахи след простыл. И плавать, и нырять, и в засаде сидеть мертво она умеет. Невелика ростом, но по крепости непомерно длинных когтей, по цепкой хватке ни волк, ни рысь с росомахой не сравняются. Изжелта-белые зубы способны дробить кости в крошево и наносить страшные рваные раны. Вдобавок, при всей нерасторопной неуклюжести, росомаха прилипчива и неутомима: возьмется кого гонять — сутками без устали бродит по следу, добиваясь своего.
Отталкивающая, дикая, есть в ее зверином нраве черта: забирать голову жертвы с собой. Удачно сложилась вылазка — росомаха мясо разрывает на части, прячет под камни, на деревья, зато голову добычи — с собой. Пусть непосилен груз, если это лосиная голова,— задом пятится, волоком волочит, а не отступится, дотащит, куда ей надо.
Логово у нее в чаще, в оврагах закоряженных, буреломных.
Потемки — и кругом кости раскиданы, смердят, черепа пустые глазницы пучат. Совы, привлеченные падалью, заунывно ухают, скрипят клювами…
Идолово капище, да и только!
