В последние годы Фома — а его всю жизнь односельчане по-другому и не звали — жил на пенсии. Пенсия, правда, была мала, но старика не забывали сыновья, жившие в городе, и он не бедствовал. Летом же Фома сторожил колхозное озеро, в котором разводили для продажи городским жителям зеркального карпа.
В это лето карпа расплодилось в озере тьма-тьмущая, и Фома, обычно каждый год приглашавший меня в гости полакомиться сладкой, наваристой ушицей, сейчас зазывал в свое Редькино с напористой настойчивостью.
И я не устоял перед просьбой добрейшего старика и как-то в пятницу махнул на электричке до Рязани. А там пересел на автобус и часа через полтора уже сидел у дедова шалашика, подбрасывал в костер валежины и слушал не подвластного годам, плечистого, все еще не горбившегося Фому. Его бородища в отсветах беспокойно-тревожного пламени казалась огненно-алой.
