24 июня
Едем!
Фролов и я будем радиометристами, Зобов — горным рабочим. Едем на Север в геологическую партию на сезонную работу.
Я все эти дни блаженствую, сплю, а снятся экзамены: глазные и внутренние болезни, хирургия… Ну и сессия была! Даже «железный» Саша жалуется: его тоже кошмары мучают.
А^Мишка посмеивается над нами — его никакая сессия не мучала. Трудился спокойно кочегаром в городской бане и горя не знал. Но попался на его пути Саша Зобов и разбудил в Мишке дух романтика.
— Мишка, куда ты собрался ехать? Тут спокойно, тут все знакомое! — увещевал Фролова директор. — Хочешь в ^уш — иди в душ, в парилку — пожалуйста. А там бань нет, там… там, Мишка, не климат!
Банщики дружно поддакивали шефу. Только дружок Серега да хромой подкатчик угля дядя Ваня дали «добро».
И вот Мишка едет вместе с нами. Спит мало, все время глазеет из окна вагона или расспрашивает о Севере у возвращающихся из отпуска «аборигенов».
Иногда Миша вытягивает из-под лавки тяжелый рюкзак, развязывает его и начинает перебирать содержимое. А в рюкзаке ни больше ни меньше, как десять пачек бездымного пороха «Сокол», разобранная «тулка», кинжал, пыжи, — дробь, рыболовные крючки, лески самой различной толщины. В общем, Миша готов и рыбу ловить, и зверя бить.
25 июня
Даже в пассажирском поезде чувствуется Заполярье. Часы показывают полночь, а солнце, будто вспомнив о забытом на всю зиму крае, светит и светит. Солнце не дает спать, и поэтому окна вагона завешены газетами, платками, одеялами. Проводник, давно уже отдежуривший свою смену, без толку слоняется
— Не могу уснуть, хоть лопни! — вдруг обращается он ко мне. — Давно заметил: как только проезжаем Котлас, сна лишаюсь. Вот отчего, скажи мне, такое состояние организма, как только Котлас проезжаем? Не знаешь? — разводит руками. — И я не знаю…
28 июня
В крошечном поселке Полярном, где располагается геологическая экспедиция, с поезда сошло человек двадцать пять.
Зобов и Фролов, из торопясь, повертываются во все стороны света, обозревают аскетический северный пейзаж.
— А что, мальчики, не скажете, как найти Усинскую партию? — возникает перед нами женщина с большим букетом ромашек.
— Усинская? — многозначительно переспрашивает Саша, и женщина торопливо подтверждает: — Да. В этой партии я буду работать поварихой.
— И мы тоже, — говорит, улыбаясь, Саша. — Мы тоже будем трудиться в Усинской партии!..
— Ой, как здорово! — говорит женщина, и мы, теперь уже вчетвером, двинулись на поиски партии.
Вечером нас ждала настоящая русская баня. А какая вода! Мягкая, прозрачная, необыкновенной чистоты. Недаром в водоеме, откуда берут ее, резвятся полчища молоди хариуса.
Каждый старается побыть в бане подольше, напариться до одури, — ведь следующая, как нам уже сообщили, будет месяца через три, глубокой осенью. Разморенные и ослабевшие, выбираемся мы из парилки. Но прохлаждаться некогда. К нам подбегает прораб Брагин и кивает в сторону магазина:
— Давай, ребята, туда. Догрузим вездеход — ив путь…
Из покосившегося, облепленного со всех сторон пустыми ящиками экспедиционного магазинчика выбегает рыжебородый парень в накомарнике:
— Михаил Иваныч, водки нет — одно вино! — кричит он начальнику партии.
— Бери пару ящиков!
Рыжебородый выносит их и бережно укладывает на груженый вездеход. Это для непредвиденных обстоятельств — вдруг простуда, вдруг кто в студеной реке искупается — и торжеств.
Возле вездехода и Валя-повариха. Букет ромашек уже наверху, а сама стоит, растерянная, сбитая с толку.
— Да ты что, Валя! — размахивает руками уже познакомившийся со всеми водитель вездехода Довжко. — Неужели вот так и двинешься? Ты же замерзнешь!
— А что еще надо?
— Как что? Полушубок — раз, пимы — два. Где они? Нет? Сейчас я…
Вездеходчик куда-то бежит, а геологи стараются скрыть улыбки: они-то знают — Довжко разыгрывает новенькую.
Водитель возвращается со старым промасленным полушубком и громоздкими подшитыми валенками.
— Валюша, держи меха, да меня благодари. Путь долгий, зубами придется дробь отбивать.
Повариха благодарно все принимает, облачается — и перед нами вместо Вали огромная матрешка.
— Как же я теперь наверх заберусь?
Водитель подхватывает ее и с криком «ловите!» бросает в протянутые руки геологов. Все. Порядок. Едем.
30 июня
За что не уважают Довжко, так это за болтовню. Незнакомый человек сначала слушает с интересом, а потом появляется желание заткнуть уши. И хоть бы он врал. Нет, все чистая правда.
Однако все меняется, когда Довжко берется за рычаги машины. Его вездеход взбирается вверх на перевал будто клещ. Под гусеницами полуметровое месиво. Под месивом — не оттаявшая скользкая мерзлота. Дерни за рычаг на этом подъеме неточно — и… Ох, как долго придется кувыркаться по выступам
Вездеход ползет по краю пропасти. У меня на сердце неуютно. Страшновато. А вот поварихе хоть бы что. В глазах ни тревоги, ни радости.
Наконец опасный подъем позади. Привал. Мы соскакиваем с вездехода размяться, а Довжко ругает комаров. Их тучи. Пассажирам еще ничего, у всех лица и руки диметилфталатом намазаны, радиатор же этим средством не спасешь. Он забит комарами. Водитель поднимает капот и горстями выгребает комаров в ведро. Ведро быстро наполняется доверху.
— Это что, это не комары! — авторитетно заявляет Довжко. — Вот в шестьдесят четвертом — то были комары! —Он вываливает их из ведра под гусеницы.— В середине июля этого добра столько будет — никто из чашки не выбросит. А будешь выбрасывать — голодным останешься… Михаил Иваныч, разрешите пару накомарников — радиатор накрою. Сами понимаете — мотор пере перегревается.
1 июля
Вся партия в сборе. 29 мужчин и одна женщина. Завтра начнутся маршруты, а сегодня общее собрание и торжественный обед. Для Вали наступает страшная минута — признают или отвергнут? Она волнуется, щеки ее пылают румянцем. Однако недовольных нет. Но торжественный обед проходит как-то нервозно. Спокойно есть не дают комары и два ящика вина, хранящиеся в палатке завхоза.
Начальник партии внимательно всех осматривает и вдруг зычно кричит:
— Завхоз! А где же вино? Вынимай его все, чтобы никому не мерещилось! А кто простынет — доктора здесь, — кивает на нас. — Погибнуть не дадут!
Завхоз Фома Васильевич вскакивает и устремляется в палатку.
Фома Васильевич после двух стаканов начинает суетиться, беспричинно смеется, то и дело поправляя на голове английскую морскую фуражку.
— Что за моряк без английской фуражки! — начинает он свою излюбленную тему. Геологи охотно кивают: коли так, носи себе на здоровье.
— Все океаны я знал так же, как сейчас знаю номенклатуру продуктов в моей палатке. Япония, Британия, обе Америки, везде был! А кто первый провел радиосвязь из Аргентины с Союзом? Вы думаете Фома всю жизнь завхозом сидел? Не-е-ет! Я был моряком и сейчас моряк!
Он и по тундре ступает, как по палубе. Ноги ставит цепко, широко. Только эта палуба не качается, а завхоз жить без качки не может, так же, как без английской фуражки. Да, Фома Васильевич даже на Заполярном Урале оставался моряком. А презренная должность завхоза ему была вменена в обязанность по совместительству с основной профессией радиста.
Фома Васильевич человек веселый, покладистый, всегда разделяющий любое мнение. Но если заходил разговор о женщинах, Фома Васильевич сразу вставал на «дыбы» и начинал ругать всех женщин подряд.
А нелюбовь к ним возникла у завхоза после того, как застраховал он свою жизнь.
Пришел к нему однажды в гости приятель — страховой агент. Друзья выпили, воспоминаниям предались. Тут агент и пристал: застрахуй свою жизнь, и только. Бывший моряк о смерти или несчастном случае никогда не думал, Однако и отказать товарищу не посмел — застраховался на кругленькую сумму.
Каков же был ужас его супруги, когда та вдруг обнаружила, что в случае кончины ее дорогого Фомы, все страховые деньги должны поступить в один из детских домов Ленинграда. Гневу ее не было предела.
— Переписывай всю сумму на мое имя! — потребовала она. Но моряк
— Хоть и люблю я тебя, женушка, а ничего не изменю. Детский дом воспитал меня, на ноги поставил. Точка.
— Ах, вот ты как заговорил!..
С тех пор Фома Васильевич в женскую любовь и не верит.
Пока плавал, писала «ты у меня один до гроба», а тут пожалуйста: «убирайся!»
24 июля
Интересный народ геологи. Они нравятся мне своей беззаботностью и удалью в работе. За три недели все осунулись, стали неразговорчивыми. Чувствуется — надо отдохнуть. Но солнце светит, и нельзя терять ни одного часа. Иногда мы уходим в маршруты на целые сутки. Возвращаемся обратно и сразу падаем на раскладушки. Спать, спать. Только Мишку Фролова усталость не берет. Когда мы отсыпаемся, он бродит с ружьем или бежит на бурную Нярму, к пятиметровому водопаду.
У его подножия в прозрачной воде всегда полчища хариусов. И все стараются одолеть пятиметровую стенку. Но удается лишь единицам. Остальных же поток сносит вниз. Тогда хариусы отходят от клокочущих бурунов, разворачиваются и вновь устремляются к водопаду. Не дойдя метр-два, они стремительно выпрыгивают и самые сильные, самые расчетливые оказываются по ту сторону порога. Вот там, у порога, Мишка и рыбачил.
Но сегодня Фролов вернулся всего с двумя рыбками. И не потому, что плохо клевало. Когда Мишкин рюкзак уже наполнился наполовину, он вдруг почувствовал чей-то взгляд. Обернулся, да так и замер: метрах в двадцати стоял* медведь. Бежать? До палаток три километра. Броситься в реку? Разобьешься. Закричать? Глупо.
Между тем, пока Мишка лихорадочно искал выход, медведь сделал к парню несколько медленных шагов. Рыба! Может ему нужны хариусы?
Не спуская глаз с медведя, Мишка дрожащими руками надел на шею, словно торбу, рюкзак, подхватил удочку, медленно повернулся и нетвердо двинулся в сторону палеток. Его неудержимо тянуло броситься бегом что есть мочи. Но он понимал: бежать—значит показаться слабым, трусливым и тогда… Собрав всю свою волю, Мишка заставил себя идти шагом.
Медведь шел следом, сокращая расстояние. Его дыхание слышалось все сильнее и отчетливее. По спине парня струился пот. Стараясь не делать резких движений руками, Мишка нашарил в рюкзаке хариуса и, вытянув руку в сторону, разжал пальцы. Хариус шлепнулся в траву, сделал несколько судорожных прыжков. Медведь подошел, остановился и удивленно уставился на рыбину. Потянул носом и быстро придавил лапой. Справившись с хариусом, опять заторопился за Мишкой. Услышав за спиной дыхание, Мишка подбросил еще одну рыбину, потом третью, четвертую…
Когда до палаток осталось хода на десять минут, медведь остановился, поводил, принюхиваясь, носом и направился не спеша в горы.
А в опустевшем рюкзаке взмокшего от страха рыбака осталось два хариуса.
29 июля
У нас неспокойно. Обоюдная неприязнь Саши Зобова и забойщика Дмитрия Колесова перешла в открытую вражду.
А началось, казалось, все с пустяков. Колесов любил «пройтись» по нашему адресу. «Михаил Иванович, ну и набрали же вы работничков, — говорил он начальнику партии. — Учитель недели не протянет, а студент дней пятнадцать выдюжит — хорошо. Разве что Пантелей справится, да и он ненадежен. Ведь это же горные работы! Здесь нужны железные люди… Мне что, я свое возьму. Я десять сезонов на Севере лопатой ворочаю…» Но мы на эти ораторствования старались внимания не обращать, тем более, что Колесов и в самом’деле не чета другим. Под задубевшей волосатой кожей перекатывались натренированные мышцы, на спине выпирали литые мускулы, руки огромные, мозолистые… Свяжись с таким — рад не будешь.
Но Колесов начал привязываться к тюменскому учителю Рупину. С Рупина и началось.
Вчера я услышал из палатки, как Колесов гремел на весь лагерь:
— Слушай, друг, ты ошибся! Курорт не здесь. Это заведеньице на Черном море. А Север не для живых покойничков!
Мы с Сашей увидели, что Колесов загородил дорогу Рупину. Стоит перед ним и демонстрирует свои бицепсы.
— Да замолчи, ты! — вдруг закричал Рупин и, не владея собой, бросился на Колесова. Но тот коротким тычком в грудь опрокинул учителя на землю.
— Лежи и не хрюкай! Видал я таких бакланов.
Рупин тяжело поднялся и, ни на кого не глядя, ушел в палатку.
— Слушай, Колесов, — хмуро сказал Саша. — Не трави человека.
— Я первый ни на кого не бросаюсь. Это раз. А во-вторых, здесь защитников не треба. Здесь каждый стоит сам за себя. Уловил, студент?
Плотная фигура Колесова грозно двинулась на студента. Я видел, что силы неравные, и поспешил к Зобову на помощь. Но драка не состоялась: между ними встали прораб, техник и рабочие.
— Я тебя предупреждаю, Колесов, — раздельно произнес Сашка. — Еще заденешь нашего брата…
— Да что мне молиться на вас? — взревел Дмитрий. — Я заработать сюда приехал. На остальное чихать… Да и ты тоже… Что, романтика тебе нужна? Дудки! Деньги нужны. Только здесь руками вкалывать треба, не языком… А подраться —это за мной не заржавеет!
На душе скверно: как бы этот дубина не избил Сашку,
1 августа
Предсказание Колесова сбылось: Рупин не выдержал. Сегодня он едва притащился от своего недобитого шурфа. Пришел последним, когда мы уже ужинали.
— Не могу, Павел Ефимович,— виновато выдохнул он прорабу.— Думал, все обойдется. Не вышло. Знаю, подвел крепко. Видимо, Колесов прав: «лежи и не хрюкай»
Рупин постоял возле прораба пару минут, а после бросил брезентовую робу на землю и лег на нее. Он лежал так долго, не шевелясь и отрешенно уставившись в белесое безоблачное небо.
Странный он человек. Зачем надо было устраиваться на тяжелую работу? Я подсел к нему, спросил, что с ним. Игорь сначала молчал, потом вдруг его словно прорвало и он заговорил.
Раньше Игорь Рупин был летчиком, летал штурманом на реактивном бомбардировщике. И так получилось, что однажды очередной полет оказался для всего экипажа последним. Оставить падающий самолет сумели только трое. Летать он больше не смог, потому что после трагедии появилась язва желудка.
Рупин стал учителем. Однако его не покидала надежда на то, что он снова будет летчиком. Без этого он не представлял себе жизни. Рупин выполнял все указания врачей и, когда приступы болей стали реже, решил проверить себя на тяжелой работе. Так он оказался в нашем отряде.
— Это уже вторая попытка, — невесело усмехнулся Игорь. — Первый раз на Севере я был два года назад. И опять неудача…
3 августа
Сегодня мне пришлось почти целый день производить радиометрические измерения на шурфах, и я вдоволь насмотрелся, как работает Колесов.
Работает он здорово — ни одного лишнего движения. Через каждые два часа выбирается наверх, закуривает, с наслаждением подставляет ветру обнаженную спину.
А в километре от него долбит Сашка Зобов. Сашка долбит грунт вообще без перерыва. Вчера Сашка жаловался: болит голова, все тело налилось свинцом. Руку поднять больно.
Да, от такой работы заболеешь. Когда же ему становилось совсем невмоготу, приваливался к стенке шурфа. Стоял так с закрытыми глазами и дышал, как загнанная собака. Затем стряхивал с себя оцепенение, лез из шурфа по веревке, привязанной к лому. Смотрел туда, где в километре от него выплескивалась вверх земля из шурфа Колесова.
— Да плюнь ты на него!—уговаривал я Сашу, но он только упрямо качал головой и снова спускался вниз,
Вечером Саша рассказывал: на четвертом метре пошла мерзлота. Лом звенел и отскакивал, оставляя чуть заметный след. Какие-нибудь пять-шесть сантиметров он пробивал более двух часов. И все, точка. Больше не было ни силы, ни воли. А в ушах шум и голос Колесова: «Ничего, я научу некоторых, как по- настоящему работать. Особенно тутошнюю камсу…»
Я видел, как прораб тщательно замерил шурфы. И когда он, по-казахски поджав под себя ноги, устроился за вьючным ящиком, достал маленькие счеты, потрепанный справочник норм выработок, расценки и принялся подсчитывать заработок каждого за первые три дня, я не выдержал. Подошел.
— Интересно девки пляшут, — удивленно пробормотал прораб.— Что же это получается?
Он еще раз пощелкал на своих счетах и громко объявил:
— Итак, товарищи, закрываю наряд: Гурину на 24 рубля ровно, Зобову на 33 рубля 85 копеек, Колесову на 33 рубля 72 копейки.
— Не может быть! — рванулся Колесов.— Путаешь, прораб, не верю! Меня еще никто на горных работах не мог уделать. Понимаешь, никто!
Колесов побледнел, на скулах заходили желваки, лоб покрылся испариной.
— Врешь, прораб! Приписал студенту! Надо перемерить. Идем сейчас же. Вместе!
Но повторный замер и подсчет ничего не изменили — студент заработал на тринадцать копеек больше.
Лицо Колесова буквально стало серым. Он — Дмитрий Колесов — никогда не знавший поражений в работе, сделал меньше какого-то студента?!
В эту минуту я ему посочувствовал: поражение было для него настоящим горем.
12 августа
Интересно на Заполярном Урале в августе луна всходит. Покажет из-за горы верхушку своего рога, замрет на миг, осматриваясь по сторонам, и весь уже весь рог на виду. А погода здесь изменчива и коварна. Откуда-то сверху наползает огромная, во весь горизонт, серая пелена. Она заполняет собой ущелья, обволакивает горы, неудержимо распространяясь во все стороны. И не видно уже ни луны, ни звездного неба, ни палаток. Наступает минутная тишина, и вдруг словно бомба взорвалась. Все закрутилось, завертелось, наклонились палатки, а веревки, притянутые к вбитым в грунт ломам, запели от напряжения.
У нашей палатки лопнули сразу три веревки. С треском переломилась перекладина деревянного каркаса. Мокрый брезент рванулся и прихлопнул нас, как мухобойка мух. Тычась друг в друга, мы кое-как натянули сапоги, телогрейки и выбрались наружу. Тут же с меня сорвало шапку, и голова моментально окоченела. Я пробрался обратно под палатку, нашарил чье-то полотенце и обмотал им голову. А снаружи кричат: «Веревки, скорее запасные веревки!». Я ползал в кромешной темноте и никак не мог найти эти злополучные веревки.
Едва укрепили мы на «живульку» свою палатку, как рухнула столовая. Она сорвалась, покатились ведра, кастрюли, чашки. Следом послышался треск ломающихся кольев шатра завхоза. Вконец перепуганный Фома Васильевич держался за центральный столб и взывал о помощи.
До самого рассвета шла борьба с разбушевавшимся ураганом. Наконец, все собрались у завхоза. Вскипятили на примусе чай, пили его жадными глотками. Только Фома Васильевич не брался за кружку, все шарил между ящиками продуктов.
— Ну куда же ты укатилась, чертяка? — не выдержал наконец он.
— Что, Фома Васильевич, кастрюля с брагой?
— Да фуражка моя! Никак не отыщу.
Ветер стих, но спустя час или два ударил с прежней силой, только теперь уже с другой стороны.
13 августа
Я увидел Валю возле палатки столовой. По ее лицу вместе с дождевыми каплями текли слезы. Вообще в последнее время она плакала чуть ли не каждый день. Ей приходится, пожалуй, труднее всех. Варит Валя на примусах, но примусы лишь коптят отменно, а жар дают никудышный, и бедная повариха забыла, что такое безмятежный сон.
— Может помочь? — предложил я Вале. Но она отрицательно покачала головой и, продолжая всхлипывать, выдавила:
— Не могу тут больше, не могу… Провались все кастрюли вместе с примусами. Домой уеду.
15 августа
В горах, на высоте восемьсот метров, съемочный отряд обнаружил богатые рудные выходы. Но по поверхностному слою не скажешь, что в глубине. Нужно рыть канаву.
Прораб Павел Брагин отмерил три равных отрезка.
— А чтобы не было обидно, — сказал он рабочим, — тяните спички. Целая спичка — верх, без головки — середина, полспички—нижний отрезок.
Самое удобное, конечно, верх. Брагин отвернулся, укладывая между пальцев
— Тяните! — приказал он.
— Мне все едино, — небрежно бросил Колесов, — пусть студент тянет.
Саша протянул руку, отрывисто выдохнул:
— Тяну целую спичку! — И действительно вытянул целую.
— Так не пойдет! — сверкнул глазами Дмитрий. — Сговорились! Давай до трех раз.
Прораб предложил тянуть вновь. И опять Саша достал ту же, длинную спичку. Колесов взорвался:
— Нет, дудки! Давай, прораб, спички. Пусть из Моих рук тянет.
Саша уставился Дмитрию в затылок. Потом он признался, что мысленно заставлял Колесова расположить спички в нужном ему порядке.
— Тяни! — повернулся Колесов.
— Верх будет моим, — твердо заявил Зобов и вытянул целую спичку.
— Интересно девки пляшут, — почесал затылок Павел Ефимович. — Три раза подряд вытянул…
Саша засмеялся:
— Сам не пойму, как это у меня получилось!
16 августа
Сегодня Колесов решил дать Сашке генеральный бой.
Чтобы не тратить время на повторный переход, он нагрузил на себя весь инструмент — лом, забурник, кувалду, кайло, штыковую и совковую лопаты, взвалил рюкзак с тридцатью килограммами аммонита да прихватил еще метровый лист железа — подборник. Не забыл котелок крепкого чая, сгущенное молоко, говяжью тушенку, сухари. Не хотел отставать от соперника и Саша, но нагрузиться, как Колесов, не смог. Последним, за Гуриным, шел со своим радиометром я.
Отряд гуськом двинулся от палаток в горы. На два километра пути ушло два часа. Но вот застучали кувалды о забурники, загремели взрывы.
Я вскоре ушел на шурфы и увидел забойщиков только вечером. Лицо Колесова выражало величайшее удовлетворение, а глаза просто сияли. И я понял, на этот раз при проходке канавы он опередил Сашку.
17 августа
Есть на Севере каста людей, именуемая «бичами». Они живут обычно случайными заработками, но как только наступает сезонный период, «бичи» бросают все и целыми косяками прибывают в Заполярье. Устраиваются на самую тяжелую сезонную работу, и, к их чести, следует признать, трудятся отлично. Но «бич» не «бич», если к честно заработанным деньгам не пытается присовокупить «добавку». «Бичи» начинают дружно «давить» на своего прораба, и, что греха таить, последний не всегда выдерживает натиска.
Вот и Дмитрий Колесов, показав отряду свою силу и мастерство при проходке канавы, взял «быка за рога».
— Слушай, прораб! Ты видишь, я вкалываю как карла. И я должен заработать. Не повредит, если на каждую канаву набросишь двадцать—тридцать кубиков. И мне хорошо, и к плану ближе…
— Интересно девки пляшут, — с удивлением уставился прораб на Колесова.— Хочешь, чтобы приписывал? Не пойдет!—жестко обрезал Павел Ефимович.
— Так тебе же хуже. Рупин спекся, а нас осталось только трое. Знаешь, начнут говорить, не смог ты организовать работу, с людьми не сошелся. Да и кто, сюда прилетит канавы проверять, кому это нужно? План будет. Сам премию получишь.
Брагин укоризненно покачал головой:
— Грех тебе, Дим Иваныч, на заработки жаловаться. Пятьсот рублей в месяц не так уж плохо.
— Не плохо, но сезон есть сезон — следует брать все, что можно. Давай, прораб, не будем создавать напряженную международную обстановку.
— Не пойдет!
— Пойдет! — уверенно заявил Колесов. И применил другую тактику. Написал заявление на расчет: жена пишет, дети приболели, самой что-то не здоровится. Прошу по собственному желанию.. .
— Не уходи, — стал уговаривать Брагин. — Пойми сам, уволишься, у отряда плана не будет. С меня же шкуру спустят! А втроем при таких темпах справи-
— Конечно, план погорит. Но ты же сам по-человечески не хочешь. А чуток приписать никому не повредит…
— Опять за старое? Не пойдет!
— Пойдет! Неси-ка заявление начальнику, пусть подписывает.
— Может, не сроит, а? Ну, пойми — вся партия пострадает! — взмолился Брагин.
— Не могу, прораб, дети приболели.
Вот фрукт! Неужели начальник сдастся?
18 августа
Нет, не сдался, Утром Брагин вручил Колесову бумагу.
— Вот тебе, Колесов, заявление. С первым вертолетом отправишься на базу. Вместе с Рупиным.
— Зачем на базу? — изменился в лице Дмитрий.
— А ты забыл? У тебя же дети приболели, тебе же к ним надо, — с издевкой произнес прораб.
Колесов явно не ожидал такого оборота—стоял растерянный, держа в руке заявление. Потом зло сплюнул, выругался и сунул бумагу в карман.
Вечером отозвал в сторону Пантелея Гурина.
— Бросай ты эту лошадиную работу, — услышал я громкий голос Колесова. — Махнем в Лабытнанги на лесосплав. Там за смену можно тридцатку отхватить. Не пожалеешь!
— Тридцатку за смену? — удивился Гурин.
— Какой мне интерес врать? Сейчас на лесосплаве самый сезон, людей не хватает.
— Тридцатку за смену? — еще раз изумился Гурин.
— Ну да! А здесь пусть студент упаривается. Он комсомолец, патриот… Вот посидит вся партия без премии, вспомнят меня. Да дудки! Поздно.,. Пиши заявление, — уже тоном приказа произнес Колесов.
Пантелей только хлопал глазами. К ним подошли Брагин и Сашка.
— Ты, Колесов, чего парня с панталыку сбиваешь? — раздраженно начал
— У него своя голова на плечах. Это раз. А потом, какое ваше дело? — озлобился Дмитрий.
Сашка повернул Гурина к себе:
— Кого ты слушаешь, Пантелей! Он же не рабочий — «бич». Всю жизнь бичует! Он тебя на базе бросит и глазом не моргнет.
— Убирайтесь все к дьяволу! — взбеленился вдруг Гурин. — Чего пристали? Никуда я отсюда не собираюсь уходить. Понятно?
26 августа
Давно уже влезли в вертолет Рупии и Колесов, давно начал проявлять нетерпение летчик в своей кабине, а Валя Семухина никак не могла решиться. Она поочередно смотрела то на «МИ-4», то на мрачных геологов, то на стоявшую возле палатки новенькую газовую плиту с двумя красными баллонами, которые только утром доставили вездеходом из поселка Полярного. Чего она колеблется? Вчера получила телеграмму из Свердловска, что мать при смерти.
— Да сколько мне ждать в конце-то концов? — не выдерживает летчик и запускает винты вертолета.
Валя вздрагивает, вновь бросает взгляд на «МИ-4», на нас и на газовую плиту. Затем садится На свой чемодан и закрывает лицо руками.
— Обманула я вас, обманула, — всхлипнула Валя. — Тяжело мне было, вот и написала домой. Чтобы такую телеграмму сюда… Дома и выстукали… А теперь совсем по-друпому. С газом-то легче будет… Теперь останусь…
Вертолет ушел без Вали.
10 сентября
Утром я проснулся от злого Сашкиного голоса:
— Пантелей, вставай! Вставай, тебе говорят!
Сашка развязал тесемки у спального мешка и принялся тормошить Гурина.
— Не могу, Санька, отстань.
— Нет, ты встанешь, встанешь!—тряс Сашка Гурина, а тот умоляющим голосом оправдывался:
— Сил нет, руки ломит, будто по ним вездеход проехался, Давай передохнем денек. Чего нам спешить — все равно план не успеем выдать.
— Нет, мы выдадим этот чертов план! Вставай!
— Руки болят,—тянул свое Пантелей.
— Разминай их, массажируй. Это от перенапряжения. Молочная кислота в избытке. Разминай, пройдет. У меня шестой день их ломит. Понял?
— Давай выходной сделаем! Брагин же сам предлагал, — умоляет Пантелей.
— Хватит стонать! Вылазь из мешка. Отдыхать будем в непогоду. Ты же сильный парень, встряхнись, не распускай слюни…
Гурин вылез из спальника, дрожа от холода. Быстро надел брезентовую робу, и Сашка принялся массажировать ему мышцы рук.
— Ну как? Полегче? Я с пяти утра несколько раз гимнастикой занимаюсь. И тебе советую размяться.
— Кайло разомнет, —уныло тянет Гурин.
— Ничего, Пантюша! Полторы недели такого темпа, и мы закончим. Нам не только за себя сработать. И за Колесова надо, и за Рупина тоже… Верно? А ты чего лежишь? — накидывается Сашка на меня. — Тебе тоже массаж нужен?
Через час покинули палатку. Вокруг все было покрыто снегом. Мы постояли несколько минут, привыкая к ослепительной белизне, а затем, взвалив рюкзаки с аммонитом, медленно, гуськом двинулись в горы.
15 сентября
По радио сообщили: за нами вышли вездеходы. Третий день валит густой снег. Найдут ли нас водители?
Страшно болит все тело, гудит, как примус, голова. Гурин и Сашка, видимо, чувствуют себя не лучше. Но крепятся. А я расписался вконец.
— План выполнили? — наигранно бодрым тоном говорит Сашка,— Выполнили. А руки пройдут. Избыток молочной кислоты. Хочешь, массаж сделаю?
У меня нет даже сил обругать Сашку. Когда же придут вездеходы? Палатку совсем завалило снегом…
16 сентября
Вездеходы пришли ночью.
