В огромном доме на Кировском проспекте Ленинграда живет старый художник. Я зашел к нему по журналистским делам. И быстро с ними покончив, весь вечер слушал рассказы о давно минувших временах, о значительных людях, с которыми сводила моего собеседника судьба. Гостеприимный хозяин показывал свои рисунки, извлек из шкафа старые фотографии. И в тот теплый весенний вечер на одном из пожелтевших снимков увидел я памятник, мимо которого прошел всего лишь несколько часов назад. Но не в парке тут Же на Петроградской стороне, где стоит он уже более полувека, заснял его безвестный фотограф. Монумент едва умещался в комнате, на помосте, и вели к нему три деревянные ступени. А опирался на памятник одетый в белый халат мужчина с небольшой бородкой.
— Это отец, — пояснил художник. — На снимке— его лебединая песня. Фотографировался он в мастерской на Обводном канале, когда памятник был еще в глине. Из Кронштадта еще не доставили медный лом, чтобы отлить памятник и расплатиться за работу.
— Лом? — поразился я.
— Вы не ослышались, — подтвердил художник.— Тратиться на памятник кораблю, который принес России славу, в Морском министерстве не пожелали. А лом? Что ж, его немало накопилось в кронштадтском порту. Почему бы не воспользоваться возможностью избавиться от него? Им и расплатились за памятник.
Так в мой блокнот легла первая запись о памятнике «Стерегущему» — кораблю, слава которого, побеждая время, осталась навсегда в памяти народной…
Рассказ старого художника привел Шменя к раскинувшемуся между двумя реками — Мойкой и Фонтанкой — Инженерному замку, к тому самому замку, в котором мартовской ночью 1801 года убили Павла I. Мимо стоящей перед южным фасадом конной статуи Петра I, миновав высоченную арку, я поднялся в павильон, занятый в наши дни Центральной военно-морской библиотекой.
В огромном зале от пола до потолка стояли одетые в картонные переплеты комплекты моряцких газет. Здесь отыскал я и ту, которая выходила на заре нашего века в Порт-Артуре. И уже не мог оторваться от напечатанных на тонкой бумаге листов, запечатлевших трагические события русско-японской войны.
Я перелистывал номер за номером «Нового края», пока не набрел на тот, в котором речь шла о «Стерегущем». А затем мне сняли с полок другие газеты тех дней. Из хранилища принесли увесистый том материалов исторической комиссии Морского генерального штаба, почти шестьдесят лет назад составленный «для описания действий флота в войну 1904—1905 гг.» И все это из старинного замка перенесло меня в Порт-Артур, в кабинет командующего флотом Тихого океана Степана Осиповича Макарова.
Едва прибив (24 февраля (8 марта) 1904 года) к месту своей новой службы, адмирал сразу же предпринял решительные меры для разведки обстановки, чтобы противодействовать появлявшимся еженочно неприятельским кораблям.
— У меня имеются сведения, — сообщил адмирал вызванным к нему командирам двух миноносцев, — что в бухте Торнтон находится база минного флота японцев. Вы должны, — приказал он, — с наступлением темноты выйти в море, чтобы обследовать бухты побережья и островов в районе -^0 миль от Артура. Старайтесь оставаться незамеченными. Если же повстречаетесь с японскими крейсерами или транспортами, внезапно их атакуйте. Это лучшее средство добиться успеха. Помните, основная ваша цель — разведка. Поэтому при встрече с японским миноносцем не вступайте в артиллерийскую перестрелку без особой на то необходимости…
«Решительному» и «Стерегущему» предстояло сниматься с якоря в тот же вечер. И не теряя времени, командиры согласовали план своих действий. Они решили идти к островам Эллиот вдоль берега, осматривая по пути все бухты. В случае боя миноносцы будут действовать совместно. Осмотр закончить до восхода луны — к двум часам ночи. Встречи на обратном пути с неприятелем избегать. Отойти от берегов в море и повернуть к Порт-Артуру с таким расчетом, чтобы в гавань вернуться к рассвету.
Однако события развернулись совсем не так, как хотели того командиры миноносцев.
«Стерегущий» держался в кильватер «Решительному». Около девяти вечера подошли к острову Кеп. И здесь, на его траверзе, командир головного миноносца капитан 2 ранга Боссе увидел свет прожектора. Корабль… Решение созрело мгновенно: атаковать! Будучи флагманом, Боссе приказал дать полный ход. Но из дымовых труб «Решительного» внезапно вырвалось яркое пламя. Лишь на несколько мгновений осветило оно миноносец, но этого оказалось достаточно: тотчас вспыхнули прожекторы на притаившихся под берегом вражеских судах.
Хоть и уменьшил «Решительный» ход, хоть и перестало выбрасываться пламя из труб, успели японцы засечь местонахождение русских. Одни стали теснить их в море, другие пошли на перехват. Выручила непроглядная тьма: изменив курс, «Решительный» и «Стерегущий» оторвались от неприятеля.
Ночь они держались в море. Японцы ~М не показывались. Но те, что повстречались у острова Кеп, могли быть авангардом кораблей-заградителей. Не исключено, что эти корабли направлялись к Порт-Артуру. Надо было быстрее возвращаться, быстрее сообщить о них! «Решительный» и «Стерегущий» легли на обратный курс.
Только несколько миль оставалось до базы, когда в утренней мгле показались силуэты неприятельских миноносцев. «Усумо», «Синономе», «Сазанами» и «Акебоно» шли малым ходом. Увидев русские корабли, они бросились к ним. Идя параллельным с «Решительным» и «Стерегущим» курсом, японцы стали осыпать их снарядами.
Завязался ожесточенный бой. Позднее, по свидетельствам его участников, историческая комиссия Морского генерального штаба воскресила мельчайшие детали этого поединка. Из собранных ею материалов и узнал я о том, как, поддерживая энергичный огонь, пробивались к Порт-Ар- туру русские корабли. Узнал, как подошла к неприятелю неожиданно подмога — два минных крейсера, и у самого борта «Решительного» и «Стерегущего» стали уже рваться снаряды.
Боссе принял решение:
— Будем прорываться!
Он передал на «Стерегущий»:
— Увеличить ход!
Из всех орудий стреляли русские комендоры. Бой становился все жарче. Но уступал «Стерегущий» «Решительному» в ходе, не мог поспеть за ним. А отстав, оказался отрезанным от флагмана, шедшего на всех парах к Порт-Артуру за помощью.
Когда прорвался «Решительный» под защиту береговых батарей, огонь всех неприятельских судов уже сосредоточился на «Стерегущем». Тот шел по-прежнему полным ходом, яростно отбиваясь от врага, сражаясь обоими бортами. В «Сазанами» попало 8 снарядов, «Акебоно», дравшийся все время со «Стерегущим», получил более 27 снарядов.
Японские корабли усилили огонь. Вплотную приблизились они к русскому миноносцу. Один из снарядов попал в кочегарное отделение «Стерегущего», разбил два котла, перебил ведущие в машину паровые трубы. «Стерегущий» потерял ход.
Теперь уже стоя на месте дрался корабль. Его командир лейтенант Сергеев понимал: чтобы спасти миноносец и людей, надо продержаться до подхода русской эскадры. Однако с велико было преимущество противника и
и в маневре.
Падает тяжело раненный осколками командир. Его переносят к дымовым трубам. И с перебитыми ногами, теряя сознание, он обращается к команде с последним призывом:
— Пусть каждый выполнит перед родиной свой долг до конца. Не помышляйте о позорной сдаче неприятелю судна.
Минно-машинный квартирмейстер Юрьев, разрезав голенища сапог, перевязывает израненные ноги Сергеева. Он пытается укрыть его в более безопасном месте. Но новый снаряд разрывается вблизи командира. Тяжелое ранение получает и сам Юрьев. С раздробленными ногами падает он за борт.
Еще один снаряд, и у носовых орудий перебита прислуга. Ей на смену приходит машинная команда. Взрыв лишает защитников корабля семидесятипятимиллиметровой пушки. Теперь стреляют лишь орудия меньшего калибра. Вся палуба усеяна ранеными и убитыми. Сражен насмерть взявший на себя командование кораблем лейтенант Головизнин. Падает мертвым у разбитого взрывом орудия и мичман Кудревич. Вспыхивает пожар в кочегарке. В пробоину устремляется вода и с нечеловеческими усилиями задраивает ее кочегар Хиринский. А затем одно за другим замолкают подбитые орудия. Выбрасывает взрывом за борт последнего оставшегося в живых офицера — инженер-механика Анастасова…
Вот рассказ, записанный спустя несколько лет со слов участника боя — кочегара 1-й статьи Алексея Осинина — и обнаруженный мною в старом номере «Кронштадтского вестника»: «На «Стерегущем» оставалось только два здоровых — я да Василий Новиков (машинист 2-й статьи), остальные сильно раненные: у кого руки не было, у кого ноги оторваны… Мы с Новиковым их перевязывали, подносили им воду, поворачивали… Сильно раненный сигнальщик подозвал меня и показал, чтобы я порвал сигнальные книги, составлявшие секрет, что я и исполнил. Разорвав книги и завернув их в сигнальные флаги, я привязал кусок железа и выбросил все это за борт…» Японцы были убеждены:
— Настало время брать русских на буксир.
В 8 часов 40 минут с «Сазанами» спускают вельбот. Он приближается к «Стерегущему». На борту вельбота мичман Ямазаки. Вот как описывает он в своем донесении то, что предстало перед ним на миноносце:
«В полубак попало три снаряда, палуба пробита. Один снаряд в правый якорь. С обоих бортов снаружи следы попаданий десятков больших и малых снарядов, в том числе пробоины близ ватерлинии, через которые при качке в миноносец проникала вода. На стволе погонного орудия след попавшего снаряда, близ орудия труп комендора с оторванной правой ногой и сочившеюся из раны кровью. Фок-мачта упала на правый борт. Мостик разбит в куски.
Вся передняя половина судна в полном разрушении, с разбросанными осколками предметов. В пространстве до передней трубы валялось около 20 трупов обезображенных, частью туловища без конечностей, частью оторванные ноги и руки — картина ужасная. В этом числе один, видимо, офицер, на шее у него был надет бинокль. Установленные для защиты койки местами сгорели. В средней части миноносца с правого борта одно 47-мм орудие было сброшено со станка и исковеркана палуба. Число попавших снарядов в кожух трубы было очень велико, также, видимо, были попадания в сложенный между трубами брикет. Кормовой минный аппарат был повернут поперек, видимо, готовый к выстрелу. В кормовой части убитых было немного — только на самой корме лежал один труп. Жилая палуба была совершенно в воде и войти туда было нельзя. Вообще положение миноносца было настолько ужасное, что не поддается описанию».
А «Решительный» пробился, между тем, к Порт-Артуру. Контуженный командир миноносца устремился к Макарову. В том самом кабинете, где накануне выслушивал он инструкции адмирала, докладывал Боссе об отчаянном положении «Стерегущего».
Идти на помощь Макаров решил сам. На быстроходнейшем крейсере эскадры, на «Новике», поднял он свой флаг. И тотчас облетела эта весть Порт-Артур.
— На «Новике»! Флаг на «Новике»! — вдруг закричал сигнальщик на крейсере «Диана».
Все разом всколыхнулись, — свидетельствовал очевидец,— команда кинулась к бортам. Офицеры вырывали друг у друга бинокли из рук… Сомнений не было! На мачте «Новика», этого небольшого крейсера, смело мчавшегося на выручку одного миноносца, развевался флаг командующего флотом.
Спасать гибнущий корабль Макаров намерен был на глазах врага. Полным ходом шел «Новик» к «Стерегущему». За ним следовал крейсер «Баян». Но не знал адмирал, что миноносец доживал последние минуты.
С борта японского вельбота умолкнувший и расстрелянный корабль казался уже мертвым. В 9 часов 5 минут вылезший на его палубу офицер с «Сазанами» укрепил буксир. И тут только убедился он в том, что жив, оказывается, еще «Стерегущий». Об этом сообщила потом миру телеграфная корреспонденция газеты «Таймс».
«…При приближении японцев два русских матроса выбежали из боевой рубки и заперлись в кормовой каюте. Никакие увещевания не могли заставить их выйти наверх. Два кочегара прыгнули за борт и были подняты японцами. Последние, вместе с двумя ранеными, были единственными спасенными из числа 55. После, приблизительно, двух часов буксировки, русское судно затонуло; люди, запершиеся в каюте, погибли вместе с ним».
Как ни спешил Макаров, спасти адмиралу героический корабль не удалось.
Первым о подвиге «Стерегущего», о И ДВУХ русских матросах, принявших» смерть с родным кораблем, сообщил корреспондент «Таймс». Из японских источников узнал он о тех, кто «желая затопить миноносец, открыл кингстоны». И его телеграмму перепечатал порт-артурский «Новый край». «Глубина трагизма,— отметила газета,— захватила корреспондента лондонского «Таймс», который со слов японского официального донесения лаконично, но ярко живописует подвиг русских моряков». «Новый край» добавил тут же;
«Возможно, что имена этих двух безвестных народных героев со «Стерегущего» не будут внесены’ на страницы истории: морские бездны своих тайн не выдают. Но вознесем героев на высокий пьедестал славы народной и воздадим, как можем, должное их славной памяти. Велико их самоотвержение, ценна высокая их любовь к родине. Твердо мы верим, что их доблестная отвага гордостью и радостью забьет русские сердца…»
Сбылось то, что предсказала порт-артурская газета. В фондах Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина я обнаружил листовку, отпечатанную вскоре в петербургской типографии. Под рисунком, воскресившим облик «Стерегущего», шел рассказ о моряках- героях. «В ком при чтении этих строк, — говорилось в листовке,— не затрепетала душа, в чьих глазах не брызнули слезы и, мысленно вызывая образы этих двух героев, кто не стремился преклонить колена перед этими героями. Эти герои — это уже не командиры, не офицеры, это те, которые выходят из люда, именуемого «темным», да, но каждый из них—это тот же Нахимов.
Отыскав все эти свидетельства о подвиге «Стерегущего», о героизме открывших кингстоны матросов, я снова встретился со старым художником. И услышал тогда о том, как взволновало его отца сообщение, пришедшее с Дальнего Востока в российскую столицу, как стал собирать тот все, что появлялось в печати о погибшем корабле. Много лет лежала среди этих бумаг и эта вырезка из кронштадтского «Котлина»:
«Изумился мир беззаветному героизму двух Иванов. Не было еще в военной истории примера подобного героизма. Кто они?! Их имена?
Не знаем их имен. Много их у нас на Руси, не перечтешь! Просто русские мужики… Они самые…
Никто так не умрет, как умерли недавно два неведомых русских матроса на миноносце «Стерегущий».
Отец старого художника решил увековечить этот подвиг, запечатлеть для потомков героизм русского корабля.
Его звали Константином Васильевичем Изенбергом. Я познакомился с ним в той самой комнате, где встретился с его сыном, познакомился по чудесному скульптурному портрету, стоящему у окна.
На рубеже двух столетий создал этот портрет французский скульптор Н. Аронсон. Вдохновенно лепил он бюст русского коллеги, к которому питал искреннюю симпатию. Лепил в парижской своей мастерской, где спустя несколько лет побывал Ленин.
Изенберг жил тогда в Париже. Он был занят скульптурным оформлением российского павильона Всемирной выставки.
— А когда мы вернулись в Петербург, — рассказывает его сын, — отец сразу же окунулся в дела. Вечно нуждаясь, он выполнял самые разные заказы: рисовал виньетки для журналов, писал портреты, декорации, ставил живые картины, лепил бюсты. Человек в высшей степени отзывчивый, он не отказывался, однако, и от того, что не давало заработка: ставил в приютах детские спектакли, сооружал для благотворительных базаров художественные киоски, набрасывал акварелью программы.
Он любил море, флот. Кто привил ему это чувство? Может быть, адмирал Макаров, с которым Изенберг был дружен еще до отъезда адмирала на Дальний Восток. А может быть, и брат — строитель балтийских кораблей. Узнав о гибели на рейде Чемульпо «Варяга» и «Корейца», он буквально в несколько дней создал модели памятников этим кораблям. В своей квартире, ибо не было у него мастерской, вылепил скульптор впервые и прообраз будущего монумента «Стерегущему».
Изенберг мечтал воздвигнуть его в столице. Но хоть и одобрили предложенную им модель, не так легко было ему настоять, чтобы увековечили память героя-корабля на берегах Невы. Мне говорил сам автор,— сообщал корреспондент газеты «Котлин»,— что ему стоило много труда уговорить поставить этот памятник в Петербурге, а не в Кронштадте и Либаве, куда хотело его поставить Морское министерство».
В один из январских дней 1909 года начальник Главного морского штаба препроводил в главное управление кораблестроения и снабжения план части Петербурга. «На месте, обозначенном при сем плане красным карандашом», указывал адмирал, признано, в конце концов, желательным поставить памятник «Стерегущему».
Этот план с карандашными пометками я отыскал в Центральном государственном архиве военно-морского флота. В той же серой папке обнаружил с десяток отношений, подписанных высшими морскими чинами. Более полугода понадобилось, оказывается, им, чтобы договориться между собой и с городской управой о «месте, обозначенном при сем плане». Только летом получил, наконец, Изенберг записку с просьбой «пожаловать в штаб для определения точного места постановки в Александровском парке, при въезде с Троицкого моста памятника».
К тому времени в мастерской завода Верфель на Обводном канале стояла уже модель будущего монумента. И это здесь сделан был тот самый снимок, который хранится по сей день у сына скульптора. Все свои скудные сбережения потратил Изенберг на создание модели. А памятник еще предстояло отливать в бронзе. По проекту, чертежам и расчетам, выполненным для автора профессором В. Н. Соколовским, надо было соорудить фундамент.
— На все это нужны деньги, и деньги немалые,— сказал в штабе Изенберг.
И вот тогда-то ему предложили вместо них… медный лом. Пусть он сам превратит в деньги эти старые, давно никому не нужные пушки. Изенберг вынужден был поставить свою подпись под этим унизительным контрактом.
«За исполнение этих работ, — гласит обнаруженный в архиве документ, — Морское министерство выдаёт мне на шестьдесят тысяч рублей осмотренного мной лома зеленой меди, находящегося в Кронштадтском порте, всего в количестве семи тысяч двухсот семидесяти двух и семидесяти двух сотых пуда (7272,72 пуда), считая по цене восемь рублей двадцать пять копеек (8 рублей 25 коп.) за пуд».
Корреспондент газеты «Котлин» 20 декабря 1909 года сообщил из Петербурга:
«Если вы въезжаете на Каменноостровский проспект со стороны Троицкого моста, вам не может не бросился в глаза деревянный забор, по левой стороне проспекта в Александровском парке, посреди которого стоит высокий дощатый кожух с стеклянными окнами — это и есть место, где откроют памятник миноносцу «Стерегущий». Я видел памятник в литейной мастерской; впрочем, еще ранее я видел модель его на 1-й осенней выставке и в морском музее. Памятник производит хорошее впечатление…»
Это почти шестидесятилетней давности газетное сообщение мне прокомментировал сын скульптора — Владимир Константинович Изенберг:
— Не раз проходил я с отцом за деревянный забор, к которому привлечено было тогда внимание многих петербуржцев. Однажды поздним вечером, когда затихло движение транспорта, я увидел, как доставили сюда огромный монолит: баржей привезли его к Троицкой площади, ныне площади Революции. И отсюда на катках, мимо дворца Кшесинской и стоявшего тогда тут здания цирка «Модерн», покатили по пустынному проспекту до огороженного в парке участка. Видел я и как в крытом толем «дощатом кожухе», о котором писал корреспондент «Котлина», соединяли по частям отлитый в бронзе памятник.
Его открытие назначили на 10 мая 1911 года. Архивное дело в две с половиной сотни листов повествует о том, как готовились в Петербурге к этому дню.
Начали с розысков четырех спасшихся со «Стерегущего» моряков, вернувшихся из японского плена. Тутальского военного начальника Томской губернии запросили: «Где именно проживает в настоящее время уволенный в 1905 году в запас флота машинист 2-й статьи команды погибшего миноносца «Стерегущий» Василий Николаев Новиков». В Сольвычегодск пошел из Главного морского штаба запрос о бывшем минномашинном унтер-офицере Федоре Юрьеве. В Казанскую губернию телеграфировали о розыске кочегара Алексея Осинина. Другого кочегара — Ивана Хиринского искали в селе Матыри, Кругловской волости, Зарайского уезда. Приглашались в столицу родственники погибших, вызывались воинские части, боевые корабли…
— Я хорошо помню это майское утро, — рассказывает Владимир Константинович. — Перед памятником, еще закрытым брезентом, по Каменоостровскому проспекту, носящему сейчас имя Кирова, вытянулись в одну линию части войск со знаменами и оркестрами, моряки в белых фуражках и синих фланелевых рубахах. На Неве, между Троицким, ныне Кировским, и Дворцовым мостами, стояли пришедшие из Кронштадта, украшенные флагами, миноносцы и канонерские лодки. Находился среди них и «Стерегущий» — новый корабль, в память о герое названный его именем. У подножия памятника стояла небольшая группа женщин, детей и мужчин. Она привлекала всеобщее внимание. Это были родственники погибших в бою офицеров. Тут же стоял и один из четырех уцелевших участников боя — кочегар 1-й статьи Осинин. По рукам ходила тогда брошюра. Ее выпустили к открытию памятника.
Я разыскал эту небольшую брошюру с портретами офицеров «Стерегущего», с фотографией славного корабля. «Имя миноносца «Стерегущий», — утверждала она, — останется вечно славным в русском народе, благодаря героизму двух матросов, которые предпочли погибнуть на своем миноносце, собственноручно затопив его, но не сдать судно в плен. Да будет память героев «Стерегущего», беззаветно сложивших свои головы за Отечество, навеки для нас незабвенною! Подвиг же их да послужит нам примером службы достоинству и чести Родины!»
Как бы перекликаясь с этими славившими героев строками, ударили орудия Петропавловской крепости, прокатились над Невой залпы кораблей. И упала завеса, скрывавшая памятник.
Она открыла тысячам людей, собравшимся на торжество, воспроизведенную скульптором нишу отсека «Стерегущего». В ней стоял матрос. Левой рукой открывал он иллюминатор, в который бурным потоком вливалась вода, правой поддерживал смертельно раненного товарища, отвертывавшего кран кингстона. Пьедесталом для памятника служил обработанный в виде скалы монолит красного гранита. К нему примыкали еще два монолита. А стоял памятник на гранитном цоколе с прорезанными спереди ступенями, и окружен он был с трех сторон водоемом.
«Вдохновенный скульптор, — записал очевидец открытия памятника, — как нельзя лучше изобразил потрясающий момент, пережитый «Стерегущим», окровавленным, искалеченным, еще дышавшим последними проблесками жизни, бессильным материально, но безгранично одухотворенным сознанием долга, воинской чести…»
Над площадью и проспектом понеслось:
— Слушай, на караул!
И прошли перед памятником церемониальным маршем с развевавшимися знаменами пехотные части. Прошли морской корпус, воспитанники морского инженерного училища, рота гвардейского экипажа, моряки от всех, стоявших на Неве, миноносцев. У гранитного подножия выросла гора венков. На одном было начертано: «Миноносец «Стерегущий» — «Стерегущему».
Не только пятиметровой бронзовой композицией запечатлел скульптор подвиг «Стерегущего». На тыльной стороне памятника укрепил он доску с описанием бессмертного поединка, выгравировал имена всех матросов и офицеров, погибших на героическом корабле.
Их много в истории нашего флота — от брига «Меркурий» до гордого «Варяга», от «Потемкина» до легендарной «Авроры». «Стерегущий» — корабль, слава которого не померк-
Память о нем сохранена на флоте. Новый «Стерегущий» участвовал в войне 1914—1918 годов. Он был среди тех двух с лишним сотен кораблей, которые пятьдесят с лишним лет назад совершили из Гельсингфорса беспримерный Ледовый переход в Кронштадт. И другой корабль с тем же гордым именем вписал блестящие страницы в летопись нашего флота: традиции одноименных своих предшественников он продолжил в Великой Отечественной войне.
Стоит по сей день на Петроградской стороне Ленинграда, в разросшемся парке имени Ленина, памятник герою-миноносцу и героям-морякам. И всегда лежат на гранитных его ступенях цветы — дань советских людей тем, кто сберег честь своего Отечества.
