Тропическая ночь наступила внезапно. Заметно посвежел воздух. Начали свой мерцающий бег световые рекламы. В Сити Луанда, столице португальской Анголы, проснулась жизнь.
Дневная духота вынуждала большинство горожан отсиживаться по домам. И только теперь, с наступлением темноты, все, казалось, высыпали из квартир. Потоки людей разлились по широким улицам.
Жозе Авейро ускорил шаг. Он чувствовал себя чужаком в центре города, в нарядной толпе. Он вырос среди рабочих, таких же, каких ежедневно встречал в районе гавани и в хижинах восточной части города. Но теперь Жозе носил форму полицейского, словно раз и навсегда отделившую его от себе подобных. Богатые дали ему мундир, чтобы уже издали можно было убедиться: этот человек принадлежит им. Жозе зло плюнул на пыльный тротуар. Он ненавидел мундир, но носил его, потому что получал за это деньги, которые были нужны больной матери и трем младшим братишкам там, дома, в Лиссабоне.
Богатые дали ему полицейскую форму, но дорого пришлось расплачиваться за это. От Жозе отвернулись друзья: мундир колол им глаза, а того, что думает товарищ, они представить себе не могли. Жозе страдал от недоверия друзей, то скучал по их обществу, но забота о родных, желание помочь им брали верх.
Еще два дня назад Жозе патрулировал на городских улицах. Он никогда не стремился выделиться, не думал ни о повышениях, ни об отличиях, ревниво оберегая свою ≪внутреннюю свободу≫. А позавчера его перевели в тюрьму для подследственных, и сегодня утром Жозе пришлось приступить к исполнению обязанностей в тюремном подвале. Здесь в числе арестованных он встретил Татогу, своего бывшего черного друга…
Жозе шел по улице, а в ушах его все еще раздавались крики истязаемого. После всего, что он увидел и услышал сегодня в подвале, угас огонек его ≪внутренней свободы≫. Он чувствовал себя как никогда беззащитным, слабым, несчастным…
Познакомились они еще там, в Лиссабоне, в университете. Однажды в семинарскую группу, в которой занимался Жозе, зачислили негра. Это был Татога.
Однокашники не скрывали своего презрения к чернокожему. Неизвестно куда исчезал его стул в аудитории, рядом с негром никто не садился. Татога казался одиноким, таким же, впрочем, как и Жозе, который, в отличие от большинства, не получал помощи от родителей и жил на нищенскую стипендию. Но Жозе был смелее: как-никак белый. И когда кто-то написал на доске: ≪Вонючий негр≫,—Жозе стер эту надпись. С того времени его и Татогу стали часто видеть вместе.
У Жозе умер отец, и юноше пришлось оставить учебу. Вечерами он приходил с работы, обессиленный, измученный. И все же братишки часто засыпали голодными. Ежедневно Жозе читал в газетах о блестящих возможностях, которые открываются перед португальцами в Африке. Он посоветовался с Татогой, и тот сказал, покачав головой: ≪Не обольщал бы ты себя, парень. Если здесь пусты твои карманы, то в Анголе ты рискуешь получить пулю в спину≫.
Но Жозе не послушался.
Он прибыл в Анголу в пору цветения финиковых пальм. Жилье нашел в хижине неподалеку от луандской гавани. Здесь, в отдаленном уголке большого города, новым для Жозе оказались только пальмы, малярия и сонная болезнь. В остальном все было как дома, нет —хуже: когда он вечерами возвращался в свою нищенскую лачугу, большей, чем прежде, тяжестью наливались ноги, еще бессильнее повисали руки. И, отправляя деньги в Лиссабон, он стыдился, пересчитывая тощие пачки банкнот. Он обносился, но это никому не бросалось в глаза —оборванцы на улицах Луанды встречались на каждом шагу. Он проходил мимо пальм, не обращая на них внимания. Но зато он постоянно видел, не мог не видеть грубо сколоченные деревянные ящички, которые люди проносили скорбно и молча. Казалось, здесь не было более ходкого товара, чем детские гробики.
Татога, окончив университет, вернулся в Луанду. Он работал врачом в квартале бедноты. Он написал стихотворение, которое называлось: ≪Пусть будут цветы вместо детских гробов≫.
В последнее время он часто выступал как поэт, стихи его печатались тайно на отдельных листках и осторожно передавались из рук в руки. Всякому, кто читал, а тем более хранил эти листовки, грозило наказание.
Татога как-то раз пригласил Жозе на собрание своих единомышленников. Но Жозе к тому времени взяли упаковщиком в гавань. Парень боялся потерять это место и честно сказал Татоге:
—Я разделяю ваши мысли, восторгаюсь тем, что вы делаете, но помогать не могу. Прежде всего мне надо зарабатывать… Случись что —сам понимаешь… Мать, братишки…
—Пожалуй, мне не понять тебя, Жозе,—задумчиво ответил Татога.—Среди нас есть и семейные. Почему же они не отказываются бороться?
Прощаясь с другом, Жозе признался: речь идет не только о братишках и заработке. ≪Дело ваше хорошее, может быть, слишком хорошее. Но я не верю, что вы чего-нибудь добьетесь. Вас просто сгноят в тюрьмах…≫
Потом заболела мать. Покрыть расходы на содержание ее в больнице Жозе не мог. И тогда он пошел служить в полицию. Там платили больше…
Жозе шел по сверкающим огнями улицам, направляясь к той неосвещенной части города около гавани, где находилась его квартира. Казалось, каждый из встречных смотрит на него и понимает, что он делал сегодня.
Утром, едва Жозе явился в участок, его сразу направили в тюремный подвал, где находились камеры пыток,
Офицеры нервничали: из сообщения радио недавно стало известно о чрезвычайном происшествии на португальском пассажирском пароходе ≪Санта-Мария ≫.
Группа смельчаков под руководством бывшего капитана Галвао, одного из руководителей движения за независимость Анголы, ловким маневром захватила власть на корабле. Колониальные власти увидели в этом сигнал к вооруженному восстанию во всей стране. Последовала новая волна массовых арестов и террора. Тюрьмы были переполнены.
В начале двенадцатого, когда Жозе с автоматом наизготовку дежурил в подвале, в сыром, тускло освещенном коридоре раздались громкие проклятья: двое тюремщиков вели заключенного. Один сильным пинком втолкнул его в подвал другой подставил ему ногу и, увидев, что арестант упал, рассмеялся: ≪Что ты ищешь там, ниггер?≫
Медленно поднявшись, негр обернулся. И, хотя израненное лицо, затекшие кровью глаза сильно изменили Татогу, Жозе узнал его и пришел в ужас. А тот, увидев бывшего друга здесь и в форме своих мучителей, посмотрел на него с таким презрением, что Жозе побледнел, попытался что-то сказать и не смог.
Один из тюремщиков вплотную подошел к Татоге, постоял, словно изучая арестованного, и неожиданно ударил его коленом в пах. Татога с глухим стоном упал на цементный пол, а обезумевший от злобы полицейский топтал его сапогами, хрипло выкрикивая:
—Ты заговоришь, вонючая черная свинья, даже если тебе придется подохнуть не один, а сто раз!
Татога, хрипя, неподвижно лежал на полу. Из уголка его рта текла струйка крови.
В подвал вошел офицер. Мелодичным, странно звучавшим в этой обстановке голосом он произнес:
—Так это и есть доктор Татога?
Прежде чем заключенный успел опомниться, полицейский резким рывком поставил его на ноги.
—Встань, скотина, когда говоришь с офицером!
Второй полицейский подошел ближе, чтобы поддержать Татогу. Офицер, немолодой, высокий и необыкновенно тощий, благожелательно улыбнулся, обращаясь к арестованному:
—Меня зовут Лубито. Вы хотите что-нибудь сообщить нам?
Тихо, но твердо Татога ответил:
—Мне не о чем с вами говорить.
Офицер, казалось, не расслышал и продолжал так же мягко:
—Мой брат тоже врач. Интереснейшая профессия. У вас, конечно, много друзей? Недавно я прочитал ваше стихотворение ≪Я —надежда черной Анголы≫.
Поистине отлично. Как только это вам удается?
Негр молчал.
Теперь офицер уже с трудом скрывал раздражение, но тон его оставался дружелюбным.
—Вы же, разумеется, помните: ≪Я — надежда черной Анголы, черный великан Африки, я надежда черной Анголы и ломаю цепи израненными руками≫. Хотел бы я знать, где вы этому научились?
Татога продолжал молчать. Он понял нехитрый замысел врага и, конечно же, никогда так просто не попался бы на удочку.
Потеряв, наконец, самообладание, офицер воскликнул:
—Не думай, что сможешь оставить нас в дураках! Мы узнаем все, что надо. Не ты первый!
Он отвернулся и дал знак полицейским.
Пока один из них срывал с Татоги одежду, другой продернул тонкие веревки с петлями через ролики, укрепленные на потолке. Петли они надели на правую руку и голень истязуемого и, что было сил, потянули за свободные концы веревок. Татога потерял равновесие, упал, не коснувшись, однако, пола, и повис в воздухе. А палачи, привычными движениями закрепив веревки, закурили.
Сначала медленно, потом все быстрее из носа Татоги закапала кровь. Со свистом рассекая воздух, взлетала плетка из кожи носорога, которой орудовал один из полицейских. Другой тем временем то натягивал, то отпускал веревки. Офицер с блокнотом и карандашом наготове сидел в стороне на скамеечке, поигрывая от скуки цепочкой золотых часов.
Татога висел вверх ногами. Кровь все сильнее приливала к голове, бешено стучала в висках, давила на глаза. Он извивался в путах, сильно, до крови, врезавшихся в тело.
Подошел офицер. И хоть он говорил тихо, громом прозвучали в ушах Татоги слова:
—Кто твои сообщники?
Арестованный молчал.
Тогда офицер, выйдя из себя, приказал бить сильнее. Сам он колол заключенного между ребер острием карандаша, повторяя все тот же вопрос.
Тело негра было залито кровью. Кожа во многих местах лопнула и висела клочьями. Он закричал от боли, но крики его заглушили звуки джаза: один из полицейских включил громкоговоритель.
Белый, как стена, стоял Жозе все на том же месте. Руки е о судорожно впились в холодный металл автомата. Потом он с трудом мог вспомнить, как Татогу выволокли из подвала Все было как в тумане. Он с трудом переборол подступавшую к горлу тошноту и вдруг заплакал от ненависти и обиды на себя, на свою слабость, трусость. Ведь стоило ему нажать спуск автомата, и ни один из этих убийц не ушел бы живым. Конечно, тогда и ему не удалось бы выбраться из тюрьмы, но, по крайней мере, он мог бы сказать о себе: ≪Я не предатель≫.
Пыткой для Жозе казались часы ожидания смены, хотя он и провел их в канцелярии.
Когда он, наконец, вышел на улицу, в ушах его все еще звучали крики Татоги. Он решил пойти домой пешком: хотелось побыть одному.
Он добрел до района гавани, до памятного ему кафе. Пройдя было мимо, Жозе остановился, вернулся и вошел внутрь. Он не бывал здесь с тех пор, как надел мундир.
Посетители кафе настороженно оглянулись на вошедшего. Некоторых из них, друзей Татоги, Жозе знал раньше. Но стоило ему присесть за их столик, как они молча встали и перешли в другой конец зала.
В первое мгновение Жозе был уязвлен. Но, с другой стороны, их можно понять. Конечно, нечего рассчитывать на иной прием.
Подошел хозяин кафе. Жозе заказал коньяку. Он хотел забыться.
Все утро и по дороге в тюрьму он надеялся, что его не направят в подвал. А если все же… если снова придется видеть, как пытают Татогу?.. Во всяком случае, еще одного подобного допроса ему не выдержать. В этом он был уверен.
Он испытывал внутреннее раздвоение. Ему и хотелось, чтобы Татога признался во всем, прежде чем начнется пытка, и в то же время он чувствовал, что сам помешает этому признанию. Дело Татоги и его друзей еще неосознанно становилось для Жозе его собственным делом.
Когда он добрался до подвала, оттуда как раз выносили избитого, в котором Жозе узнал одного из белых сподвижников Татоги.
И тут же в подвал втолкнули самого Татогу. Его опухшее от побоев, затекшее кровью лицо было обезображено до неузнаваемости. Жозе почувствовал, как у него подгибаются колени…
Офицер без обиняков приступил к делу. Резким движением повернув Татогу к себе лицом, он заговорил:
—Снизойдет ли великий поэт до разговора с нами? Я не смогу утешиться, если тебе, грязный негр, придется рыть землю зубами. Ну, кто твои сообщники? Где печатались твои стихи? Сколько народу в вашей банде? Кто главари? Связаны ли с Галвао? Откуда берете оружие? Мне надо знать все, слышишь!
Офицер был в ярости.
Оба полицейских, не ожидая команды, бросились на заключенного. Несколько секунд —и он снова, как и вчера, висел на веревках.
Офицер буравил его спину паяльником. Длиннорукий полицейский поливал раны соленой водой и издевательски приговаривал: ≪Не следует кричать так громко, когда дядя тебя купает≫. И тут же, срывая злость, начинал избивать заключенного. Когда к нему присоединился второй полицейский и тоже с размаху ударил Татогу, нервы Жозе не выдержали. С криком, не отдавая себе отчета ни в чем, бросился он на палачей.
Он успел оттолкнуть длиннорукого полицейского, и в тот же момент кто-то ударил Жозе по голове. Он потерял сознание.
Когда Жозе пришел в себя, в голове гудело. Попробовал подняться и сразу же ощутил острую боль в затылке.
Издалека, сквозь маленькое зарешеченное окно, доносился шум ночного города. Где-то в коридоре слышались шаги постового.
Жозе понял, что он в камере, под арестом.
В его сознании понемногу оживали события прошедшего дня. Из полиции его, безусловно, уволят. Это самое мягкое наказание, которого можно ожидать.
Что же будет с братишками, с матерью, которую теперь выдворят из больницы?
Ведь это для нее верная смерть.
Для тех, кого выгоняли из полиции, нигде не находилось работы—ни здесь, ни в Португалии. Это были отверженные, люди без будущего. Все, все пропало…
Больше Жозе не мог усидеть на нарах. Не обращая внимания на боль, он возбужденно ходил по камере: пять шагов туда —пять обратно. Да, размышлял он, каждый должен думать о себе. Он вчера попробовал пойти наперекор этому неписаному правилу —и бесполезно: Татоге ничем помочь не смог.
На какой-то короткий момент Жозе охватило чувство горечи. Что ему вообще до Татоги? Тот, кто готовит восстание, должен считаться с опасностью ареста.
Однако зачем же других тянуть за собой в беду. Но Жозе тут же устыдился этой мысли, отогнал ее.
Мир устроен плохо, законы несправедливы— это доказывалось множеством житейских примеров. Но из сознания не выходили слова его бывшего школьного учителя, который часто говорил о человеческом достоинстве, о свободе и справедливости для всех.
В сущности, Жозе никогда не любил Татогу больше, чем в то мгновение, когда ринулся на его палачей. Он понял, что Татога— человек, о котором будут говорить как об одном из пионеров новой Анголы.
Жозе всегда боялся за судьбу матери и братишек. Поэтому и не хотел рисковать. Но за последние дни он понял, что друг его, поднявшийся на борьбу за общее счастье, больше сделал для вдовы и трех малышей, чем сам Жозе за все годы своей жизни.
В камере светлело. Начинался новый день. В тюремном коридоре слышалось оживление.
Заскрежетал запор, в камеру вошел постовой и сказал, что Жозе требует к себе лейтенант.
Они вместе прошли по длинному коридору. Ожидая вызова в проходной комнате, Жозе был готов ко всему.
Наконец о нем вспомнили.
В кабинете за столом сидел лейтенант.
—А, да это же вы, Авейро! Присаживайтесь,— добродушно, почти отечески заговорил он.—Да, глупая история с вами случилась. Видно, нервы?
Ничего не понимая, Жозе выжидающе смотрел на офицера.
Но тот, казалось, и не рассчитывал на ответ. Он встал и несколько раз медленно прошелся вдоль стола, тучный, самоуверенный, насмешливый.
— Да, такое занятие, конечно, чертовски тяжело для каждого новичка… А как давно вы в Анголе?
—Три года.
—А в полиции?
—Год с лишним.
—Тогда ваше поведение совсем странно. За это время следовало ко всему привыкнуть… Кстати, есть у вас семья? —словно для порядка спросил лейтенант, но взгляд его стал настораживающим.
Узнав, что Жозе должен содержать четверых, он озабоченно произнес:
—Так что же с вами делать? Прощать за подобные выходки нельзя… Однако я хочу дать вам еще один шанс. Что, удивляетесь? Но ведь мы тоже люди и можем понять…
Жозе был поражен. Мысленно он уже порвал с полицией. Но что же делать? Может быть, лучше остаться здесь? Конечно же, лучше. Он получит доступ к заключенным и сможет им помогать… Заранее готовый согласиться, он поклонился офицеру:
—Благодарю вас, господин лейтенант… Но что я должен делать?
Лейтенант, убежденный в том, что с самого начала взял верный тон, многообещающе улыбнулся:
—Нервы у вас действительно слабоваты. Их надо закалять. И поэтому, думается, вам было бы полезно принять участие в… экзекуции.
Он говорил благодушно, словно врач, предлагающий больному принять грязевую ванну.
Жозе ожидал чего угодно, но не этого. Никогда в жизни он не убивал и не смог бы этого сделать.
—Ничего особенного, —продолжал офицер в том же дружеском тоне,—всего четыре ниггера и один белый. Но не беспокойтесь: белого вам расстреливать не придется.
Жозе застыл с полуоткрытым ртом, не в силах собраться с мыслями… Его друга Татогу убьют, а ему предлагают не просто присутствовать при казни, но и приложить свою руку.
—Ну, что же? —нетерпеливо спросил лейтенант.
—Я… не могу…—выдавил Жозе.
Лицо офицера стало злым и упрямым.
—Да соберитесь вы с силами!—уже закричал он.—Мы здесь не в воскресной школе, а в стране, зараженной мятежом! И, кроме того, вы слишком долго испытывали мое терпение. Радуйтесь, что дешево отделались. Другой на моем месте сделал бы из вас котлету… Сегодня в десять являйтесь на ночное дежурство. Около четырех мы выходим во двор. Это приказ! А теперь убирайтесь! Выспитесь. На мой взгляд, вам это необходимо. Вот ваше оружие. —Он счел разговор исчерпанным, снова сел за стол и углубился в работу.
Пошатываясь, прошел Жозе через дверь, миновал коридор. У тюремных ворот его с любопытством осмотрели постовые, на улице на него оглядывались прохожие. Но он не замечал ничего.
Он не может участвовать в казни. Он должен предотвратить расстрел. Но как? Возможно, помогут друзья Татоги? Надо найти их.
Палящая жара нависла над Луандой. Только в гавани царила обычная суматоха. Вот уж два часа бродил Жозе среди ящиков, бочек, связок канатов. Щурясь от слепящего солнца, он смотрел во все глаза, но напрасно.
Он был близок к отчаянию. Через пять с половиной часов надо заступать на дежурство. А там…
Наконец неподалеку от склада Жозе увидел Амбулу, которого прежде замечал с Татогой. Обрадовавшись, он подошел ближе и вполголоса, чтобы не слышали окружающие, произнес:
—Хорошо, что я нашел тебя. Надо срочно поговорить.
Удивленно и недоверчиво взглянул на него Амбулу —негр громадного роста, с волосами, вьющимися над высоким лбом.
—Не знаю, о чем нам говорить,—недружелюбно возразил он и уже отвернулся, чтобы снова взяться за работу.
Жозе удержал его за руку.
—Татоге сегодня грозит расстрел. Амбулу испытующе оглядел Жозе: не ловушка ли? На всякий случай ответил:
—Я не знаю никакого Татоги.
—Да что ты, не слышишь? —почти выкрикнул Жозе.—Его и еще четверых должны сегодня расстрелять. Надо помочь, пока не поздно.
Амбулу, казалось, поверил. И они вдвоем направились к городу.
Негр молчал. Но Жозе не терял времени. Торопливо и бессвязно он рассказал все, что мог, о себе, обо всем пережитом за последние дни. Только этим он надеялся поколебать недоверие Амбулу.
Навстречу попался патруль полицейских-негров. Жозе струхнул: он по опыту знал, что негры, надевшие полицейскую форму, опаснее, чем их белые собратья по профессии, и редко упускают случай показать свое служебное рвение.
—Остановись, дай мне трудовую книжку,—шепнул Жозе своему спутнику. Амбулу тоже увидел опасность. Не раз бывало так, что просто по своей прихоти полицейские задерживали людей без документов, волокли их в участок и держали там часами. А ведь если известие о казни —правда, то дорога каждая минута. Он сунул руку в карман, но там было пусто: трудовая книжка осталась на складе. Амбулу недоуменно пожал плечами.
И тут Жозе осенило. Он выхватил пистолети стал подталкивать Амбулу в спину,приговаривая грубо:
—А ну, живее, поторапливайся!
Патрульные остановились около них, и Жозе объяснил:
—Этот негр хотел украсть велосипед, но я поймал его на месте преступления.
Один из полицейских угодливо произнес:
—Не пачкайте руки. Передайте бандита нам.
—Нет уж, оставьте мне. Сам справлюсь. Вы лучше займитесь подозрительными типами вон на том перекрестке…
Полицейские поспешили в указанном направлении. Жозе вздохнул и сунул пистолет в кобуру. Амбулу вытер пот со лба. Только теперь он впервые за всю дорогу заговорил с Жозе.
—Когда будет это?.. Я хочу сказать, когда Татогу?..
—В четыре часа утра. В тюремном дворе. Значит, ты…
—Я верю тебе, но решать один не могу. Не знаю, что скажут товарищи. И еще вопрос: сможешь ли ты помочь нам, если мы нападем на тюрьму?
—Да, я все обдумал. Я могу обезвредить дежурного офицера и выключить сигнализацию. Во дворе —двойной пост. И еще один —снаружи…
Они пересекли еще несколько улиц и наконец дошли до дома с высокими воротами, Амбулу остановился.
—Взять тебя не могу. Подожди в кафе напротив.—И исчез в воротах.
Члены подпольного центра Сопротивления встретились в старом складе кафе неподалеку от гавани. Здесь было безопаснее. Рядом, за тонкой стеной, еще работали, и шум заглушал голоса собравшихся.
Амбулу оглядел пятерых негров и трех белых, коротко рассказал обо всем, что узнал от Жозе.
Каждый думал, что оправдались худшие опасения. Затем поднялся один из руководителей центра, докер Гонсалес. Глухо звучал его голос:
—Надо освободить их.
—Но как? —вскочил Урунди, долговязый негр, лет двадцати пяти.—Ты хоть близко к тюрьме подходил?
—Провел в ней два года и знаю там каждый уголок,—ответил Гонсалес. —Будет трудно. Кругом посты, и теперь, после дела ≪Санта-Марии≫, они, конечна, удвоены. А больше полусотни человек нам не наскрести.
—И все-таки Гонсалес прав,—вступил в разговор Амбулу.—Медлить нельзя. Я предлагаю план: в три быть у тюрьмы, без шума снять наружных часовых, затем молниеносно занять здание. Половине товарищей прикрывать отход. Оружия у нас мало, но добудем кое-что у постовых…
Все уже согласились, когда белый, сидевший рядом с Гонсалесом, спросил, откуда получены сведения о казни. Амбулу боялся этого вопроса, но не сказать правду не мог.
И тут против него ополчились почти все.
—Как можно доверять этому салазаровскому прихвостню?! —кричал Урунди.— Можешь ты поручиться, что это не западня для нас?!
—И даже ваша сегодняшняя встреча с полицейскими, возможно,—ловкий ход, одно из звеньев этой ловушки,—задумчиво произнес Гонсалес.
—Нет же, я знаю Авейро. Он мог бы быть вместе с нами. Да и посмотрели бы вы, как он боялся за меня,—доказывал Амбулу.
—А если все, что мы узнали,—все-таки правда? —еще колеблясь, спросил молчавший до сих пор пожилой негр.
—Правильно! —почувствовав поддержку, воскликнул Амбулу.—Вероятность того, что Авейро —предатель, ничтожна.
А если он сказал правду, разве не обязаны мы попытаться спасти товарищей, использовать для этого даже малейшую возможность?
Он говорил так горячо, что смог кое-кого переубедить. Пожилой негр сказал, как бы подводя черту:
—Я думаю, сейчас надо обсудить все в деталях… Скоро ночь, а мы еще не знаем, как будем действовать.
Подпольный центр назначил нападение на тюрьму в три часа утра. Долго, до позднего вечера, прикидывали, нет ли какой-нибудь возможности проверить сведения, полученные от Авейро. Когда все разошлись выполнять задания, Гонсалес направился в центр города. Он свернул на улицу Магеллана, спасаясь от все еще палящего солнца в скудной тени пальм, и вскоре позвонил у парадного с табличкой, на которой был изображен крест.
—Патера Фернандеса нет дома,— ответили из-за двери.
Гонсалес решил подождать.
Тюремный священник патер Фернандес не только человечно обращался с заключенными, но и высказывал в разговорах с ними суждения, которые никак не вязались с его положением. В свое время, вскоре после выхода из тюрьмы, Гонсалес даже попытался привлечь патера на сторону Сопротивления, но безуспешно. Однако почему сейчас не обратиться к нему?
Ждать пришлось долго. И когда патер, наконец, вышел из-за ближнего угла, Гонсалес поспешил ему навстречу.
Священник, явно чем-то опечаленный, шел понурившись. Только услышав приветствие Гонсалеса, он поднял глаза, поздоровался.
Времени оставалось в обрез, и Гонсалес спросил без обиняков:
—Скажите, ваше преподобие, вы все еще опекаете заключенных?
—Да, сын мой.
—И когда назначается казнь, вы идете в камеры беседовать с приговоренными?
—Да.—Священник не скрыл своего удивления, но и не спросил ничего.
Ободренный этим, Гонсалес продолжал:
—Сегодня ночью вам придется идти к смертникам?
Снова опустив голову, патер подтвердил:
—К сожалению, придется.
—А не сможете ли вы передать записку одному из заключенных… доктору Татоге?
Священник утвердительно кивнул:
—Да, если это хоть чем-нибудь облегчит его муки.
—Спасибо! —Гонсалес, прощаясь, подал патеру руку, в которой была зажата записка.
От внешнего мира тюрьму отделяла высокая стена, поверх которой была натянута колючая проволока, соединенная с электрической сигнализацией. Малейшее прикосновение к проволоке приводило в действие сирену, установленную на крыше тюрьмы. Сильные лампы на внутренней стороне стены заливали весь двор слепяще ярким светом. И потому в полной безопасности чувствовали себя расхаживающие по двору часовые с автоматами, уверенные в том, что мимо них не проскользнет и мышь.
В главном здании, казалось, все спали. Но справа, недалеко от входа, горел еще свет.
Жозе Авейро вовремя явился в тюрьму и теперь сидел в канцелярии один, без всякого дела: лейтенант вызвал его только для участия в расстреле.
Он долго ждал вечером в кафе. Амбулу давно уже следовало бы вернуться. Времени до явки на службу оставалось мало, и Жозе нервничал.
Чтобы отвлечься, Жозе стал мысленно прикидывать детали предстоящего нападения на тюрьму, все возможные ≪за≫ и ≪против≫. В его воображении уже возник четкий план всей операции, и Жозе так увлекся, что вздрогнул, когда посмотрел на часы: было пятнадцать минут десятого.
Амбулу не пришел!
Жозе чуть не заплакал. Значит, ему не поверили. Теперь в этом не было сомнения. А что он сделает один?
В тюрьму Жозе вернулся растерянным и беспомощным.
Прошло два томительных часа. Было немногим больше полуночи. Жозе казалось, что стрелка бежит по циферблату быстрее, намного быстрее, чем обычно. Жозе терзала мысль, что каждая уходящая минута приближает время казни. Но больше, чем эта безнадежность, его мучило сознание того, что друзья Татоги не доверяют ему.
Он осыпал себя упреками, обвиняя в трусости. Потом погружался в тяжелое раздумье и, вздрагивая при малейшем шорохе, судорожно выискивал хоть какую-нибудь возможность спасти приговоренных.
Жозе нервно вышагивал по комнате. Если бы выйти во двор, лишний раз разведать обстановку! Но лейтенант приказал неотлучно находиться у телефона и для верности даже запер дверь.
Жозе со сжатыми кулаками остановился перед входом.
В коридоре послышались шаги. Щелкнул замок, и вошел лейтенант. С плохо скрываемой насмешкой спросил:
—Ну что, Авейро? Трясутся поджилки?
—Ничего подобного, господин лейтенант. Только чертовски скучно здесь.— Жозе изо всех сил старался казаться спокойным.
—Я полагал, что одиночество укрепит ваши нервы, и потому позаботился о том, чтобы никто не мог войти сюда.
—Вы слишком добры, господин лейтенант. Я надеюсь когда-нибудь с лихвой отплатить вам за все.
Офицер насторожился. Что-то в голосе Жозе не понравилось ему. Да нет, не может быть… Такой трус… И тоном, в котором звучали явные нотки превосходства, он сказал:
—А ведь я знаю, Авейро: вы могли бы сейчас убить меня.
Жозе едва смог скрыть пробежавшую по телу дрожь.
≪Он что-то подозревает,—ужаснулся Жозе,—а может быть, и знает даже… Но откуда? Неужели схватили Амбулу?..≫
Наслаждаясь замешательством Жозе, офицер силой усадил его на стул.
—Успокойтесь, Авейро. Вполне естественно, если в этот момент вы и ненавидите меня. Вы —человек, который и у мухи крылышек, наверняка, не смог бы оборвать. И именно поэтому я приказываю вам участвовать в казни. Поверьте, Авейро, нам здесь нужны крепкие люди. Мы живем в такое время, когда надо, как никогда, защищать свободу. Бандиты наглеют день ото дня. Искоренить их с вашим прекраснодушием нельзя. Сегодняшняя ночь поможет вам стать бойцом, и когда-нибудь вы действительно будете благодарить меня.
Жозе облегченно вздохнул. Но он не радовался. Страх уступил место ненависти. Охотнее всего в этот момент он вцепился бы в горло офицеру.
Тишину разорвал телефонный звонок. Лейтенант взял трубку.
—Да, это я, господин полковник…
Жозе слышал властный, нетерпеливый голос на том конце провода, лаконичные, почтительные ответы лейтенанта, но не мог понять, о чем идет речь.
Наконец лейтенант положил трубку и, оторвав взгляд от аппарата, ободряюще кивнул Жозе.
—Радуйтесь, все произойдет гораздо быстрее. Есть обстоятельства, вынуждающие нас провести… экзекуцию в час ночи. И, кроме того, не здесь, во дворе, а за городом. Чтобы без лишнего шума, ≪при попытке к бегству≫.—Он рассмеялся, потом, посерьезнев, встал.—Подождите меня тут. Надо дать кое-какие распоряжения.
Оставшись один, Жозе взглянул на часы. Четверть первого. Меньше чем через час Татога будет мертв…
Жозе больше не думал о том, что может сам потерять, думал только о том, как спасти осужденных и воздать должное их палачам. Теперь он был спокоен и трезво прикидывал, что мог сделать один. Здесь, в тюрьме, явно ничего. Значит, надо ждать, пока они выедут…
Вошел лейтенант.
—Ну, Авейро, собирайтесь. Машина уже во дворе. Это для вас вроде боевого крещения. Да винтовку не забудьте.
—Не забуду, господин лейтенант.
Во дворе их уже ожидали пятеро полицейских. Четверо были, как и Жозе, вооружены карабинами, пятый, он же шофер,— автоматом.
У самых ворот стояла закрытая автомашина. Распахнулась дверь главного входа в тюрьму —во двор вывели смертников. Двое из них —Татога и его белый товарищ —едва передвигали ноги. Но они шли, не опуская глаз. Скрипел под их ногами гравий, слышались негромкие слова команды. Потом осужденных втолкнули в кузов машины. Когда сели и полицейские, лейтенант закрыл дверцу.
После ярко освещенного двора в кузове казалось особенно темно. Маленькая лампочка на потолке едва позволяла различать лица. Заключенные разместились на одной узкой скамье. Полицейские устроились напротив.
Жозе попытался обратить на себя внимание Татоги, но тот не. удостоил его взглядом.
Машина тронулась. Сквозь зарешеченное окно в задней стенке Жозе видел, что сначала проехали через оживленный еще в этот час центр города, затем направились к гавани.
Украдкой Жозе оглядывал полицейских, думал о том, что у некоторых, наверное, есть семьи, что после казни они вернутся домой как ни в чем не бывало— будто не они запятнали руки кровью.
Здесь, в машине, ничего с ними не сделаешь. Заключенные скованы. Дверь изнутри не открыть. А главное, остаются шофер с автоматом и лейтенант. Значит, снова приходится ждать.
От гавани свернули на юг, проехали по берегу полноводной реки, в устье которой простирались болота.
С горечью оглядел Жозе свой карабин. Что может сделать он один с шестью полицейскими? В лучшем случае посеять среди них смятение и тем помочь бегству хоть кого-нибудь из заключенных. Самому, конечно, живым не уйти. Но, как ни странно, эта мысль теперь не волновала Жозе.
Машину стало покачивать —ехали уже не по дороге. Потом —резкий толчок, свет фонаря и голос лейтенанта: ≪Вот мы и на месте≫.
Жозе вылез из кузова первым и, пока выходили остальные, огляделся, с трудом привыкая к темноте. Шофер стоял рядом с офицером.
Друг за другом выходили из машины заключенные. Лейтенант, указав дулом пистолета на обреченных, скомандовал:
—Давайте этих… туда, к свету.
Полицейские прикладами погнали заключенных вперед. Жозе улучил момент, чтобы шепнуть Татоге: ≪Держитесь. Попробую помочь≫.
Понял ли Татога? Если понял, то сумеет передать остальным, они будут подготовлены и в случае надобности окажут поддержку Жозе.
Метрах в двадцати от машины заключенным приказали остановиться. Сняли с них наручники—для других еще пригодятся.
Свет автомобильных фар резко выделял заключенных на фоне темневшего вдали кустарника. Они стояли прямо, спинами к свету.
Отходя по команде назад, Жозе увидел, что шофер направил свой автомат на приговоренных и готов стрелять при их малейшем движении.
≪Автомат! —подумал Жозе. —Надо овладеть им! Но как подойти к шоферу, не вызвав подозрений у лейтенанта? Только пятнадцать шагов… Целых пятнадцать шагов…≫
Четко прозвучала команда: ≪Приготовиться!≫ И тут произошло неожиданное, не поддающееся объяснению. Жозе положил свой карабин на землю и вышел из строя.
Лейтенант в первый момент остолбенел, безмолвно взирая на эту сцену, потом, опомнившись, прорычал:
—Вы с ума сошли, Авейро? Что это значит?
—Я… я не могу. Мне плохо. Мне надо выйти…
Шофер с автоматом шел прямо на него. Все яснее различимы были черты его недовольного лица.
—А ну, парень, давай назад! Не собираешься же ты наделать в штаны.
Прикладом автомата он пытался втолкнуть Жозе обратно в строй, увещевая:— Что ты, десять суток ареста захо…
Но не договорил.
Молниеносно всадил в него Жозе свой нож. С едва слышным стоном шофер повалился на колени, и, прежде чем он коснулся земли, Жозе уже держал его автомат.
Лейтенант выстрелил. Жозе ощутил тупой удар в левое плечо. Но тотчас все заглушил лай автомата.
Лейтенант упал первым. За ним —остальные полицейские.
На мгновение наступила тишина. Жозе стоял на том же месте, все еще держа палец на спусковом крючке, не видел, как спешат к нему все пятеро заключенных.
И вдруг Жозе почувствовал, что смертельно устал, заметил, что ранен. Автомат выскользнул из рук, и Жозе медленно повалился.
Когда он открыл глаза, то увидел над собой коричневое лицо Татоги, не без труда узнал его и радостно улыбнулся.
Попробовал встать, но удержала обжигающая боль в груди.
Татога начал его перевязывать. Остальные стояли вокруг. Только белый, ослабевший больше других, сидел на земле.
—Хорошо, что ты оказался в команде,— сказал он.—Иначе наша помощь опоздала бы.
Жозе рывком освободился от рук Татоги.
— Наша помощь? Что ты имеешь в виду? Ведь Амбулу больше не показывался!
—Мы получили записку. Кто-то принес ее в камеру.
—Что за записка?
—О том, что нас попытаются освободить в три часа ночи. А ты ничего не знал об этом?
—Нет.
—Значит, товарищи думают, что мы все еще в тюрьме.
Все смолкли.
Первым собрался с мыслями Жозе.
—Надо их предостеречь. Подгоните сюда машину. Да поторапливайтесь!
Но люди в замешательстве поглядывали друг на друга. Ни один из них не умел управлять автомашиной. Жозе понял это.
—Тогда помогите мне… Я попробую…
Силы оставили Жозе. Он снова потерял сознание.
Татога негромко распорядился. Соорудили носилки, на которые осторожно положили Жозе. Два негра подняли носилки на плечи и медленно зашагали мимо машины в темноту болотистого леса. Остальные молча последовали за ними.
Над Луандой еще висела предрассветная тьма. Оба часовых, патрулировавших у следственной тюрьмы, втянули головы в плечи и безуспешно пытались спрятать ладони в рукава. При этом они бросали завистливые взгляды на расположенный в стороне домик, а котором спокойно спали их сменщики.
Башенные часы неподалеку пробили три. Со стороны города показалась автомашина с потушенными фарами, сразу привлекшая внимание часовых. Они радовались всему, что вносило хоть какое-нибудь разнообразие в монотонный распорядок караульной службы. ≪Наша≫,— сказал один из постовых, не без оснований полагая, что машина эта доставила в тюрьму новую партию арестованных из полицейских участков города. Шофер подъехавшей машины дважды просигналил короткими вспышками, словно приветствуя часовых. Тогда и второй из них подтвердил предположение товарища: ≪Да, это она. Кажется, сегодня не очень переполнена≫. И он несколько раз сильно стукнул в ворота прикладом винтовки. Во дворе послышались шаги, и открылось маленькое окошечко.
—Отворяйте,—сказал часовой, что был ближе к воротам.—Машина пришла.
Полицейский, находившийся во дворе, проворчал что-то. Заскрежетали задвижки, и створки ворот медленно распахнулись. Машина въехала во двор.
Ворота заперли изнутри, и полицейские снова двинулись в обход тюремной стены. Но в последний раз в своей жизни. Через несколько минут у ворот встретились уже не они, а одетые в форму полицейских бойцы Сопротивления. И никто не услышал ни звука.
Часовые, находившиеся во дворе, направились к автомашине, которая остановилась у главного входа в тюрьму. Шофер не показывался.
—Эй, Терцио! —крикнул один из часовых.— Никак ты опять нализался? Вылезай скорее. Лейтенант еще не вернулся, но может прибыть с минуты на минуту.
Оба подошли к кабине и заглянули внутрь. За рулем сидел кто-то незнакомый в форме полицейского.
Пораженные часовые словно оцепенели. И это секундное промедление стало для них роковым.
—Хорошо, Амбулу,— сказал человек, сидевший за рулем, одному из негров, появившихся рядом с телами часовых.—А теперь вперед!..
На следующее утро португальское агентство ≪Лузитания≫ сообщило:
≪Прошедшей ночью черно- белые орды бунтовщиков совершили в Анголе неописуемые по своей жестокости террористические акты. В северной провинции красные негры напали на полицейских и белых поселенцев, настойчиво проводивших политику президента Салазара. В трех других провинциях отряды бандитов, состоящие из негров и белых атаковали верных правительству солдат. До кровопролития дошло дело и в столице страны Луанде, где мятежники, подстрекаемые иностранными коммунистами, овладели следственной тюрьмой Луан-да-Ост и способствовали бегству 123 политических заключенных. Геройски погибли семнадцать полицейских, пытавшихся сопротивляться натиску превосходящих сил врага. Ведется преследование бежавших преступников≫.
И в те же самые дни загремели большие там-тамы коренных чернокожих жителей Анголы. Они доносили до самых отдаленных уголков страны весть о начале великой освободительной войны.
