Уже давно мучила жажда. Во рту пересохло, было мучительно больно глотать вязкую, как клей, слюну. Сентябрь не остудил зноя пустыни. А раскаленная фляжка давно пуста!
И все же Леонид Кравченко попытался повернуться на спину, чтобы еще раз заглянуть в опрокинутую фляжку: а вдруг в ней таится хоть капелька тепловатой воды!
Незаживающая язва от укуса москита, которую в простонародье зовут пендинкой, прилипла к пыльной потной гимнастерке. При движении боль пронзала тело. Леонид невольно приподнялся, приподнялся на миг, чтобы избавиться от боли, но развалины старой крепости сразу же ощетинились огнем.
Пули зарылись в нескольких сантиметрах от головы. Видно, басмачи, засевшие в крепости, хорошо пристреляли английские скорострельные винтовки.
Леонид выругался и выплюнул набившийся в рот песок. Было обидно, что на второй день беспрерывной погони прорвавшаяся из-за рубежа банда раньше их захватила торчащие на такыре развалины старой крепости.
Басмачей было девятнадцать, а пограничников только восемь.
Сто десять километров, пройденные по бездорожью, измотали и людей, и лошадей. Надо было что-то предпринимать. Без воды в пустыне долго не пробудешь. А вода в крепости. У басмачей. Старая яма с остатками дождевой воды. Но она позволяла бандитам несколько дней отсиживаться под защитой древних стен.
Помощник начальника заставы собрал за барханами бойцов.
— Выход один, — устало и как- то буднично сказал он, — забросать их гранатами. Плохо, что надо ползти по открытой местности. Кто пойдет?
Леонид Кравченко мысленно прикинул расстояние.
— Разрешите мне!
Командир внимательно оглядел бойца: воспаленные от бессонницы и пыли веки, черный рот, красные глаза. Боец с соседней заставы, но обе заставы входили в состав одного пограничного отряда, и командир слышал о находчивости этого парня.
— Разрешаю! —коротко бросил он. — Остальные по местам!
Леонид зажал в руках гранаты. Старая крепость выжидала. Басмачи не понимали, почему пограничники прекратили атаки. Тишина действовала им на нервы. Вот. над дувалом показалась лохматая папаха. Пуля сразу же пробила ее. Владелец папахи выкатился в провал дувала, раскинув руки. К небу запрокинулась тощая бородка. По халату потекли струйки песка.
Пограничники открыли по развалинам прицельный огонь.
«Пора! Под этим прикрытием можно ползти!» Леонид перекатился через гребень бархана. Он полз, зорко следя за вспышками, опоясывающими крепость.
Его заметили. Пули взбивали фонтаны песка совсем рядом. «Надо притвориться мертвым. При- твориться надолго, чтоб поверили…» Руки устали сжимать гранаты. Мышцы окаменели. Но надо лежать недвижно! Лежать и ждать, пока басмачи про него не забудут.
Многое вспомнилось Леониду, когда он лежал, раскинув руки на раскаленном песке. Вспомнилось, как приходил к ним недавно старый заслуженный пограничник с боевыми орденами на груди и рассказывал об истории отряда. Не думал Леонид, что все, о чем говорил старый пограничник, может повториться.
…Восемь лет назад, весной 1923 года, вышли на границу три эскадрона кавалерийского полка ВЧК. Этот мартовский день стал днем рождения погранотряда. И с первых же дней началась борьба с басмачами. Борьба жестокая и кровопролитная.
«Хорошо бы припомнить, как тогда определил басмачество почетный гость, — Леонид на минуту прикрыл глаза. — Ага, басмачество — наиболее зверская форма политического бандитизма. Точнее не скажешь». Басмачи вырезали селенья и заставы, прервали поступление хлеба на юг страны, не давали вывозить хлопок. Кровь и горе — вот что приносили они из-за кордона.
Леонид забылся и пошевелил рукой. Снова близко свистнули пули. Басмачей обмануть трудно! И опять лежал Леонид, вспоминая рассказы бойцов о первом начальнике отряда Степанове. Он на ликвидацию банды в сто сабель посылал всего пятнадцать пограничников с ручным пулеметом— больше не было. И пограничники побеждали. Однажды дозор из четырех бойцов наткнулся на банду в сто человек! Бойцы подползли вплотную и, командуя несуществующей ротой, открыли огонь. Банда не ожидала нападения. От первых же выстрелов погибло десять басмачей. Кто-то бросился в пустыню, а шестьдесят четыре бандита безропотно сдались в плен.
Но было и по-другому. Отряд бойцов попал в засаду басмачей. Ребята сражались до последнего патрона. В песках нашли четырнадцать обезображенных тел. Чекисты отомстили за боевых друзей — уничтожили банду, а вскоре ликвидировали и само басмачество. Но в годы коллективизации, когда обострилась классовая борьба, враги подняли голову, и в пустыне опять замелькали полосатые халаты басмачей.
Из-за границы недобитые баи прорывались с тысячными отрядами. За остатками одной из таких банд и гнались пограничники.
«Ну, уж теперь им конец!» Леонид услышал, как, отвлекая от него внимание, пограничники поднялись в атаку. Крепость перенесла огонь на атакующих. И тогда Леонид рывком кинулся к стене, швырнул несколько гранат через дувал.
Выстрелы смолкли. И басмачи — Леонид увидел это сам! — бросились наутек.
— Ура! — закричал Леонид.
— Ура! — подхватили охрипшими голосами его товарищи, и выцветшие фуражки замелькали на развалинах.
Теперь уже бандитам не скрыться.
И вдруг ноги и руки стали непослушными. Леонид хотел сделать шаг вперед и рухнул на спину. Подбежали товарищи.
— Кравченко ранен! Перевязать надо!
Над ним наклонился безусый скуластый паренек с растрепанными белесыми волосами — фуражку он где-то потерял. Он стал разрывать рукав гимнастерки — бинта под рукой не было.
Леонид открыл глаза.
— Не надо, успеется! Басмачи уйдут!.. Бейте их, бейте беспо…— Он еле выдавил из пересохшего горла конец слова: — … щаднее, — и скорчился весь. Это были его последние слова.
Постановлением ЦИК СССР от 16 мая 1936 года заставе, на которой служил Леонид, было присвоено его имя: теперь это застава Леонида Александровича Кравченко.
Четвертая сторона
…И вот мы идем по тропе Кравченко.
В небе удивительно маленькое и удивительно нещадное солнце. Еще утро, а твердая, спекшаяся от жары земля уже пышет зноем, и кажется, нигде тебе не будет спасенья от него.
В машине так жарко и душно, что думается: вот-вот мотор должен заглохнуть от перегрева. Слева от нас, спустившись в долину, идет граница.
Граница! Про нее так много прочитано, так много видено фильмов, а сколько услышано песен и рассказов! И все-таки она для нас по-прежнему осталась той романтически загадочной страной, на которую хочется взглянуть своими глазами хоть раз в жизни. Нам с детства граница представлялась так: посреди безмолвного поля врыт высокий ограненный столб, а возле него застыл часовой. День и ночь стоит столб, а рядом день и ночь несет службу часовой, глядящий вдаль. Это впечатление, вероятно, навеяно плакатами, какие у нас часто посвящаются пограничникам. И мы увидели: действительно, вдоль всей границы стоят столбы, увенчанные государственным гербом СССР, а линия, по которой они выстроились, бдительно охраняется.
На перевале мы остановились возле сторожевой вышки и поднялись на нее. Теперь граница прямо под нами, а за нею — не наша, чужая земля: там другие законы, другая жизнь, чужой язык. Немного странно. Мы привыкли: куда ни посмотрел, куда ни пошел — все твое, всюду ты дома, всюду ты свой. И вдруг одна из четырех сторон — чужая, недосягаемая. Правда, можно глядеть, и мы глядим на ту, сопредельную сторону. Глядим за границу. Мы знали и до этого, что страна, которая лежит перед нами, бедна. Народ ее трудолюбив, но нищ и гол. Много ли узнаешь с одного места, издали? Оказалось, много. Дома из желтой глины, унылые, почти без окон и совсем без привычных нашему взгляду шиферных крыш. А рядом на квадратиках надельной земли — люди с кетменями в руках. На одном из участков молотят овес: разложили его на земле и гоняют по нему быков с волокушей. Для нас это взгляд в наше проклятое и невозвратнее прошлое.
Граница идет вдоль ручья, подымается на увал и скрывается в горах. Мирно и покойно выглядит она. Но пограничники хорошо знают цену тишине.
Жаркий ветер буквально обжигает лицо, мешает глядеть, слепит. На зубах песок, хотя в воздухе никак не ощущается его присутствие.
— Это у нас райская погода, — улыбается солдат. По тому, как он произносит слово «погода», легко узнать, что он украинец. Нелегко нести службу в этом краю парню из Донбасса. На память невольно приходят слова песни:
Я служу на границе, где полярная мгла. Ветер в окна стучится, Путь метель замела…
Здесь никогда не бывает зимы, но бывает метель. Метель из песка.
А машина между тем мчит нас вдоль границы. Впереди застава Кравченко. Маленькое мирное селеньице, прибранное заботливыми руками пограничников. Белые стены, кольцом охватившие заставу, и белые строения слепят под отвесным и знойным солнцем. На флагштоке то обвиснет, то встрепенется вслед жаркому ветру государственный флаг Советского Союза. Этот флаг, пожалуй, только и говорит о том, что селение, к которому мы подъехали, необычно.
Застава Леонида Кравченко! Много она видела на своем боевом посту, много пережила. Каждый камень ее овеян славой, каждый метр здешней клеклой земли хранит память о делах пограничников. Мы молча стоим перед гранитным обелиском, воздвигнутым в память о подвиге Леонида Кравченко. Мимо, печатая шаг, по асфальтовой дорожке проходит наряд. Лица солдат суровы: кто знает, какова будет вахта — граница всегда есть граница. Ведь и Леонид Кравченко перед своим подвигом уходил в такой «мирный» наряд.
В такой же будничный наряд на этой же заставе десятки и сотни раз уходил на охрану границы Иван Иванович Кияшко, знатный человек во всем пограничном крае. На заставе хорошо помнят Кияшко, хотя далеко не всем довелось встречаться с ним лично. Еще в Управлении войск нам наказывали:
— Познакомьтесь со старшиной Кияшко. Правда, он служит теперь на другой заставе, но вы не пожалеете, сделав крюк.
Спасибо за совет. Мы не жалеем, что по пути на заставу Леонида Кравченко встретились с ее ветераном Иваном Ивановичем Кияшко. Да, он двадцать лет прослужил на прославленной заставе и надо, видимо, о старшине Кияшко сказать особо.
18 задержаний, 8 медалей
Ранний рассветный час. И горы, и долины, и камыш внизу — все затопил густой туман. Напряжение, которое не покидало всю ночь, начинает спадать. К утру всегда бывает так. К утру приходит облегчение: минула ночь, будто взят перевал. Только вот туман какой-то особенно вязкий. Кияшко вытянет руку и не видит своих пальцев.
Напарник Старухин в одном окопчике, слышно его дыхание, а самого не видно. По времени пора сниматься, но — что-то удерживает. Есть ли у человека чутье, способность предвидеть? Наверно, есть. Опыт подсказывает: нельзя оставлять дозор в такой туман.
Вдруг справа какой- то шорох. Суслики затеяли возню? А может, шакал? Устал Кияшко за ночь. Каждый камень готов принять за нарушителя. Напарник молчит. Слышит ли он, как покатился камень? Так катиться камень может только из-под ноги.
— Витя, — позвал Кияшко. — Ты что-нибудь слышал?
— Это человек, товарищ старшина.
«Надо обойти сопку, — решил старшина. — Оттуда ветер, там меньше туман. В тыл. В тыл».
Кияшко лисьим шагом пошел по скату, и каждый камень, каждый кустик заставлял сильнее биться сердце. А когда он, обойдя сопку, увидел нарушителей, то на первых порах не поверил своим глазам.
Нарушители — их было двое — осторожно крались за камнями на нашу территорию. Они не подозревали, что в их спины наведено дуло автомата. Кияшцо буквально подстроился к ним и вдруг скомандовал в полный голос:
— Руки вверх!
Тот, что шел впереди, упал и покатился вниз. Но в то же время подбежал Старухин, и Кияшко бросился за нарушителем. Он догнал его под обрывом и ловким ударом сбил с ног. Несколько секунд Кияшко тяжело дышал, потом повернул голову к Старухину. И в тот же миг незнакомец, оправившись от удара, бросился на Кияшко. Только второй удар заставил его покорно поднять руки.
На час позже пришел на заставу старшина Кияшко со своим дозорным Старухиным, а перед ними уныло брели нарушители.
…Январь на границе — неласковый месяц. Ветер и снег. Снег, ветер и дождь. А в этот год и морозы принес январь. В горах на несколько дней установилась зима.
Как-то в полдень старшина Кияшко и его напарник объезжали свой участок верхом на лошадях и в каменистом распадке заметили подозрительные следы. Под скалой следы вдруг терялись, будто на небо вознесся человек, если он был тут. А может, это прошел волк, и ветер, где углубил его следы на снегу, а где и просто слизал. Нет, надо все-таки проверить. Оставив напарника с лошадьми внизу, Кияшко начал взбираться наверх. Выше. Еще выше. Вот уже и коней не видно, зато впереди до самой границы открылся белый простор. Пусто, ни души. Кияшко уже совсем хотел спускаться вниз, как вдруг заметил, что в камнях на равнине кто-то пошевелился. Старшина вскинул бинокль — человек. Нарушителя и пограничника разделяло по меньшей мере три километра снежной равнины, о возвращении к лошадям не могло быть и речи. Значит, надо спешить наперерез. Только секунды решат исход поединка.
Нарушитель тоже заметил пограничника и уже, не таясь, не припадая к земле, встал в полный рост и побежал. Кияшко прикинул расстояние до границы, смерил взглядом свой путь и с ужасом понял: враг опередит его. Что же делать? Стрелять нельзя, надо взять живым. А загнанное сердце уже бьется где-то под горлом. Нет, быть того не может, чтобы Кияшко упустил нарушителя. Шапка, за ‘ней полушубок, бинокль, ремень — все полетело на снег. Через несколько сот метров Кияшко сбросил и валенки и, босой, летел по снегу. Нарушитель по-прежнему, почти по прямой, тянул к границе, но силы и у него уже были на исходе. Вот они выравнялись, и оба, задыхаясь от усталости, едва держась на ногах, остановились друг перед другом. «Стой, — прохрипел Кияшко, — стрелять буду…» Нельзя стрелять, не будет стрелять Кияшко, — нарушитель это знал. Видна уже вспаханная полоса, незнакомец сделал последний рывок, но Кияшко успел встать поперек его пути. До границы оставалось ровно сорок шагов…
Ивана Ивановича Кияшко поздравляла вся застава: он сделал почти невозможное. Только сам старшина смущенно улыбался, потому что не запомнил место, где выбросил свой портсигар.
Кияшко худощав, подобран, чувствуется, крепок на ногах, а в глазах все время что-то озорное. И говорит он о своих делах с неизменной шуткой, будто все то, что с ним случилось, — так себе, пустяки. И оттого, что никогда не бахвалится, любит шутку, солдаты тянутся к нему.
А рассказывать Кияшко любит.
— Давно это было. Давно, но очень памятно. Звонит мне с поста солдат Коньшин: старшина, четыре или пять кабанов прошли теклиной — руслом, значит, — к вам идут. Может, организуешь одного. А было нам в ту пору разрешено стрелять кабанчиков. Кабанчики-то кабанчики, а если это покрупнее зверь? Ну ладно, думаю, то и другое можно иметь в виду. Беру с собой солдата — и айда. Раз, думаю, идут эти кабанчики ручьем — значит свернуть им некуда: берега отвесные. Подошли мы к устью, автоматы взяли наизготовку, ждем. Не сейчас, так через минуту зверье должно показаться. Ждем. Никого. Неужели прошли? Нет, следов вроде не видать. Может, повернули? А солдат мой: пошли да пошли. Нет, говорю, пограничник должен уметь ждать. Подождем. И только так-то сказал, а по ручью хрюканье. Какое-то приглушенное, ворчливое. Ого, думаю, зверь матерый. Всей заставе праздник будет. Хорошо, что я предупредил дежурных по кухне: котлы, небось, уже растопили. А по ручью опять вроде хрюканье, злое, недовольное, но снова приглушенное: таятся звери. С опаской идут. Вот и камешки к нам посыпались… Мы — из-за камня, а перед нами — четыре нарушителя. Руки вверх»! Только и разговоров. Пришли на заставу, а солдаты пытают: товарищ старшина, где ж твои кабанчики? Да вот, говорю, чем не зверь? Смех.
…Восемнадцать задержаний на счету старшины Кияшко. Восемь медалей украшают его грудь. Много лет и безупречно прослужил он на южной границе, накрепко связал себя с тревожной жизнью заставы. Отслужившие свой срок солдаты пишут из дому письма своему старшине, приглашают в гости, зовут на жительство.
— Да нет, — шутит Иван Иванович, — привык к жаре. Когда бываю дома, у отца, воду подогреваю, чтоб была тепловатой, как в пустыне. Двое сынов у меня. И из них пограничников сделаю. Им нравится моя служба.
Когда Кияшко узнал, что мы едем на его родную заставу, попросил кланяться ей. Мы передали поклон заставе имени Леонида Кравченко от бывалого старшины и немного пожалели, что здесь уже не служит сам Кияшко.
Дозор в ущелье
Солнце еще долго висело над хребтом круглым раскаленным диском, потом словно кто-то потянул за лучи-ниточки, и оно, задев за острые скалы, исчезло. Сразу стало темно. Темнота еще больше сгустилась, когда застава погасила огни. Казалось, выйдешь в эту тьму — и застрянешь в ней. Но вот выплыл серебряный, повернутый рожками вверх месяц, необычно ярко заблестели звезды. Их стало так много, что они замерцали, словно отталкивая друг друга лучами. Засверкала широкая полоса Млечного пути, звездный ковш опрокинулся вверх ручкой. Мы, на ощупь угадывая дорогу, шли к тесному проходу между склонами гор, к наиболее вероятному пути нарушителей: ночью не поползешь по отвесным скалам. Сапоги тонули в песке, вместо шагов был слышен лишь легкий шорох.
Автоматы пригрелись на груди пограничников, казалось, спали. По этой тропе хаживал когда-то и Леонид Кравченко. Тишина.
Мы невольно вздрогнули, когда откуда-то с земли, раздался тихий голос:
— Пароль?
Старший дозора назвал пароль, спросил отзыв, и только тут мы увидели окопчик, а в нем сменяемых солдат. По-деловому быстро, без лишних слов произошла смена, и старый наряд будто растаял в темноте. Мы уже заметили, что пограничники умеют ходить, а когда надо и объясняться друг с другом совершенно беззвучно.
Запахнувшись в плащ-палатки, прилегли у камней. Из ущелья тянул резкий, холодный сквозняк. Удивительное место! Всюду тепло, а в горловине ущелья даже при дневном зное ветер.
Тихо. Очень тихо. Но если хорошенько прислушаться, то можно уловить, как где-то плещется сонный арык, около него беспокойно шуршит камыш и о чем-то шепчется верблюжья колючка.
— Кажется, шакалы! — шепнул старший наряда. — А может быть?..— он поднял ракетницу, и ракета врезалась в ночь и несколько секунд отчетливо стали видны горы, ущелье, дорога, арык.
Ракета гаснет, и темнота смыкается.
Старший наряда достает из кармана телефонную трубку с коротким проводом. Отползает на шаг, подключает к невидимому штепселю.
— «Чайка!», «Чайка!» — вызывает он. — Я «Орел!» На границе все спокойно! Все спокойно!
А было и по-другому, когда не одна, а тысячи ракет озаряли всю границу.
След!
В то утро на заставу прибыл новый заместитель начальника — младший лейтенант Вячеслав Габов, выпускник пограничного училища.
Габов — потомственный чекист. Отец его, по профессии учитель, стал в годы войны разведчиком и, когда подрос сын, направил его по своей тропе.
Уже на первом курсе высшего пограничного командного училища Вячеслав, что называется, хлебнул лиха. Практику ему пришлось проходить в песках. А это сотни километров от населенных пунктов. Жара. Жара такая, что видно, как воздух колышется. При Вячеславе в песках произошел случай, который ему рассказал больше, чем десятки наставлений.
Нарушитель пытался перейти границу, но был сражен солнечным ударом. Афганец, сильный буран, занес его песком. А ведь этого нарушителя специально готовили, тренировали. Какими же надо обладать качествами, чтобы служить в этих местах!
На заставу Леонида Кравченко Вячеслав привез и свою жену Валю. Молодые супруги только- только расположились в двухкомнатной квартире и не успели разобрать чемоданы, как раздался телефонный звонок:
— След!
Вячеслав сорвался с места, застегивая на ходу ремень, поцеловал жену.
— Я скоро!
— Смотри, орден в первый-то вечер не заработай, — пошутила Валя и занялась квартирой… Вот уже и полночь, а мужа все нет и нет.
На заставе тревожно. Беспокойный свет заливал белые домики, плац, вышку. Ракеты. Вот что значит «след».
Ночью заглянула жена начальника заставы.
— Привыкай, Валечка. Ведь мы — жены пограничников.
И тут же спохватилась:
— Что же мы сидим, девочка! Вернутся солдаты голодные, а завтрака нет. А ну-ка, за дело!
Утром на заставу приехал генерал. Поблагодарил личный состав и тепло пожал руку женам офицеров:
— Спасибо за помощь!
А потом в комнату к Вале ворвался возбужденный Вячеслав.
— Нарушителей задержали!
* * *
И последнее, о чем нельзя не рассказать. В пограничном поселке, где мы ждали автобус, нам довелось столкнуться с ватагой мальчишек. Верховодил ими высокий черноволосый и черноглазый парнишка со значком «Юный друг пограничника».
— Ребята, как пройти к арыку? Попить бы на дорожку.
О чем-то спорившие мальчишки разом приутихли, а двое из них вдруг бросились бежать в разные стороны, только пятки засверкали: за пограничниками! Когда все выяснилось, мы познакомились с юными друзьями заставы.
— Джан Муратов, ученик шестого класса! — сказал один из ребят.
— Ресул Бердыев, — как взрослый, протянул руку предводитель ватаги.
А час спустя ребята провожали нас, как старых знакомых, расспрашивали об Урале, о нашем журнале, и все удивлялись, что возле Свердловска тоже проходит граница, только между Европой и Азией.
— Прощай, граница!
— Прощай, граница!..— нам показалось, что кто-то повторил эти слова. Обернулись: рядом — в полной парадной форме, при знаках и медалях, улыбающийся боец, с которым мы познакомились еще на границе.
— Виталий Клычков?
— Так точно.
— Куда же это?
— Домой, демобилизовался.
— А застава? Как она без вас?
— Ребята добрые остались. Будьте спокойны! Помните песню?
Когда поют солдаты, спокойно дети спят…
Пограничники очень любят петь.
