Если не принимать в расчет тех учеников, которым на уроках вообще ничего не нравится, у каждого в школе бывают свои любимые предметы. Литература, география… Первенство могло бы принадлежать и истории, но иной ученик рассуждает так: ≪Зачем мне, скажите пожалуйста, помнить даты рождения и смерти фараона Рамсеса Второго или короля Людовика Четырнадцатого? Мне с ними именины не справлять. Жили, умерли — ну и прекрасно, обойдемся без коронованных особ≫. И все-таки поклонников у истории немало.
А вот много ли найдется чудаков, влюбленных, скажем, в теоремы Пифагора? Мне приходилось видеть, как на уроках геометрии потихоньку, из-под парты, читают какой-нибудь роман, но еще не случалось заметить, чтоб на уроке литературы так же читали ≪Геометрию≫. Обыкновенные люди, как правило, относятся к геометрии с почтением, но пылких чувств к ней не питают. А если питают — значит это не совсем обыкновенные люди, из них в будущем могут получиться ученые.
Может быть, тут я ошибаюсь, потому что когда-то у меня сложилось несколько странное представление об ученых. Во-первых, я считал, что будущий ученый должен с детства иметь какую-то отличительную черту, чем-то выделяться среди сверстников. Во-вторых, втемяшилось мне в голову, что настоящий ученый обязательно должен носить бородку, которую называют академической. Правда, Ломоносов никогда бороду не отпускал, и пришел он в Москву из никому дотоле не известных Холмогоров, но это обстоятельство меня не разубеждало, а казалось лишь исключением, простительным для великого человека.
Удивительно ли после всего сказанного, что одного из своих давних знакомых, Виктора Хвостенко, я никак не мог признать серьезным ученым. Да, он веселый и умный собеседник, да, он хороший товарищ, но ученый!.. Нет, он не был похож на ученого. И кстати, он не только не отпускал бороду, а даже считал ношение бороды пижонством. Родился Виктор не в знаменитом городе, а на небольшой станции, в семье железнодорожника, и живет теперь в Уфе, до остервенения спорит с ребятами на литературных диспутах в клубе ≪Физики и лирики≫ — словом, парень как парень. Об этом парне и пойдет рассказ.
Какого цвета Солнце?
У Виктора есть брат Геннадий, они близнецы. Это как раз тот случай, когда братья похожи друг на друга, словно две капли воды. В школе их часто путали. Путают до сих пор. Недавно Виктор ездил в Ленинград и заглянул там в университет, где работает брат. В коридоре его остановил какой-то студент и начал упрашивать:
— Геннадий Иванович, зачтите, пожалуйста, мою контрольную… — Виктор пытался рассеять недоразумение, сказал, что он здесь вовсе ни при чем. Студент ничего не понял и смиренно вздохнул:
— Хорошо, я подойду к вам попозже.
Затем Виктора снова окликнули:
— Гена, здравствуй! Когда ты успел так пополнеть? Или у тебя отекло лицо? Ты, наверно, чересчур много работаешь…
— Да, да, очень много работы… — пробормотал Виктор и поспешил дальше.
В детстве дело не ограничивалось только внешним сходством. Братья учились в одном и том же классе, у них были одинаковые вкусы и увлечения. Оба, как ни странно, недолюбливали арифметику.
Садились решать задачу.
— В магазин привезли 126 метров сукна… — читал Гена.
— Чушь!— выкрикивал Витя свое любимое словечко. — Кому интересно знать, сколько привезли сукна и сколько из бассейна вытекло воды?
— Все-таки надо решить, — вздыхал Гена.
Когда им купили учебники для Шестого класса, они перелистали ≪Геометрию≫ и принялись читать ее с конца, с того, что было напечатано мелким шрифтом. Их поразили сведения об открытиях Лобачевского.
— Как это может быть? — размышлял Витя. — Возьмем две параллельные линии, например рельсы. Они все время идут на одинаковом расстоянии друг от друга — и все-таки пересекаются?..
— Удивительно! — подтверждал Гена.
Итак — удивление. Оно заставляет человека смотреть на мир широко раскрытыми глазами, побуждает размышлять, вызывает жажду знать. Удивленные тем, что узнали о Лобачевском, ребята засели сначала за Эвклида, то есть начали читать учебник с первой страницы.
Геометрия как будто раздвинула стены Дома, воображение рисовало землю и пространства неба, очерченные строгими линиями. Поломать голову над доказательством теоремы стало удовольствием. Поэтому впоследствии ребята учились легко и весело. К геометрии как-то сами собой примыкали алгебра, физика… Наука не уступала в увлекательности романам Фенимора Купера. Ребята начали читать все научно-популярные книги, какие только попадались под руку. Однажды Виктор хитровато спросил брата:
— Генка, ты знаешь, какого цвета Солнце?
— Ну, Оно разное бывает… Желтое, оранжевое, красное — как когда…
— Чушь! Солнце — черное. Абсолютно черное тело. Такова теория. Абсолютно черными называются тела, способные поглотить и излучить весь падающий на них свет.
Гена был удивлен. Может быть, именно тогда и родилось их увлечение астрономией.
По ночам они составляли карту звездного неба. Вбили во дворе кол, прикрепили к нему транспортир. С помощью этого нехитрого инструмента определяли координаты звезд, предварительно вычитав их названия из книг по астрономии. Наносили точки на карту. Наконец карта была готова, ее торжественно прикнопили в комнате к стене, и соседи приходили подивиться на нее.
Поворот к невидимкам
Бывают счастливцы, которые еще за школьной партой точно знают, кем они станут. Не приходится им мучиться, выбирая профессию.
— Итак, физика? — еще раз спросил Виктор после выпускного вечера.
— Физика — и только физика! — подтвердил Геннадий, шутливо поднимая руку, как при торжественной клятве.
Это может показаться неожиданным: увлекались математикой, астрономией — и вдруг физика. Бесконечное пространство, гигантские тела мирозданья, превосходящие нашу Землю в миллионы раз — и вдруг поворот от них к атомам, к невидимым частицам материи… Но все объясняется просто: физика столь многосторонняя, что объединяет страсть математика к точности и поэтическую влюбленность астронома в звездное небо. К тому же, это наука, подобная сейчас действующему вулкану: то и дело извергает такие открытия, что во всех областях человеческого Знания трещат и рушатся еще вчера казавшиеся вечными законы, гремят революции.
Итак, физика. Но в Ленинградском университете пути братьев немного разошлись. Геннадий углубился в физику теоретическую, Виктор увлекся экспериментальной.
Когда человек занимается чем-либо с искренним увлечением — и трудность ему не в трудность, и усталости он не чувствует, и память его широко распахнута. Лекции доставляли Виктору удовольствие, с неменьшим интересом он занимался и в лаборатории. Учебники, конспекты, опыты, летом работа с. друзьями на строительстве небольшой электростанции… Наступил день, когда профессор Дукельский сказал:
— Вы останетесь в аспирантуре. Пора точно определить тему вашей будущей научной работы. Я занимаюсь отрицательными ионами и, как ваш руководитель, могу предложить… м-м… заняться и вам отрицательными ионами, предположим, водорода…
Виктор был польщен: он уважал профессора Дукельского. Но…
— Но, Владимир Маркович, ведь известно, что свободный водород не дает отрицательных ионов. Крупнейшие физики мира пытались обнаружить их, но смогли получить ионы водорода лишь в составе воды.
— Пусть не смущают вас авторитеты прошлого. Возможно, дело только в том, что они не имели такой аппаратуры, какую теперь имеем мы. Мы можем поставить более точные эксперименты. Я не теряю надежды на успех, — заключил профессор.
Виктор колебался.
— И все-таки, почему водород, а не что-нибудь иное?..
Действительно, почему? И на Земле, и во всем мировом пространстве водород— один из самых распространенных химических элементов. Мы сталкиваемся с ним ежедневно: мы его пьем, умываемся им, все наши реки и океаны — это соединение водорода с кислородом. У водорода простейший атом, его молекулу физики и химики ≪разглядывали≫ и так и сяк не одну сотню лет. Как надеяться после этого на серьезное открытие? Наверно, с тем же успехом в математике можно изучать истину ≪дважды два — четыре≫, надеясь открыть что-то новое.
Профессор стоял на своем:
— Именно там, где все кажется ясным и взгляд исследователя скользит безучастно, могут таиться неожиданности…
Человек заглядывает в звезды
Вы помните известный рисунок — схему атома? Эта ≪неделимая≫, как считали в древности, частица мира в общем напоминает нашу Солнечную систему: вокруг тяжелого ядра вращаются планетки-электроны. Хотя такое представление об атоме тетерь тоже сильно устарело, примем условно знакомую картинку за чистую монету, чтобы дальнейший наш разговор был всем понятен.
Теперь для наглядности вообразим, что откуда- то в окрестности Солнца влетела, как снаряд, неведомая планета и вышибла, увлекла в мировое пространство, скажем, Венеру. Солнцу некуда стало девать часть молодецкой силы, которую оно отдавало Венере; появился избыток энергии. Если у вас найдется свободная минута, поразмышляйте, в какое ужасное положение попала Земля. А пока пойдем дальше. Вообразите такую же катастрофу в недрах атома, и вы получите представление об ионе с положительным зарядом, то есть с избытком энергии.
Отрицательный нон получается в том случае, когда наш ≪снаряд≫ застревает в недрах системы. Появилась лишняя планета (электрон) — и энергии стало маловато на всех. Поэтому’ ион обозначается со знаком минус.
Задача Виктора Хвостенко именно в том и состояла, чтобы к молекуле водорода ≪пристегнуть≫ лишний электрон. Работа предстояла, прямо скажем, более изящная, чем та, что некогда прославила тульского Левшу, который подковал стальную блоху.
И все же Виктор первым из физиков ≪увидел≫ отрицательный ион свободного водорода. Описал его поведение, нарисовал точный портрет. И стал кандидатом наук. Было ему тогда двадцать пять лет.
Диссертация В. Хвостенко привела других ученых к неожиданным открытиям. Благодаря ей была, например, разгадана одна из тайн… Солнца. Помните разговор о цвете нашего светила? Оно считалось абсолютно черным телом. Но в расчетах астрофизиков кое в чем концы с концами не сходились. Солнце вело себя так, будто оно не черное, а сероватое. Но чем это объяснить? В солнечной короне много водорода. ≪Вот если бы могли образовываться отрицательные ионы водорода,— рассуждали теоретики, — все бы сходилось. Но это невозможно…≫
Возможно, — ответил своим исследованием Хвостенко. И человек еще лучше увидел звезды, бесконечно далекие от нас. Ведь то, что происходит на Солнце, вполне возможно и на других космических гигантах.
Так, шагнув от геометрии и увлечения ночным небом к атомам, Виктор вновь оказался причастным к астрономии.
О результатах его исследований сообщалось в научном журнале. Под статьей стояли подписи: В. И. Хвостенко, В. М. Дукельский. Хотя Виктор считал вклад своего руководителя в общий успех первостепенным, тот наотрез отказался ставить свою подпись под статьей первым. Профессор немного по-старомодному схитрил, выводя ученика ≪в люди≫. Если фамилия Виктора будет стоять впереди, решил Дукельский, на нее обратят больше внимания. И на самом деле, вскоре из-за границы от коллег пришло письмо, адресованное ≪доктору Хвостенко≫.
Беззвучная канонада
Кое-кто может сказать: ≪Подумаешь, разгадали тайну Солнца! А какая от этого польза? Ведь не стало ни холодней, ни жарче≫. Резонное замечание. Не правда ли, оно перекликается с рассуждениями о фараоне Рамсесе и короле Людовике?
Но Виктор терпеть не может такого рода рассуждений.
— Чушь! — говорит он. — Философия лавочников. Из-за таких рассуждений страдает наука. Нельзя ждать от знания немедленной выгоды. В свое время мало кто понимал, для чего нужно изучать строение атома. Просто несколько ≪фанатиков≫ хотели знать больше, чем знали раньше. На них смотрели с усмешкой, говорили, что их чудачества стоят слишком дорого, и жалели деньги, потраченные на исследования. А теперь чудаки строят атомные электростанции и ледоколы. Им уже не терпится скорее разгадать тайны плазмы, научиться управлять термоядерной реакцией. Кстати, это невозможно без знания свойств отрицательных ионов водорода. Но я не хочу думать о практической пользе. Это —дело инженеров и техников. А я исследователь…
Тут, кажется, Виктор лукавит. Или в пылу полемики с теми, кто хочет от исследований тут же получать выгоду, он принял позу отрешенного от всех практических забот ученого. А если вдуматься, — то, чем он сейчас занимается, может завтра же обернуться нужными всем нам вещами.
…После защиты диссертации Виктора Хвостенко направили работать в Уфу, в институт органической химии. Снова неожиданный поворот: физик — и вдруг в химическом институте. Но границы наук четко очерчиваются только в учебниках. Так, на карте природных зон можно увидеть границу тайги и лиственных лесов, а попробуй найти эту черту, путешествуя, например, по лесам Урала! Белоногие березы, крепкие дубы растут вперемешку с соснами. Где здесь тайга и где лиственные леса? То же самое смешение происходит и на стыке многих наук. Теперь уже совершенно ясно, что физика и химия не могут обойтись друг без друга.
Институт органической химии в Уфе решает будничную задачу — изучает свойства сероорганических соединений. Дело в том, что нефть, добываемая в Башкирии и Сибири, содержит много серы. Сама по себе сера — штука неплохая. Каждый, наверно, слышал о серной кислоте, которую называют хлебом химической промышленности. Но, примешанная природой к нефти и газу, сера из нашего союзника превращается во врага. Она должна быть удалена из горючего. И сколько из- за этого хлопот у нефтепереработчиков! Она, превращаясь в кислоту, буквально поедом ест заводские установки, выводит из строя машины. Ее ничтожные примеси в газе мешают вырабатывать полиэтилен и синтетический каучук. Надо знать ее повадки, надо ее уметь вовремя разглядеть и обезвредить, а это непросто.
Вот вам задача: в городе с миллионным населением с первого взгляда нужно обнаружить человека, который несет в кармане, скажем, яблоко. Примерно такую же задачу поставила жизнь перед лабораторией масс-спектрометрии, которой руководит Виктор. Он и его товарищи должны были научиться быстро отыскивать среди миллиона молекул газа ту одну, что несет в себе серу.
Началась настоящая охота за невидимками! Причем со стрельбой из ≪пушки≫, с канонадой, только неслышной.
В общем-то законы такой охоты были известны и раньше. Где-то в начале системы аппаратов расположена ≪пушка≫, стреляющая электронами в сильно разреженный газ. Невидимый снаряд вышибает из интересующей исследователя молекулы частицу —получается ион с положительным зарядом. Он подчиняется силам электромагнитного поля и отмечается специальными приборами.
Но вот беда: некоторые химические соединения дают тысячи, а то и десятки тысяч разновидностей одного и того же положительного иона. Получается как в нашем примере: в городе с миллионным населением мы должны вначале выделить десять тысяч прохожих с оттопыренными карманами, а потом уже среди них отыскать человека с яблоком. Долго и хлопотно! К тому же ≪вышибить≫ из молекулы частицу не так-то легко, заряд у пушки должен быть огромный — а это уже и дорого. Как же быть?
Виктор — специалист по отрицательным ионам! Он задумался: что, если не ≪вышибать≫, а, тратя намного меньше энергии, лишь ≪пристегивать≫ к молекуле лишний электрон? Отрицательные ионы не дают столько разновидностей, сколько дают положительные, они единичны. Значит, поиск упрощается в десять тысяч раз!
Говорят, все великое — очень просто. Но к простому решению люди идут сложными путями. Не займись Виктор когда-то отрицательным ионом водорода, не попади он случайно в уфимский институт, — кто знает, когда бы еще родилась эта нехитрая мысль.
Итак, определен новый принцип анализа состава газа. Теперь нужно ≪поймать≫ нужный отрицательный ион и дать четкое описание, чтобы потом каждый мог его безошибочно узнать. Начались опыты. И тут обнаружилась неприятность: оказывается, рядом с искомым при электронном обстреле появляется множество ионов-обманщиков. Молекулярный вес кислорода, например, совпадает с атомным весом серы. Тот же вес могут иметь различные сочетания ≪осколков≫ разбитых молекул. Поди угадай, что зарегистрировано бесстрастным прибором —сера, кислород или еще что-нибудь? Границы исследования раздвинулись. Потребовалось определить и изучить свойства ионов многих элементов из таблицы Менделеева.
Чаепития в лаборатории
В группе Виктора сначала было шесть человек. Они работали целый год, прежде чем изучили четыре отрицательных иона. Мало? Может быть, это не имеет для мира такого значения, какое имела Архимедова ≪Эврика!≫. Но сам характер науки теперь совсем иной, открытия ученых- одиночек —редкость. Наука стала подобной улью. Как ни работяща пчела, она одна не натаскает и ложки меду. ≪Мед≫ науки тоже добывается тысячами людей, и четыре капли в нем — четыре впервые пойманных иона.
Мы восхищаемся строителями, если они, отдавшись большому делу, не считаются со временем, остаются добровольно после смены. Но мало кто видит и знает, с какой самоотверженной увлеченностью отдаются труду люди науки.
В лаборатории Виктора к стеклу шкафа приклеен неиспользованный билет в кино. Билет был куплен для Адиля Султанова, сотрудника Виктора, товарищем из соседней комнаты. Адиль, как частенько случается, в кино не пошел—не до того было.
Мы посмеялись по этому поводу. Виктор собрался уходить.
— Схожу пообедаю.
Было около пяти часов вечера.
— Как — пообедаю? Добрые люди уже отработались и ужинать идут.
— Ну, у нас свой распорядок…
Да, распорядок своеобразный. На работу — с утра. Около пяти — ужин. В восемь, когда начинают чувствовать утомление,—крепкий чай, (Привычку ≪чаевничать≫ привез Адиль из Самарканда, где он окончил университет). И снова работа до одиннадцати — двенадцати. К сожалению, ребята злоупотребляют своим здоровьем. Катя, жена Виктора, говорила как-то, что, вернувшись домой, он снова подбадривает себя чаем и ночью работает над теоретической литературой.
Человеку не хватает обычного рабочего дня, человек по-хорошему жаден, хочет побольше успеть в жизни. Это понятно. Но, может быть, чуть- чуть ослабить ≪пружину≫, тем же четырем ионам отдать не год, а полтора? Что заставляет так спешить к цели?
— Что?..
Адиль неторопливо ковыряет концом напильника в какой-то трубочке.
— Во-первых, мы ведь представляем, где и над чем работают физики мира. Нас могут опередить. Даже случайно. А кому это доставит удовольствие? Во-вторых…
Во-вторых, результатов их исследований ждут ребята в Салавате и в Стерлитамаке, в Уфе и в десятках других городов. Ждет большая химия. Нельзя не спешить.
Внешне спешка эта не всегда заметна. И нет здесь беспокойного мелькания стрелок и световых линий на экране, что мы привыкли видеть в кинофильмах о физиках.
Адиль может полдня простоять вот так, тихонечко ковыряясь напильником в незамысловатой детали. Нередко тем же заняты и остальные. Вся аппаратура собрана и перекраивается их руками снова и снова.
Потом наступает час, когда действительно, как в кино, наливаются напряженным вниманием глаза, мелькают показания приборов и самописец торопливо превращает эти показания в зигзаги на длинном бумажном свитке. И приходит счастье, счастье открытия чего-то такого, о чем люди доныне не знали.
Дед Мороз в домашних тапочках
В шестом часу вечера я встретил Виктора на проспекте Октября. Он шел домой. Столь необычное событие (подумать только: он, как все, уже идет домой!) можно было объяснить лишь успешным окончанием какой-то важной работы.
— Есть хорошие новости? — спросил я.
— Да, идем сегодня с Натальей в цирк. .
Он называет свою маленькую дочку Наташку не иначе, как взрослым именем.
— Цирк, насколько я понимаю,— следствие. А причина? Готов прибор для определения примесей в газе?
— Был готов и уже разобран.
— Как разобран? Его ж так ждут на заводах! — ужаснулся я.
Виктор засмеялся.
— Чудак, ты до сих пор не понял сути нашей работы. Мы же не конструкторы. Наш прибор никуда не годен за пределами лаборатории. Он груб, как каменный топор. Но мы дали принципиальную схему: теперь можно конструировать… Но хватит о работе. Пойдем ко мне, угощу чаем, какого ты никогда не пивал. Я теперь спец по чаям. Адиль просветил. Сегодня я отдыхаю. Иду в цирк. Имею я на это право?
— Конечно, имеешь!.. Слушай, а что дальше? Чем вы теперь будете заниматься?
— Есть одна идея. Простая, как мычание.
Тебе никогда не приходила в голову мысль объединить производства мочальных веревок и космических ракет?
— Н-нет… Это уж, наверно, чересчур!
— Чушь! Не чересчур. Лишь трусливое мышление боится невероятностей. Свою идею мы пока держим в секрете. В общем, хочется поглубже влезть в процесс химических реакций и управления ими. Вот, положим, синтезируют каучук: у нас так, у американцев по-иному. Существует много методов получения каучука, но все они создавались наугад, вслепую. Одним повезло —они нащупали метод получше; другим не повезло, а почему — объяснения нет. Пока многие решения человека зависят от загадочного поведения молекул, а надо, чтоб молекулы подчинялись нам. Мы поставили рядом два понятия, такие же далекие, как веревка и ракета, и попытаемся с этим ключиком проникнуть в тайны реакции… Впрочем, ты заставляешь меня говорить о работе. Это нечестно. Идем пить чай и до цирка поболтаем о каких-нибудь пустяках…
Но разговора о пустяках не получается. Дома у Виктора на книжной полке множество новинок. Накидываюсь на них. Вот уже несколько лет Виктор страстно увлекается историей. Так же страстно, как и поэзией. Ему можно позавидовать: он знает наизусть массу стихов — от Жуковского до Окуджавы. И он помнит даты рождения фараона Рамсеса Второго, короля Людовика Четырнадцатого и множество других имен, дат, фактов. Сочинения Плутарха, речи Цицерона, соловьевская история русского государства, мемуары полководцев Великой Отечественной войны — чего только нет на массивных полках!
Я не могу объяснить, какая связь существует между Цицероном и современной физикой, но мне почему-то думается, что Виктор не был бы хорошим ученым без всего этого.
И еще — без своей Натальи.
Быть может, он скоро всерьез займется и педагогикой. С Натальей надо держать ухо востро. Любой педагогический промах немедленно разоблачается, оплошности вызывают скандал. Однажды под Новый год папа нарядился Дедом Морозом.
Дед Мороз выглядел почти настоящим: в белоснежном халате, с бородой до пояса. Но, к сожалению, он вышел из ванной комнаты в домашних тапочках и был с позором изобличен в нечестности. Хорошо, что Наталья незлопамятна и вскоре она заулыбалась снова и протянула дружескую руку…
Мы пьем чай, затем семья Хвостенко направляется в цирк. Элегантный молодой человек в голубом, как весеннее небо, костюме ведет за руку маленькую девочку. По тротуару течет вечерний поток уфимцев, и никто из них не догадывается, что рядом с ними шагает человек, проникший в тайну Солнца и умеющий охотиться в мире невидимок. А мне весело: я это знаю! И мне смешно вспомнить свои такие былые представления об ученом.
Ведь он такой же, как все, — разве только тем отличается, что страстно и сразу любит и. геометрию, и звезды, и стихи, и историю.
