Большое красное солнце пылало в ту манной дымке. Жаркий ветер шумел в деревьях. Пожарище курилось жидким дымом и постреливало алыми угольками. В струях горячего воздуха порхали серые лепестки пепла и сухие, прихваченные огнем, листья. Дышать было тяжело.
Трое суток бригада воевала с огнем. С его дня шли четвертые. Пожар был потушен. Люди в ожидании вертолета лежали под кустами, недалеко от посадочной площадки. Лежали молча, поодаль друг от друга.
Бригаду сформировали за десять минут до вылета из Сургута . Народ в ней собрался все приезжий и к тайге непривычный: трое рабочих из аэродромной команды, два шофера мехколонны — Гриценко и Федюшин, и пожилой механик из ремонтных мастерских экспедиции, а с ним двое токарей.
Из Сургутских старожилов было всего двое: бухгалтер райпотребсоюза Петр Савватеевич и Валька — шестнадцатилетний ученик слесаря. Старшим назначили бухгалтера.
Бригаду отправили всего на двое суток, но вот уже идут четвертые, а вертолета все нет. Вчера, во второй половине дня, он протрещал над соседним бором и скрылся в дыму. Там, на севере, тоже был пожар.
Продукты кончились еще позавчера. И если бы не Валька, всем бы пришлось туго. В подкладке Валькиной старенькой пилотки оказались два рыболовных крючка. Лески Валька сделал из волоса, который нащупал в бортовке модного пиджака шофера Гриценко.
— Це Дурниця, хлопче! Дурниця, — говорил Гриценко, с сожалением глядя , как Валька потрошит пиджак.
— Не скажи… — Валька важно морщил вздернутый, облупившийся на солнце нос. — Я, брат, рыбак природный!
А вечером, ко всеобщему удовольствию, он приволок окуней. Не принес, а именно приволок. Валька сделал из сухого соснового сука коромысло и на оба конца его подвесил десятикилограммовые связки рыбы.
Крупные окуни смотрели на костер выпуклыми черными глазами. Рыбины казались брусками малахита, и лишь плавники светились алыми язычками…
— Кто же так чистит? — говорил Валька. — Только внутренности да жабры вырезайте. В уху окуня вместе с чешуей кладут. Наваристей получается.
Вальку слушались во всем.
В первый день, сразу после высадки, когда бригада взялась за топоры и лопаты в неистовом темпе, Валька куда-то исчез. А вернувшись минут через двадцать, уселся на валежину и стал точить топор. Топор у него был еще дедовский — с широким жалом и на длиннющей рукоятке. В вертолете над Валькиным топором посмеивались рабочие из аэродромной команды. Валька, устроившись на сиденье, держал топор между колен, и длинное топорище торчало выше его головы. На шутки Валька не обижался. Ведь парни не знали, что этим топором Валькин дед за зиму ≪ставил≫ сотни кубометров лучших дров для Обского пароходства. В ту пору все пароходы ходили на дровах. Не знали они и того, как дед обучал Вальку владеть топором. Заносить его высоко из-за плеча и всаживать в ствол с потягом. Топор по спирали вгрызался в древесину, и дерево можно было валить в любую сторону.
Шестнадцать лет! Много или мало? Все зависит от того, как они прожиты. Очень часто мама, рассердившись на Вальку, говорила, что по собственной глупости он сам себя лишает нормального детства. Во многом она была права. И двойки в дневнике, и другие школьные неприятности, и желтые табачные пятна между пальцев — многое уже было. Была и горькая обида на самого себя, когда пришлось уйти из школы: мечтал стать летчиком, а вот пришлось слесарить. Но были и радости — всякая работа играла и горела в его руках. Мама говорила — это наследственное, в отца пошел. И еще Валька любил тайгу…
—Чего расселся? За дело давай,— сердито крикнул Вальке бухгалтер. Пот катился с лица
Петра Савватеевича, и черенок его лопаты уже успел внизу обуглиться.
—Зря воюем, —ответил Валька, — дальше болота огонь не пойдет.— Он подошел к бухгалтеру и щепкой начертил на песке план местности:—Здесь река, тут болото. Ветер с запада. Огонь идет на восток. Между рекой и озером перемычка двести метров. Там и оборону держать нужно.
—Оборону? — переспросил бухгалтер. Ему вдруг вспомнилось пшеничное поле, где-то под Орлом, черные клубы разрывов и темные силуэты вражеских танков.
—Ты прав, парень, —согласился бухгалтер.
—На перемычке перехватим огонь. Давай выводи людей!
Валька повел их болотами к берегу озера. Люди опасливо ступали на тоненькую бледно-зеленую моховую дернину. Под ней переливалась вода, и дернина выпучивалась высоким бугром впереди людей.
Вот и перемычка. Чахлый ельник весь в космах бородатого лишайника, и молодые березки на высоких кочках.
Начали рубить просеку. Валька работал в паре с шофером Гриценко. Они валили самые толстые ели на дальнем конце просеки, там , где она упиралась в речушку. Почва здесь была побогаче, и ели вымахали огромные. Рослый богатырь Гриценко только успевал дивиться Валькиному проворству. Здесь-то и стали понятны все преимущества дедовского топора. После того, как первая ель рухнула на землю, Гриценко подошел и оглядел пенек. Он долго щупал пальцами следы топора и разглядывал ровную винтообразную линию подруба.
А Валька все рубил и рубил.
Случилось, как часто бывает в трудных обстоятельствах, —руководил не тот, кто был назначен, а тот, кто больше знал и умел. Бригада признала Вальку своим начальником. Валька заботился обо всем . Вчера накормил их кедровыми орехами. Шишки еще не поспели, но Валька наколотил их целый мешок и высыпал в костер.
—Королевская пища! Жареный кедровый орех молочно-восковой спелости…
Бригада навалилась на королевское блюдо. В самом деле , жареные орехи были очень вкусными. Только руки и губы сотрапезников мигом стали коричневыми от горячей кедровой смолы. Шофер Федюшин ухитрился перепачкать даже нос…
Сейчас они лежали на краю болота и ждали вертолет. Пожар потушили, но дымки, что стлались над пожарищем, заставляли побаиваться, как бы не разгорелся он вновь.
≪Теперь бы дождичка хорошего≫, —думал Валька. Он прилег возле курящегося пня, чтобы комары не так одолевали, и следил, как, догорая, покрываются тоненьким пеплом угольки.
На сердце у Вальки было радостно. Здесь, на пожаре, он впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, нужным и знающим человеком. Оказалось, что уменье и знания, которые приобретались исподволь, в беседах с дедом, на рыбалках, в походах за кедровыми орехами, могут очень пригодиться в жизни.
—Торчим тут, как проклятые! —сказал один из токарей. — Тоже мне, лес. Кому он такой нужен? Хоть весь сгори. Никто его не возьмется вывозить отсюда.
—Та цыть вы! — Гриценко вскочил: —Чуете? Летыть!
Да, это был вертолет. Сперва он проплыл высоко над деревьями. Заложил крутой вираж. Потом снизился и стал заходить на ветер со стороны болота.
Бригада подхватила инструменты и заспешила к посадочной площадке. Люди уже простили вертолетчикам двухдневную задержку. Они весело и нетерпеливо махали шапками.
Посадка была трудной… Вертолет долго висел над площадкой, занося хвост то в одну, то в другую сторону. Валька заметил, как от вихря, поднятого винтом, веселей закурилось пожарище. Алые искры, вырванные из-под пней, замелькали в воздухе. Наконец винты затихли, и дверца распахнулась. Тоненькие стрелочки усов разметнулись над белозубой улыбкой техника.
—Живей, живей! Давай!
Бригада погрузилась в вертолет. Дверца захлопнулась, и техник повис на своем сиденье позади пилотов. Вновь заревел мотор.
Люди видели себя уже дома, ведь лету здесь всего сорок минут.
Гриценко представлял, как возьмет сейчас веник да отправится в баню. Часа два будет париться, чтобы смыть с себя гарь и копоть. Да еще смолу от Валькиной ≪королевской пищи≫. Он с неудовольствием осмотрел коричневые ладони.
Винты быстро вращались. Машина мелко дрожала, но не отрывалась от земли. Мотор еще раз взревел со страшной силой, и пилот сбросил газ. Командир обернулся к технику:
—Жара! С таким грузом не взлетим!
Дым все гуще застилал площадку. Он уже клубился возле самой кабины вертолета.
—Ты понял, Миша? —спросил командир.
Миша понял все. Если через пять-шесть минут машина не покинет эту проклятую площадку, она вспыхнет.
Миша отстегнул ремень своего сиденья и спустился в брюхо вертолета. Теперь он не улыбался, и его тоненькие усики торчали в стороны, словно два маленьких кинжала.
—Трое должны выйти! Командир приказал!
Люди не пошевелились. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу, единые в своем желании поскорее выбраться домой. И страшно им было нарушить это единство и неподвижность.
Страшно вновь остаться наедине с тайгой.
—Я вам русским языком говорю: взлететь не можем. Кто старший?
Люди молчали. Миша бросился к кабине. Командир встретил его холодным, уничтожающим взглядом. Теперь Миша знал, что ему делать. Алой краской налилась короткая шея под белоснежной сорочкой. Шея борца!
Пока он бегал, с места сорвался Валька. Гриценко пытался его удержать, но Валька вырвал рукав. Голубые Валькины глаза стали вдруг темными. Они зло сверкали из-под сбитой набекрень солдатской пилотки.
—Надо выйти! —крикнул Валька. —Ну! — Он обвел взглядом свою бригаду.
Люди отворачивались. Здесь, в вертолете, этот самоуверенный пацан для них больше не командир.
И Валька понял это. Он резко распахнул дверцу и выпрыгнул из вертолета.
—Что ты делаешь, мальчишка! —заорал Миша и кинулся по проходу. Он выпрыгнул следом за Валькой и захлопнул за собой дверь.
И тут же вновь заревели винты. Машина дрогнула и оторвалась от земли.
Отсутствие техника пилоты заметили, когда вертолет был уже высоко в небе.
—Бестолочь! —выругался командир. Он связался с портом и доложил о случившемся.
За всю дорогу никто из бригады не произнес ни слова. Каждый думал о своем.
От вертолета пошли по одиночке. Они не ощущали радости возвращения на ≪большую землю≫. Цепочкой прошли сквозь узенькую калитку забора, ограждавшего летное поле. И никто не обратил внимания на русоволосую, еще довольно молодую женщину в светлом сарафане, которая стояла у самой калитки. Ветер, горячий и пахнущий дымом, разметал ей волосы, а она все смотрела на вертолет.
Эта была Валькина мама.
